still a better love story than twilight

Понимание того, насколько его лучший друг был хрупким, впервые в полной мере пришло только после того, как они победили Рукери. Казалось бы, это было так давно, но Рудольф всё ещё помнил все синяки и царапины на теле Тони после их приключений. Позже, может быть в раннем октябре (точное время не так уж важно), Тони был занят тем, что болтал о каком-то учителе и вошёл в закрытую дверь. Это было довольно забавно, по крайней мере в тот момент, и Рудольф точно помнил, как чуть не свалился с кровати друга, потому что очень сильно смеялся. За этим следовало воспоминание о том, как человек ходил с ужасным синяком на щеке как минимум неделю после инцидента. Любое происшествие после этого (которых, безусловно, было много, потому что либо люди в целом неуклюжие, либо конкретно его человек был таким) заставляло его внутренности переворачиваться. Вместе с тем ничто не могло сравниться с чувством полнейшей беспомощности, которое Рудольф ощущал каждый раз, когда видел все оттенки чёрного, синего и фиолетового на шее и запястьях Тони. Потому что в большинстве случаев он не мог ничего сделать с теми происшествиями, но в этот раз это была его вина — он не защитил человека от… от нападения. Жестокое произведение искусства в виде синяков в форме отпечатков пальцев преследовало его во снах, мучая образами безжизненных тел, покрытых фиолетовыми следами от ладоней. Рудольф чуть не ударился головой о крышку своего гроба, когда проснулся, и сделал несколько глубоких вдохов, которые всё равно не помогали ему успокоиться. Он прислушался, пытаясь найти сердцебиение Тони, и моментально запаниковал, потому что оно исходило не из соседней комнаты, а из коридора. Если и существовал рекорд по скорости выпрыгивания из гроба и долетания до двери… он побил его и установил новый, совершенно непобедимый. Тони, судя по всему, был в полном порядке и стоял перед дверью с одеялом, накинутым на плечи как плащ. — Я тебя разбудил? — Ты не спишь, — тупо ответил вампир. «Какое точное наблюдение, » — подумал он, мысленно ударяя себя рукой по лицу. Вместо того, чтобы смотреть на своего друга, он сосредоточился на солнечном луче, пробивающемся сквозь щель между занавесками. Вероятно, было около полудня — все вампиры должны были ещё спать. Краем глаза он увидел, как Тони пожал плечами. — Я не хочу сегодня спать один, — тихо сказалл человек, смотря на Рудольфа так, будто вампир был решением всех его проблем и ответом на все вопросы. Рудольф почувствовал себя так, будто его разорвали на части и оставили совершенно беззащитным. Ему понадобилось мгновение, чтобы взять себя в руки: — Твоя комната? В моей нет кровати… — пробормотал он неловко запнувшись, и протянул Тони руку, чтобы тот её взял. После прошлой ночи он чувствовал, что не должен даже брать Тони за руку без спроса. Независимо от того, понял ли его лучший друг значение этого жеста, он принял его вообще без каких-либо сомнений и… да, Рудольф был более счастлив по этому поводу, чем хотел бы признать. Кровать в комнате Тони была расправлена, но не так, будто на ней кто-то спал. Скорее будто кто-то часами беспокойно ворочался с боку на бок, что, скорее всего, и происходило. Человек запрыгнул на кровать, слегка подскакивая на пружинящем матрасе. Обычно подобное зрелище находилось бы на грани между нелепым и очаровательным, но Рудольф чувствовал себя слишком не в своей тарелке, слишком обеспокоенным тем, чтобы не пересечь границы, которые могли появиться. Судя по всему, Тони совершенно не понравились неуверенные колебания вампира, потому что он нетерпеливо похлопал по матрасу.  — Рудольф, Руди, мой вампирский друг, — начал он, — не мог бы ты притащить свою бессмертную задницу сюда, или я должен послать тебе официальное приглашение? Я сделаю это, если нужно. Ты же знаешь, что сделаю. Это было бы ужасно нелепо и смехотворно, и Рудольф ни секунды не сомневался, что Тони был способен на подобное. После этого он, не теряя времени, залез на кровать и схватил одеяло так, будто хотел забрать его себе целиком, чем заработал игривый взгляд. Это было знакомо, это было хорошо. Однако, были вещи, которые, скорее всего, не следовало оставлять несказанными. Ради его же здравого рассудка. — Я боялся, что ты захочешь уехать и никогда больше не видеть меня, — сказал Рудольф и откинулся на спину, решив, что пялиться в потолок будет лучше, чем видеть реакцию Тони. — И у тебя было бы на это полное право. Тони ущипнул его за руку: — Не будь глупым. Ты другой. Я тебе доверяю. — Может быть, ты не должен… — начал он, потому что, в конце концов, Тони оказался в опасности в первую очередь по его вине. Затем, в долю секунды, перед его лицом появилось запястье, звук циркулирующей крови и… — Что ты делаешь? — Видишь, ты мог бы укусить меня прямо сейчас, но не сделал этого. Я имею в виду, я буквально истекал кровью рядом с тобой на прошлый Хэллоуин, и ты контролировал себя, так что да. Я доверяю тебе, — сказал смертный, кладя руку на другую сторону головы Рудольфа, тем самым заставляя его посмотреть на себя. И вампиру определённо слишком сильно нравилась эта позиция. Десять из десяти, замечательно, он мог лежать так целую вечность. — Но всё же прости, что я оставил тебя одного, — сказал он, потому что даже Тони должен был это признать. Его лучший друг выглядел так, будто снова хотел возразить, но в конечном счёте, кажется, передумал. Наверное, он понял, что Рудольфу тоже нужно было разобраться до конца во всём случившемся, даже если он не был жертвой. Наконец, он кивнул и лёг, используя руку Рудольфа как подушку. — Всё в порядке, я буду в порядке, — начал он. — То есть, я больше никогда не буду участвовать ни в одном из ваших семейных сборищ. Я надеюсь, ты это знаешь. — Никогда, — подтвердил Рудольф, устраиваясь поудобнее. Он хотел сказать ещё что-то (он не был уверен, что именно), но, кажется, усталость наконец навалилась на Тони. Его сердцебиение замедлилось, и он выглядел таким умиротворённым, что Рудольф проглотил все слова, которые пытались вырваться из его горла. Была ли обратная дорога от того, что он чувствовал? В нём всё было постоянным, в конце концов, в этом и был смысл бессмертия. Может быть, если он влюбился однажды, то это тоже будет длиться вечно? С одной стороны, он был подростком… С другой — ему было три сотни лет. Какой из его сторон принадлежат эти чувства?