звезда по имени Бэлла

Ты где-нибудь услышишь Там во дворе Тёплом уютном как мёд или липовый чай где пахнет инжиром Там на дворе Холодном как мята Детской зубной с блестками пасты Где пахнет печалью Ты где-то услышишь немного невнятно Такое неброское может быть громко Может быть слишком Такое короткое ясное Ты превратишься в овощ Ты обратишься в слабость Ты станешь пустым Ты будешь негласным Молчанием властным Когда ты услышишь Там где не работает интуиция Там где бессильна полиция Там где кончаются вечности Опошляются в «нечто»сти Простое и сложное Кому-то спою Пока я сплю Невозможно безумно сильное Я Тебя Люблю Где-то там, внизу, снег неуверенно ложился на чёрный, ещё тёплый асфальт, на скрипучие скамейки и кривые ветки, покрытые редкой пожухлой листвой. А здесь, наверху, ближе к пасмурному небу, снег кружил, ощущая пока свободу с примесью горечи от скорого падения. И снег залетал в приоткрытое окно. И одна снежинка-самозванка коснулась, тут же тая, голого плеча. Но Бэлла и не шевельнулась. – А чего ты удивляешься? Я ж с Новосибирска. А это вот, – она небрежно указывает на окно. – говно из жопы, а не снег. – Ну, по твоей речи уж точно не скажешь, что ты из культурной столицы. – Ой, блять, культурная ты наша, а не пошла бы ты нахуй? – беззлобно огрызается Бэлла и отрывает сонную голову от подушки, недовольно щурясь. – Меня хуи не интересуют. – Да-да, рассказывай. – Бэлла энергично кивает головой и откидывается на спину, пряча улыбку. – Может, надо доказать...? – вдруг изменившимся голосом говорит Настя, придвигаясь ближе и нависая сверху, занавешивая их обеих волнами волос. – Ну, попробуй, – отвечает мелкая, двусмысленно переводя взгляд на губы напротив и облизывая собственные. Трек: Rihanna – Skin – Я бы кое-что другое попробовать не отказалась… – вкрадчиво произносит старшая и ухмыляется. – Не расскажешь? – Бэлла возвращает ухмылку и поднимает бровь. – Боюсь, рот будет занят. Бэлла густо краснеет и прикрывает глаза. – Смотри на меня, – шепчет старшая ей в губы, почти касаясь их своими. – Смотри на меня: я хочу навсегда запомнить твой взгляд. И Бэлла распахивает глаза, встречаясь с почерневшими радужками. Жалкие миллиметры между ними ощущаются как боль, и никто из них не хочет её испытывать. Мелкая откидывает назад настины волосы, хватается за них и тянет Петрову на себя, наконец сталкиваясь с ней губами. Настя одним рывком скидывает одеяло и оказывается сверху, усевшись к Бэлле на бёдра. – Ты всегда спишь без трусов, извращенка? – интересуется Петрова, стягивая с податливого тела свою же футболку. – Почему твой рот всё ещё не занят, м? Настя снова наклоняется, сокращая расстояние. Она проводит острым кончиком языка по нижней губе, и Бэлла, приоткрыв рот, ловит горячий язык своим, сплетя их между собой и углубляя поцелуй. Сильные руки скользят вдоль тела, сжимая талию. Настя такая горячая, невероятная и сводящая с ума, что Бэлла не выдерживает и, положив ладонь ей на затылок, мягко надавливает, намекая. Старшая разрывает поцелуй, хищно улыбаясь. – Оу, так не терпится? – Да, знаешь, не терпится тебя заткнуть. А тут уж все способы хороши. – Но ты, конечно же, выбрала самый приятный? – Конечно же. – Ну тогда наслаждайся. Настя снова целует её, терзая опухшие губы, вжимая в кровать. Поцелуями по шее, всё ниже. – О Боже, – только и выдыхает Бэлла, когда Настя (не)случайно задевает сосок зубами, отчего чувствительная кожа на бледной груди тут же покрывается мурашками. – Понравилось? – издевательски