***
Маркус поспешил убраться как можно дальше от этого особняка, боясь, что его могут узнать. Лучше вообще залечь на некоторое время и особо не светиться. Да и встреча с сыном этого графа не самое хорошее событие. Однако он не похож на своего отца. Даже наоборот. Саймон показался ему слишком мягким, неуверенным, кротким. Но это даже может сыграть ему на руку. Остановившись возле дерева, он думал о том, что ему делать дальше. Связаться с Норт? Слишком опасно. А с остальными, увы, не представляется возможным. Пролетевшая мимо пуля, которая могла бы в три секунды лишить его жизни, заставила опомниться, отойдя на шаг назад. — Кто же это такой смелый? — такой поступок явно разозлил Маркуса. — Довольно, — взмахом руки неизвестный человек в шляпе приказал громадному парню, державшему револьвер, отойти. — Здравствуй, Маркус. — Мистер Камски? — от взгляда Элайджи при упоминании его фамилии Маркус услышал собственное сердцебиение. — Ты проницателен, — усмехнулся мужчина, бросив на землю свою трость. — Могу я поинтересоваться, мистер Камски, почему Вам просто не сдать меня полиции? — Это сложный вопрос, — задумчиво произнес Элайджа, коснувшись подбородка пальцами, — И я не могу дать на него простой ответ, мой мальчик. — Я постараюсь понять, — Маркус говорил с настороженной, но в то же время будто принимая вызов, интонацией. — Ты слишком торопишься. У нас достаточно времени, чтобы ты понял все сам, — он сделал небольшую паузу, отвернувшись к громадному парню, стоявшему позади него большой тенью и, все еще обращаясь к Маркусу, сказал: — У тебя пять секунд. — Что? — Маркус поначалу не понял, но по истечении этих пяти секунд Элайджа вновь заговорил суровым голосом, приказывая: — Убить. Но обращался он уже не к Маркусу. Тот самый громадный парень, зарядив барабан пулями, прицелился и начал стрелять. Метко, но, к счастью, мимо. Вокруг стояли лишь длинные и крепкие стволы деревьев, ноги окутала длинная зеленая трава, беги сколько угодно, но не спрячешься, вращайся как угодно, но риск получить пулю слишком высок. Пользуясь временем, отведенным для перезарядки револьвера, Маркус нашел ближайшее крупное дерево, ствол которого был так широк, что как раз позволил за ним спрятаться. Но что же делать дальше? Маркус слышал, как лапы громилы быстро наступали из грязи в грязь. Кажется, он был в сапогах, не пригодных для бега. Звуки наступали слева, поэтому он подготовился наступить справа. Одно оставалось неизвестным: что будет первым — голова парня или дуло револьвера? Пригнувшись, Маркус досчитал до пяти и, как раз в тот момент, когда он выстрелил, оказался позади него. Пинок ногой по коленной чашечке заставил громилу упасть на одно колено, захват шеи — думать лишь о том, чтобы высвободиться. Выронив из рук заряженный револьвер, он поднял руки, стараясь захватить Маркуса, но тот вновь пригнулся, подхватив револьвер и отойдя на безопасное расстояние. Быстро оглядевшись, он понял, что Камски скрылся. Недолго думая, Маркус посмотрел на громилу, который хотел было встать, и направил на него дуло. В голове проскользнула мысль: «Я не убиваю людей». Убрав оружие, Маркус сбежал.***
Страх окутал всего Саймона, привел в оцепенение, а когда-то возникшая храбрость бесследно пропала. Он, заикаясь, спрашивал у самого себя: «Что же делать?», но не находил ответа. Казалось, что единственным решением оставалось лишь открыть дверь, вновь ощутить на себе боль и страдания, расковырять зажившие шрамы, но боязнь смерти пугала его больше всего. Он знал, что в этот раз не обойдется простыми ударами кнутом, палкой, пускай даже в самых больных местах. И мысли о том, что когда-нибудь отец случайно убьет его или ему это надоест, и лучшим наказанием он выберет смерть Саймона, вызывали у него тревогу, обиду, страх и самую настоящую моральную боль. — Саймон, черт тебя побери, открой мне дверь, живо! — он чувствовал, как от ярости отец, подобно настоящей бешеной собаке, захлебывается в собственной пене изо рта, слышал сильные постукивания его тростью по двери, а его речь, нынче бывавшая как у настоящего аристократа, была полна брани и ругани. Саймон не отвечал, лишь прибившись к балконным дверям, стараясь уследить за дверью, которую вот-вот выбьют, и тщетно стараясь найти выход, чтобы сбежать. Но вдруг начали открываться ворота, а стоявшая рядом повозка тронулась с места. Это доктор отправлялся обратно в город. Пользуясь случаем, Саймон, последний раз взглянув на дверь, прыгнул с балкона. Проскочив за каретой, он сумел скрыться. Вечер. Холодный дождь тяжелыми каплями бил по спине, под ногами, наполовину увязшими в мокрой земле, ползали мелкие твари. Невзирая на эту сложившуюся весьма печально картину, Саймон чувствовал, что обрел свободу, что теперь его ничто не сковывает и он может делать, что ему угодно. Однако вместе с этим на него давили мысли о том, что теперь, в подвале вместо него гниют слуги, что не сумели сдержать одного парня. Но сколько бы не бил и не унижал их Джон, он все равно не успокоится, пока не найдет своего сына. Но Саймон уже нашел выход. Он лично поедет к бабушке, расскажет все о нем и спасет тех, кого судьба подбросила к этому чудовищу. Хватит терпеть. «Осталось найти помощь, чтобы добраться до ее поместья», — подумал Саймон, перебирая в голове варианты тех людей, от которых помощи ждать не следует и которые, возможно, помогут. Однако он быстро осознал, что все его знакомые — знакомые его отца, которые точно сдадут его. И кто же в итоге остался? Маркус! Хоть они и были знакомы минут пять, Маркус внушал ему доверие. Как бы его найти… Нет, не так. Правильнее будет, как найти дорогу к городу, а затем все остальное. Конечно, Саймон помнил, как выглядел город с его балкона, но в этот раз, когда он на земле, все выглядело куда иначе. Да и пешком в такую погоду он никак не доберется, поэтому стоит навестить Альфреда и взять у него своего коня. Если… если только отец ничего с ними не сделал. Ведь еще одной болевой точкой у него был Дождь. Его маленький, совсем беззащитный жеребец, навредить которому, значит, уничтожить самого Саймона. Но уже поздно. Саймон понял, какую ошибку он совершил. Упав на колени, он неотрывно смотрел на горящую конюшню, огонь которой ярко отражался в слезах. Казалось, что он слышал вой горящих лошадей, стоны и крики Альфреда, мольбы Дождя. Его Дождя. Запах гари вбивал в нос, разрушалась стена за стеной. Он пробыл так до утра, когда последняя капля, как последний крик Дождя, упала на него.