* * *
Энакин навалился, став сразу слишком тяжелым. Его пальцы еще сжимали плечи, словно Оби-Ван мог удержать его, но он уже стекал вниз. Потому что разве Оби-Ван мог?.. На черном табарде не была заметна гарь, но Оби-Вану не нужно было видеть рану. Он видел искаженное болью лицо и резко пришедшую ей на смену расслабленную бледность. Обняв Энакина за пояс, он прижал его к себе, не давая упасть, пальцами касаясь спины там, куда влетел не Энакину предназначенный заряд, будто мог свести плоть как ткань. Заштопать чужую отчаянную глупость… смелость. Оби-Ван выдохнул, но из груди вырвался испуганный хрип. Сила не могла забрать Энакина так! Руки задрожали от веса, но Оби-Ван держал Энакина сам, не помогая себе той Силой, что должна была скрыть, защитить, уберечь… Две минуты. Сила дала Ральди две минуты. Энакину должна больше. Оби-Ван вбежал на корабль и поднял его в воздух за двадцать секунд. Воскрешают мертвых. И лучше бы это оказалось правдой. Тугой штурвал корабля крутился неохотно, ему меж астероидов сновать, а не по мелкому рельефу, но Оби-Ван облизал своей траекторией гору, проносясь мимо руин космопорта и роняя себя прямо у ворот форта. По обшивке зашелестели предупредительные выстрелы, но Оби-Ван не обратил на них внимания. Когда он вышел, неся Энакина на руках, его укрывал плотный кокон Силы, сквозь который даже виделось с трудом. Выстрелы скатывались прочь, как капли воды с промасленной бумаги, а Оби-Ван шел вперед. Задвижки ворот застонали, разбухли в пазах, сопротивляясь, но когда до ворот осталось два шага, они выскочили прочь, со стуком отпрыгивая от стен. Испуганно скрипнув, створы распахнулись. Силот сидел на своем рабочем месте. Он тут же подскочил, задвигая за спину кого-то и резкими взмахами руки нагнал вокруг себя охрану, набегающую из глубин особняка. Круговая оборона была для него важнее атаки, но Оби-Ван не собирался угрожать. Он не дошел до кольца бойцов, остановившись на полпути. — Граф! Я… — Оби-Ван запнулся, он не подобрал заранее слов, он не знал, как начать разговор, который надо тут же кончить и перейти к делу. Защитный кокон ослаб, позволяя всем разглядеть, что Оби-Ван стоял не с мечом и не с бластером. — Я не причиню вреда. — Вы атаковали форт! — повысил голос Силот, но сам отодвинул стоявшего перед ним стражника, выходя на передний план. — Я не мог ждать. Помогите ему. Силот оторвал пронзающий черными сверлами взгляд от лица Оби-Вана и посмотрел на Энакина. — Помощь нужна не ему. А вам. Положите на землю. Оби-Ван подчинился, бережно укладывая Энакина на траву. По следующему кивку Силота к Энакину подошел тот, кого граф поначалу прятал: юноша, очень на него похожий, но щуплее и моложе. Вместо тяжелой брони — легкая гибкая кольчуга. Юноша присел с другой стороны от Энакина, бегло прощупал его запястье, шею и лоб. Сосредоточенно помассировал мочки ушей. — Носилки, афериндоз и сразу заказать сыворотку эс… — заговорил он. — Не торопись. Оби-Ван вскинул голову. — У него мало времени! — Значит, вы будете быстро принимать решения. — Вы хотите денег? Информации об ордо? Краем глаза Оби-Ван видел, как юноша покусывает губу, ритмично сжимая запястье Энакина. Силот туда не смотрел. Он выковыривал из Оби-Вана все нутро взглядом. Глаза всех миинцев умели быть невыносимо въедливыми. — Я хочу джедая в рабство. — Что? — Во рту было сухо. Оби-Ван не слышал дыхания Энакина. Не слышал его пульса. А Силот говорил все так же размеренно, будто секунды не превращались в могильные камни: — По-моему, очень простое для понимания условие. — Мне не до иносказаний. Хотите сказать, у вас много просьб? Не одно поручение, а временная работа? Я соглашусь, только начните… — У меня нет просьб. У меня желание. Джедай — мой раб. И каждое слово он вколотил в Оби-Вана взглядом. Не иносказание. Не шутка. Просто рабство. — Отец… — начал было юноша, но Силот качнул головой. — Жди, Муакай. — Тебе не останется, чем торговаться! — недовольно огрызнулся тот и встал. Юный набуларец хотел