спрашивает старшая, а когда получает утвердительный кивок, дарит свежий укус. А потом в её взгляде исподлобья что-то опасно меняется, и она спрашивает тише: – Так Вас, значит, холодом не напугать? – оказывается в миллиметре от губ Бэллы и шепчет в них: – Теперь закрой глаза. Некогда соображать, что там задумала Настя, да и сил на мозговую деятельность сейчас никаких нет, так что Бэлла лишь прикрывает глаза, тут же напрягаясь, почувствовав себя беззащитной. Она чувствует, как Настя уходит, как её шаги постепенно стихают в недрах квартиры, а потом как тонкий аромат лаванды снова витает где-то рядом. Настя опять сверху, щекочет своими волосами, властно кладёт руку на талию, а потом… А потом Бэлла вздрагивает, почувствовав острый холод на своих сосках. Она не выдерживает – открывает глаза, и то, что видит перед собой, заставляет её задохнуться от эмоций: Настя смотрит на неё в упор почерневшим от возбуждения взглядом, а её безумно горячий язык кружит вокруг соска, при этом изо рта то и дело выглядывает кусочек льда. И это сочетание…дарит настолько яркие, противоречивые, но такие правильные ощущения, что мурашки ползут даже по раскрасневшимся щекам и добегают до затылка. Сердце заходится, стоит Насте спуститься ниже, прокатив прозрачную полу-растаявшую льдинку по впадине на животе, до пупка. И вдруг Бэлла явственно чувствует, как хочет. Как возбуждение горячим комком скапливается где-то внизу, накаляясь, грозясь устроить пожар. Как между ног становится ощутимо влажно, так что совершенно неважно, что Настя будет делать дальше – лишь бы дотронулась. – Хочешь…чтобы я поцеловала тебя? Там? – сиплый потяжелевший голос слышится как сквозь вату. Настя не сводит глаз, не прерывает зрительного контакта и вычерчивает языком причудливые узоры, нарочно не спускаясь ниже тазовых косточек, прикусывая их и тут же зализывая укусы и демонстрируя, что этот язык способен на многое. – Блять, Петрова, что за вопросы ебаные, ты делала это уже сотню раз. – Никогда бы не подумала, что ты считала… Может, у тебя и дневник есть? Чтобы запис… – ХОЧУ, – сдаётся вдруг Бэлла, прерывая словарную пытку. – Хочу, чтобы ты поцеловала. Везде. – С удовольствием, – шепчет многообещающе, непростительно медленно ведя языком по лобку, пока не накрывает им изнывающую по прикосновениям плоть. Бэлла инстинктивно разводит бёдра шире, грубовато хватая Настю за волосы. Но та не против. – Господи… – на секунду Кузнецовой даже становится стыдно за своё богохульство в неподходящий момент, но потом Настя погружает язык глубже, и все мысли вылетают из головы. Всё, что ей удаётся, это метаться по кровати, насаживаться на длинные пальцы и повторять, словно в бреду заветное «ещё». А Насте стоит огромных усилий не сойти с ума от вида, запаха, вкуса и голоса Бэллы. Всё, что ей остаётся, это отчаянно сжимать худые бёдра, покрывая расцветающие синяки мокрыми поцелуями, плавно двигать пальцами, скрывая нервную дрожь и задыхаться от чувств и собственного возбуждения. Вторая рука сама тянется вниз, но: – Нет. Иди сюда. Каждый чёртов раз Бэлла чувствует себя неумелой, но очень пошлой девственницей и не знает, почему смущение до сих пор борется с неутомимым желанием. Когда запыхавшаяся Настя ложится рядом, Бэлла утягивает её в очередной поцелуй, пряча в нём свою стыдливость. Пара движений дрожащими руками, и настина футболка летит на пол. Мелкая кладёт горячую ладонь, накрывая татуировку на солнечном сплетении, чувствуя под пальцами безумное сердцебиение. – Ты такая красивая, пиздец, – как в бреду выдыхает Бэлла, прикладываясь губами к ложбинке на выгнутой шее и с удовольствием подмечая, что Настя пахнет лавандой. – Серьёзно? И часто ты представляла себе это, когда мы ещё были не вместе? – Что? – Что? – Я не… – Ну конечно. – Каждый раз. – признаётся, смотря прямо в глаза, и Насте кажется, что она вот-вот утонет в этом звёздном омуте. – Я тоже, – ответное признание звучит как-то по-особенному тихо. – Сними это, – раздражённо шепчет Бэлла, поддевая указательным пальцем край кружевного белья. – Сама сними. В настиных глазах – вызов вперемешку с ожиданием, а в бэллиных – невиданная ранее смелость. – Тогда…, – она немного приподнимается и хочет поцеловать Настю, но в последний момент уворачивается, дразня. – Встань на четвереньки. – Чего? – как-то затравленно спрашивает Настя и глупо хлопает глазами. Бэлла наслаждается: не так часто удаётся увидеть Петрову в таком положении, смущённую и растерянную. Это многого стоит. – Что слышала. – Так это теперь ты у нас приказы раздаёшь? – Ну тебе же нравится. Так что будь добра: встань. на. четвереньки. Настя лишь хмыкает, качает головой, наконец уловив нужное настроение. Она чуть дольше задерживает взгляд на Бэлле и поворачивается на живот, собираясь «исполнить приказ», но не успевает, так как чужие, на удивление сильные для своей хрупкой наружности руки подхватывают её под рёбра и одним рывком ставят в коленно-локтевую. – Блять… – выдыхает старшая, но тут же вскрикивает, получив сильный шлепок. – За мат, – невозмутимо поясняет Бэлла, поймав озадаченный взгляд, который Настя бросила через плечо. – И что же… – с опаской и ещё каким-то странным чувством, похожим на надежду, уточняет Настя. – Так каждый раз будет? Уголок губ приподнимается в довольной полуулыбке, и Бэлла, осторожно намотав волосы Насти на кулак, достаточно грубо тянет её на себя, заставляя Петрову прогнуться. – Проверим? – спрашивает она, уткнувшись старшей в шею. Она слышит, как Настя шумно сглатывает и на выдохе чётко произносит: – Блять. И за «волшебным» словом следует ещё один смачный шлепок. А потом Бэлла прикусывает мочку уха и бьёт ещё раз, получив очередной мат от неожиданности. – Нравится? – Пиздец как… Воздух вновь сотрясает сладкий звук удара по упругой коже. – …но если ты, блять, думала… На ягодицах уже отчётливо видны красные следы. Бэлла сильнее стягивает волосы. Настя сбивчиво и рвано дышит. – …отучить меня так от мата, то нихуя у тебя не выйдет, Кузнецова. Ни-ху-я. Кажется, Бэлла вкладывает всю свою силу в следующий удар, а потом крепко прикладывается губами к бьющейся жилке на покрывшейся испариной шее. Погладив напоследок горячую красную кожу, она наконец снимает бельё и самодовольно хмыкает, заметив, какое оно мокрое. – Ноги раздвинь. Бэлла не спешит: какое-то время просто разглядывает Настю, прогнувшуюся в пояснице. Колени чуть заметно дрожат, а по бедру стекает прозрачная капелька. Настя вздрагивает, когда Бэлла внезапно касается входа кончиком пальца, а потом погружает его полностью и поворачивает по кругу. Вторая рука рьяно сжимает ягодицу, принося тягучую сладкую боль. Настя чувствует, как внизу живота медленно растекается жар накатившего возбуждения, и подаётся вперёд, навстречу новым прикосновениям. – Эй! – возмущается она, почувствовав пустоту, потому что Бэлла нагло убрала палец. Но нетерпеливое «эй» вскоре сменяется сдавленным стоном, а палец – горячим языком. Широкими движениями Бэлла медленно ласкает шёлковую кожу, пока вздохи старшей