помочь? Может так. А может, играл и давил на Оби-Вана сильнее широкоплечего отца. Под приказами Муакая по особняку засновали люди, и все они сгрудились неподалеку. Носилки. Колбы. И скрытым клинком в руке Муакая — шприц. И все это было там, не у Энакина, а в проклятых трех метрах от него. Оби-Ван провел пальцами по руке Энакина — от плеча до кончиков холодных пальцев. Оби-Ван смотрел на его неподвижное лицо, а не на Силота, когда говорил: — Хорошо. Я согласен. Муакай сделал шаг вперед, но Силот резанул ладонью по воздуху, останавливая его вновь. — И? — требовательно рыкнул Силот. Оби-Ван не знал, что от него ждут. Доказательств? Он отстегнул меч от пояса и бросил к ногам Силота. Тот поддел рукоять пяткой и откинул подальше себе за спину. Но его правая рука все еще висела в воздухе, перекрывая Муакаю путь. — И ты сюда. — Силот ткнул пальцем в камни перед собой. Пока Оби-Ван отвлекся на Энакина, графу успели подать блокирующий Силу ошейник. Ну да. Внешнее Кольцо. Край цивилизации. Цивилизованности — быть может. Но не технологий. Оби-Ван разорвал контакт с Энакином, переваливаясь с корточек на колени перед графом. И как только на шее щелкнул замок, двор ожил. Силот сам сорвался с места, не обращая больше внимания на Оби-Вана. Граф закинул Энакина на носилки как легкое перо и придерживал для всех манипуляций Муакая. Табард легко вспороли, и шприц, полный голубой жидкости, воткнулся в грудь. К коже приклеили пластыри с тонкими нитями проводов. Носилки подняли, Силот отошел — всем вокруг Энакина теперь командовал щуплый паренек. Носилки исчезли в дверном проеме. Муакай задержался в нем, оборачиваясь. — Пришли новенького ко мне. — Зачем? — Силот поднял рукоять меча и подбросил в руке, проверяя хват. — Мне нужна помощь. Пациент прилично весит. Силот посмотрел на Муакая исподлобья и покачал головой, усмехаясь. — Ну да, конечно. Ладно. Поговорит с управляющим, и можешь на сегодня забирать.* * *
Управляющий много говорил, но сознание Оби-Вана было не с ним. Он замечал только ключевые обрывки. Здесь спать, там есть. Одежду сдать. Новую забрать. Темные штаны мало чем отличались от собственных, но ведь у военного все должны ходить в форме? — Тебе приказано идти к виконту Муакаю. Лестница, вторая дверь. По другим не шастать. Оби-Ван скривился. Никуда больше он и не стремился. Жаркое, томящее солнце пробивалось в щели ставень, но Оби-Вана била дрожь. Потому что холод был внутри, и нечему согреть: прежде, чем набуларцы оставили его без туник, снайпер оставил без кожи. Оби-Ван шел по полосатому от солнечных лучей сумрачному коридору оголенный нутром. Ступень. Ступень. Ступень. Окованная металлом дверь. Он может открыть ее и увидеть труп. Синеву под стеклом глаз. Узнать, что никакая «грязная магия» не помогла. Оби-Ван прижал ладони к вискам и с глубоким выдохом провел по волосам. Сила не может посылать ему видения сейчас — с ним нет Силы. Все картинки в голове — лишь страхи, не реальность. В реальности Энакин лежал на плоском каменном столе, подключенный к капельнице. Его лицо от подбородка до глаз накрывала темная ракушка. Муакай сосредоточенно раскладывал на втором столе шприцы и инструменты. Не оборачиваясь, он сказал: — Без лишних вопросов. Сердце цело. Разорвана аорта. — С этим все равно не живут. — Оби-Ван пошел к столу. Лишние вопросы о разрешениях он тоже опустил. Если так было нельзя, пусть остановят. — Поэтому я проведу операцию. Раздень его. И каменная пыль в грудной клетке мне не нужна. Оби-Ван уже держал пальцами запястье Энакина. Он не чувствовал пульса, но он не чувствовал и смерти. А мог ли он почувствовать ее отделенный от Силы? Разве живут с разорванной аортой столько? Что с Энакином сейчас? В голове закипели вопросы, и Оби-Ван проглотил все из них, кроме одного: — Как быстро? Муакай бросил взгляд на капельницу. Только проследив за его взглядом, Оби-Ван понял — не инъекция, наоборот, капли Энакиновой крови по одной поднимались по прозрачной трубке наверх. И жидкость в колбе медленно меняла цвет. — Не больше двадцати минут. — Какая роскошь, — выдохнул Оби-Ван. Он все еще не знал, жив ли Энакин вообще, но он не мог ничего сделать, понять или почувствовать. Только довериться Муакаю. Касаться холодной кожи было тяжело. Совсем невыносимо было от того, насколько безвольным стал Энакин. Стаскивать с его плечей остатки табарда и не видеть его усмешки. Приподнимать руку и не чувствовать пытающихся поймать контакт пальцев — те просто болтались над столом. Вид черной раны жег глаза. Стреляли не в Энакина. Не в Энакина стреляли! Оби-Ван взял губку, выжимая в ведро лишнюю воду. Прохладная, и все равно теплее, чем Энакин. Обыкновенно горячечный в словах и действиях сам, заставляющий краснеть уши и щеки у других. Может не мертвый, но и не живой сейчас. У Муакая были люди. Слуги? Медперсонал? Ведь кто-то нес носилки. И готовить Энакина к операции могли бы они. Оби-Вану не пришлось бы ворочать тело, бояться задеть иглу в вене, провод или рану. Не пришлось бы видеть, чувствовать, снова и снова осознавать. Оби-Ван провел бы эти часы в подвале или в поручениях графа. В агонии собственных кошмаров. Оби-Ван стер пыль с шеи Энакина. Он останется здесь, пока не выгонят. Не двинется с места. Справился он за половину отведенного времени и просто сидел рядом. Не было важных вопросов сейчас, не было слов, которые Оби-Ван мог сказать Энакину или себе. Ему было пусто. — Идем. Оби-Ван моргнул. — Кеноби, идем! — Силот стоял у двери. — Если я больше не нужен виконту… — Это мне решать. Оби-Ван уперся ладонями в стол и поднялся. — Этот фарс… зачем он вам? Силот не ответил Оби-Вану. Посмотрев на Муакая, он спросил: — Готов? — Да, сейчас придут сестры, и начнем. Силот снова перевел взгляд на Оби-Вана, и тот последовал за ним, хотя с каждым шагом воздух сгущался, превращая комнату в болото. Оно тянуло назад. Еще сильнее Оби-Ван увязал в намерениях, желаниях — стремлениях — графа. Ему следовало сконцентрироваться, слушать стоящие за словами интонации, читать жесты. И задавать вопросы так, чтобы получать на них ответы. Не «скажите уже нормально, зачем я вам, Силот?». А: — Что я буду должен сделать для вас? Силот посмотрел на наручные часы. — Через полчаса у меня сеанс связи с главнокомандующим. Приведешь комнату связи в порядок. … и попадешь на камеры, которые включаются за десять минут до начала. Все так просто, Оби-Ван, так просто.* * *
Потолок слабо светился голубым. Энакин был одет в легкую тканевую рубаху. Оби-Ван осторожно отодвинул ее косой запах. Пластыри с проводами никуда не делись, но вместо раны Оби-Ван увидел тоненький шов, словно прежде здесь был лишь порез, а не сквозная дыра. Оби-Ван положил ладонь на свободный от пластырей участок груди возле шва. Там билось сердце, и Оби-Ван слушал его кожей, пока ноги медленно подкашивались, а сам он опускался на табурет. Оби-Ван часто спорил с Энакином. Отказывал, прерывал, мешал ему. И вот снова… сколько Энакин сделал для своего самоубийства, а он помешал. Оби-Ван свободной рукой накрыл левую ладонь Энакина и переплел пальцы. Уткнулся лбом в бок. Здесь должна была прозвучать реплика про то, что может у Энакина и сомнительный юмор, но у Оби-Вана его нет в принципе. Или, что его шутки не рассмешили бы и дюбека. Что сами они — дерьмо дюбека. Да нет. Энакин сказал бы что-то другое. Но вместо его слов — тишина. Оби-Ван зажмурился. Он успел почувствовать опасность. Похожая на укус овода, она впилась между лопаток, и он успел повернуться к ней лицом, но вместо нее увидел распахнувшиеся до невозможного глаза Энакина. Потому что ни сарлакка Оби-Ван не успел на самом деле. Энакин заметил раньше. Энакин пытался. Заряд высокой мощности не останавливали Силовые щиты, он призраком проходил сквозь световой меч, но даже так у Энакина оставался один вариант. Он мог броситься в другую сторону, к стрелку. Захватить его, получить ответы. Остаться живым. Но его выбор — вот он, живи с ним, Оби-Ван. Ошейник лишил Оби-Вана не оружия, а