не становятся невыносимо громкими. Тогда она, предчувствуя их общий оргазм, останавливается и переворачивает Настю. – Хочу тебя, – сипит Бэлла, усаживаясь сверху и наклоняясь для глубокого поцелуя. – Да мы вроде уже… – Нет, – она мотает головой и жадно бегает глазами по распластавшемуся телу. – Я хочу… – нервно сглатывает и встречается взглядами с Настей. Та отвечает на красноречивый взгляд заинтересованно и приподнимается, обхватывая талию Бэллы. – Скажи, чего ты хочешь, – просит она и проводит большим пальцем по припухшей нижней губе мелкой. – И побыстрее. Потому что хотелось бы уже кончить. – Я хочу, чтобы ты трахнула меня. Собой. И Настя готова поклясться, что это самое эротичное, что она слышала в своей жизни. Они вновь меняют позу, и теперь Петрова сидит на коленях, устроившись между разведённых бэллиных ног, поддерживая её за лодыжки и притираясь. – Так? – интересуется Настя, хотя прекрасно видит по закатанным глазам и неровному дыханию, что Бэлле нравится. – Да… «Да» – и сердце готово выпрыгнуть из груди. «Да» – и кожа плавится под долгими поцелуями. «Да» – и в путанном из-за острых ощущений сознании чётко, по очереди вырисовываются буквы: Я Т Е Б Я «Да» – и где-то на кончике языка вертится: Л Ю Б Л Ю Вертится, но не успевает сорваться с сухих от прерывистого дыхания губ. Срывается лишь глухой стон, а заветные слова растворяются в белом шуме, наступившем после оргазма. Перед глазами мелькают звёзды, и Бэлла закрывает глаза, пытаясь прийти в себе. Она шарит рукой по смятой простыне, ища руку старшей, желая притянуть её к себе, но постель пуста. Разлепив глаза, мелкая обнаруживает трясущееся тело на полу. – Насть, ты чего? – закутанная в одеяло мелкая вмиг оказывается рядом, вставая на колени перед Настей. Во взгляде старшей читается…неприкрытый испуг. Почти паника. На лбу выступила испарина, а ногти до побеления костяшек и красных следов впиваются в ногу. – Да не, всё нормально, просто судорога, сейчас пройдёт. У меня бывает такое…после особо хорошего секса, – Петрова старается придать своему тону уверенность и спокойствие, но выходит плохо: улыбка получается какой-то измученной, а флирт – наигранным. – Что значит сейчас пройдёт?! Да ты вся бледная, как полотно! – Бэлле страшно, потому что Настя не выглядит так, будто «всё нормально». Возможно, судорога это и не страшно, но что-то ей подсказывает, что дело не только в ней. Она накрывает ладонь старшей своей и помогает разработать мышцу. – О Боже, Кузнецова, не разводи панику, умоляю. – Настя закатывает глаза, отмечая про себя, что Бэлла от испуга сама белее белого, и снова пытается улыбнуться: в этот раз выходит ещё хуже. И Бэлла всё видит и всё чувствует. Слышит прерывистое дыхание, будто Насте трудно сделать вдох и ещё тяжелее даётся выдох. Замечает мелкое подрагивание пальцев и побелевших губ. Какой разительный контраст между той Настей, что сводила её с ума своей сексуальностью, и этой, что выглядит сейчас такой уязвимой. Бэлла ловит себя на мысли, что хочет находиться рядом с любой. На кончике языка вновь вертится какое-то важное слово. – Что значит не разводи панику?! – она вскакивает на ноги, и одеяло обухом сваливается старшей на голову. – Ну чё ты заладила: что значит, что значит?! – Я волнуюсь вообще-то… – Ладно, извини. Я схожу в душ и всё будет хорошо. – в глазах читается ещё большее волнение, чем у Бэллы. Волнение за Бэллу. И Настя спешит этот невыносимо тяжёлый для неё зрительный контакт разорвать. Трек: SYML – Where’s My Love (Piano Solo) Оставшись наедине в ванной, такой же огромной и белоснежной, как и всё в её квартире, напоминающей раньше белоснежное царство Снежной Королевы. Или пристанище одинокой птицы, затерявшейся в густом молочном облаке. Раньше. До Бэллы. Когда она, это шумное маленькое и милое исчадие ада, приходит сюда, в этот пустынный, пугающий своей чистой, почти прозрачной пустотой, хрустальный дворец, когда она наполняет это место и сердце Насти собой, всё меняется. И то ли на стенах распускаются молодые, ещё зелёные, покачивающиеся на слабых стебельках нежные бутоны роз, с полупрозрачных лепестков которых капает кристальная роса, то ли в воздухе плывёт, благоухая всеми теми же розами, музыка, то ли звучит звонкий смех, то ли всё окрашивается в самые яркие цвета – Настя не знает. Но она точно знает, что всё меняется, потому что всё обретает смысл. Её собственная жизнь обретает смысл. Но когда Бэлла уходит… Когда она, неловко поцеловав на прощанье, закрывает за собой дверь… Она уходит – и вянут розы, роняя свои так и не распустившиеся крошечные бутоны, закончив свою жизнь, толком её и не начав; и стихает музыка, и смолкают звонкие голоса, и вместо них – тошнотворная тишина; и всё снова становится белым. Смертельно белым, удушающим. Настю ломает. Ломает от иллюзорной тоски по белой волшебной пыльце, что раньше вмиг окрашивала стены во все оттенки фиолетового и зелёного. Она и не знает, почему её подсознание выбрало именно эти цвета. Может, они пришли из глубин прапамяти о тропических ядовитых растениях, годами отравлявшими своими парами нежные бутоны светло-зелёных роз. Настю ломает. Как будто каждую косточку, каждый сустав стянуло невидимыми жгутами. Как будто под кожей ползут, извиваясь, ядовитые змеи, щекочущие своей скользкой холодной чешуёй. Как будто все органы поменялись местами и устроили дни самоуправства. «ВСЕГО лишь месяц…» «Я завязала с наркотой, и тебе советую…» «Твои фантазии всегда будут крутиться вокруг…» Всё путается, вертится, мельтешит. «Ясхожусумаясхожусумаясхожусума». Прошла положенная неделя – максимальный срок, когда Настя может обходиться без наркотиков. Неделя. «Даже не чёртов «всего лишь» месяц». Настя горько усмехается, но тут же лица касается новая судорога. Настю ломает. Она уже проходила через это, когда ложилась на реабилитацию. И подходить через этот ад снова совсем не хотелось. Однако... Однако невозможно, немыслимо употреблять при НЕЙ. Пусть это и решило бы проблему. Немыслимо смотреть в чистые глаза своим размытым, безумным, расфокусированным взглядом. Потому что это принесло бы с собой новые проблемы. Бэлла сразу же всё поймёт. Ей и гадать не придётся. И что потом? Они просто сделают вид, будто всё в порядке? Что так и надо? Бэлла просто смирится с этим, примет как должное? Немыслимо. «Больно умная, Петрова? А так она, блять, ничего не поймёт, да?!» – Насть? Настойчивый стук в дверь заставил старшую встрепенуться. Собрав последнюю выдержку, она произнесла дрогнувшим, наигранно весёлым тоном: – Да, да, всё в порядке. Я скоро приду. «Всё в порядке. Ты идиотка, Петрова». Она знала, прекрасно знала, что долго она не продержится. А значит, Бэлла всё узнаёт, всё поймёт. И тогда Бэлла уйдёт, а розы завянут на всегда. «Как же можно было так проебаться», – у неё не укладывается в голове. Настю ломает. Как будто впервые. Потому что впервые она не видит выход в наркотиках. Впервые она не знает, куда идти. Только знает с кем. Но вот вопрос – взаимно ли это? Насте вдруг становится