защиты. Нет стихии, которую можно пустить по жилам, в которую можно отпустить эмоции, оставшись чистым от звенящих в голове голосов. Энакин был в Силе — она переполняла его, бросившегося под выстрел. Зачем? Сиюминутная глупость или его вели чувства? Та глубь, которая не вымывается ни одной медитацией, а врастает в тебя. Меняет тебя. То, от чего Оби-Ван пытался их уберечь. Поступил бы он на месте Энакина иначе? А разве можно сравнивать? Энакин — ученик. Пусть равноправный напарник сейчас, но Оби-Ван учил его, Оби-Ван должен был защитить. Но по позвоночнику полз озноб, забираясь сквозь затылок в мозг. Шепоток, мысль, от которой не отмахнуться: разве, будь все иначе, будь наоборот… разве сам бы не кинулся? Не хотел кинуться тогда, на Набу? Сам ведь был на месте Энакина. И когда у погребального костра думал, что отдал бы за Квай-Гона жизнь, не в чувствах было дело — не в тех, которых сейчас боялся. Вы оба поступили бы так друг для друга еще до того, как Энакин заговорил о любви, выходящей за границы учительско-ученической связи, за границы долга, привязанности, дружбы. Оби-Ван сел ровнее, не отнимая рук. В маленькое окно он не видел внутреннего двора и сада — только небо. У Миина не было крупных спутников и нечему было осветить темный свод. Весь его заполняли звезды. «Чувства, которых Оби-Ван боялся». Никогда прежде он не думал об этом — о любви — такими словами. О, нет, он даже произносил их. «Боюсь, это невозможно для нас», — вежливость, отзывающаяся подрагивающими пальцами Энакина — еще слово и сожмет в кулаки. Или «боюсь того, к чему это может привести», — намеком на Кодекс. Но никогда он не думал о том, что руководить его действиями мог страх. Оби-Ван говорил с Энакином долго — и откуда столько слов взялось? — про то, как важен Энакин в его жизни, как он уважает его и как дорожит ответной привязанностью, про границы, про ведущие к Темной Стороне страсти. А когда Энакин вскинулся, припоминая связь Эйлы и Кита, разбросанных по Галактике детей членов Совета, Оби-Ван заговорил в ответ об осознанности. О том, насколько серьезной работы над собой требуют от человека сильные и глубокие чувства, чтобы они не превратились в губительные страсти. Энакин решил, что Оби-Ван не верит в него — а как еще это могло для него прозвучать? — и проглотил это. Сдался. Отступаться Энакин не умел, но тогда согласился. Замолчал. Сделал вид, что ничего не произошло. Но, начав тот разговор, Энакин слишком многое изменил. То, что прежде Оби-Ван мог прятать в самых недрах души, то, чему для себя находил объяснения, теперь было произнесено вслух. Разбужено. Растревожено. А Оби-Ван… Оби-Ван принял Энакинов белый флаг, согласившись делать вид, что прочитанная им лекция может вернуть все на старые места. Не могло. Он уехал. Хотел затеряться в делах, среди звезд — от Энакина и их разговора. Помочь им обоим удержаться от необдуманных поступков. Только не был ли побег именно таким? Продиктованным отнюдь не мудростью, а страхом? Как и попытка прикрыться Кодексом. В котором не было ни слова про любовь. Нет эмоций — есть покой. Джедаи привыкли в быту трактовать догму как отказ от многого, но в серьезном разговоре любой мастер-джедай признавал, что речь о контроле, осознанности, внимании к своим чувствам. Нет страстей — есть ясность. Оби-Ван не узнавал звезд на небе, все они были ядрами далеких систем, между которыми было не найти ответа. Только внутри себя. Отказ от любовной связи — то, что впитывалось в Храме через кожу само, — это поступок. А любой поступок требовал осознанности. И отказ должен был быть не менее осознанным и пропущенным через всего себя, чем согласие. Оби-Ван не мог принять решение сейчас. Потому что сегодня он бы сделал для Энакина все что угодно — он почти потерял, а может и не почти… любимого человека. Но у Оби-Вана было много времени. Муакай сказал о неделях. Недели размышлений наедине с собой, без утешения Силы. Оби-Ван снова приник лицом к боку Энакина, закрывая глаза и плача.