безумно страшно. Потерять всё после всех этих поцелуев, слов. Потерять, не успев сказать главного. – Настя, пожалуйста, впусти меня. – Там открыто. Дверь и правда легко поддаётся – Бэлла заходит внутрь и вновь садится рядом, на идеальный и холодный кафель. – Что с тобой? – то ли взволнованно, то ли испуганно произносит она. – Переутомление? – старшая не поднимает взгляда, пряча лицо в коленях. – Прозвучало, как вопрос. – Бэлл, прости меня. – За что? Эй? – мелкая обхватывает тёмную макушку и приподнимает, заставляя посмотреть на себя. И встречается с почти безжизненным взглядом, в глубине которого всё же горит что-то тёплое. Такое похожее на то слово, что навязчиво вертится у Бэллы в голове. – Я не могу сказать тебе. Просто пообещай, что простишь, – она ластится к руке, утыкаясь носом в Бэлле в ладонь и тихо всхлипывает. – Хорошо, ладно, только не плачь, – тараторит мелкая, впервые обнаруживая, что не так уж хороша в поддержке. – Настя, что такое? Утром же было всё…нормально. «Нормально». На самом деле, Бэлле хочется сказать, что всё было волшебно. О таком она и знать не знала. До неё, до Насти. И не подозревала, что сердце так может бешено биться. – Мне кажется, я сделаю тебе больно, – она звучит до ужаса серьёзно. – Прости меня в будущем. Если сможешь, – Настя хватает тонкое, переплетая пальцы, ища в бэллиной руке защиты. – Ты меня пугаешь, – Бэлла силится вспомнить, боялась ли она так когда-нибудь за другого человека, и…не может. – Я сама себя пугаю, – горько усмехается. – Просто…давай пока не будем об этом. Пожалуйста. – Как скажешь, – соглашается Кузнецова, потому что чувствует, что не время выпытывать то, что человек так усердно прячет глубоко внутри. – Может, тогда ко врачу? – НЕТ! – она вскидывает голову, и Бэлла замечает в глазах напротив чистый страх. – Хорошо, хорошо, нет так нет. – Извини, – голова вновь падает в колени лицом вниз, и Бэлла просто обнимает. – Не извиняйся, ладно? Бэлла мягко целует её в макушку и шепчет такое нужное «я с тобой». А потом целует в нос, завязывает волосы, массирует сведённые судорогой мышцы, набирает ванную, делает чай и заставляет выпить успокоительные. И Настя понимает, что даже если потом Бэлла отвернётся от неё, сейчас она рядом. Так к чему эти игры в молчанку? – Бэлл… Мелкая поворачивается к ней в пол-оборота, и этот образ потом ещё ни раз будет всплывать в голове: лёгкая улыбка, огромная футболка открывает выпирающие ключицы, а в глазах – ответы на все вопросы. Настя и отсюда слышит лёгкий аромат роз. Белых, ещё не распустившихся бутонов, которым нипочём холод оседающих снежинок. Их убьёт яд. Но потом. А сейчас Настя делает последний вдох, который многое разделит на «до» и «после». Последний вдох, прежде чем с губ сорвётся… – Я… Бэлла навсегда запомнит этот образ: бледные, тронутые дрожью губы, слабость, исходящая от Насти, смешана с ароматом лаванды, неуверенная поза, и только глаза на фоне этого безжизненного тела горят особенным огнём. Её желание что-то сказать. что-то очень-очень важное… А потом – нарушающий идиллию момента звонок и меняющийся взгляд, в котором потухает жизнь. Время замедляется, теряет свою форму и значимость, и всё как во сне. Как во сне раздаётся трель. Как во сне противный голос, как это принято говорить, сообщает. Информирует. Уведомляет. Ставит в известность. «Кем Вы ему приходитесь?». Тошнотворная вежливость, запах больницы на том конце провода, долгие гудки, остановка времени. Сон рассеивается, с губ срывается: – Антон умер.