* * *
Принц Ленай приехал на спидере, изрядно обогнав свой конвой, кроме одного телохранителя. Женщина с непроницаемым лицом была его тенью — ее гравицикл следовал колесо в колесо со спидером Леная, а после она стояла за его стулом, не снимая пальцев с бластера. Силот встретил их в легком мундире — с приездом принца защита форта почти удвоилась, он мало рисковал, зато висящий на его поясе световой меч привлек всеобщее внимание. Кроме все той же телохранительницы: скользнула взглядом, пометила как угрозу определенного уровня и продолжила сканировать пространство дальше. Оби-Ван приблизился к принцу, протягивая поднос с ледяными стопками аперитива. — Прошу. Принц тут же довольно улыбнулся и опустошил одну. — Вам? — улыбнулся Оби-Ван женщине. Та, плотно сжав губы, едва уловимо мотнула головой и взглядом приказала Оби-Вану убраться от нее подальше. Слегка поклонившись, тот обогнул ее с другой стороны. На правом плече, под бархатом плаща в королевских цветах, прятался маленький вышитый желтыми нитями треугольник. Много бы Оби-Ван отдал сейчас за маячок и прослушку, но в его руках был только медный поднос, и все, что ему оставалось — напрягать слух и глаза. — Ты потрясно устроился, — смеялся принц. Его довольно низкий голос был полон восторга и легкости. — Не хватает только моря. — Стараюсь нести цивилизованность на территорию, где мы находимся. Хотя иногда мне кажется, что я теряю вкус. Нужно же иногда наполнять себя, подпитывать ум. Принц приподнял пустую стопку, качая ею и грозя пальцем. — Эй, я здесь полуофициально, по старой дружбе, ты же знаешь. Мать не в курсе. Так что не начинай. — Да, ты прав. Кеноби, можешь подавать закуски. Когда тарелки оказались на столе, Оби-Ван различил едва заметный шорох за воротами. Лендспидер, низкоскоростной. Ворота приоткрылись, и в тень галереи проскользнул Муакай. Но скрыться от пиршества у него не вышло. — Муакай! — воскликнул принц. — Я уж думал обвинить тебя в измене! Я приехал, а ты шляешься. Угроза не походила на серьезную: принц заливисто смеялся и обнимал Муакая, не отпуская даже под пристальным взором и недовольным сопением телохранительницы. — Прибереги строгую кару, мне еще придется от тебя сбежать. — О, Муакай, даже Каменная Пустошь не меняет тебя. Опять работа? — Да. И, отец, я заберу… — Нет. Кеноби еще должен на десерт развлечь нас своим мастерством. Муакай обшарил беседку взглядом. Делали они это с Оби-Ваном вместе, потому что его Силот-старший тоже о своих планах не предупредил. Скорее всего, речь шла о гладко отесанной палке, по размеру напоминавшей меч. — Так пусть сейчас и развлечет. А к десерту я пришлю Сари танцевать. Принц звонко хлопнул Муакая по плечу. — А еще ученым прикидываешься. Да ты лучше отца в развлечениях понимаешь. Градус надо повышать. Показывайте сначала своего Кеноби, а потом танцы-танцы! — Его Высочество потер руки, красноречиво подвигав бедрами. — Но ты что, собрался пропустить веселье? — Поболтайте с отцом без моего скучающего лица. Я приду, как закончу. — Тогда с тебя вечером поездка по Пустоши. На моем, — принц выделил это слово, — спидере. Кадык Муакая едва заметно дернулся, но он улыбнулся и согласился, быстро исчезая в доме. Только когда в бок Оби-Вана толкнулась тележка с напитками, он отвернулся от входной двери и заставил себя вновь погрузиться в происходящее здесь. Оби-Ван стал рассеян. Жизнь без предчувствий, без колебаний Силы вокруг была непривычной. Была тяжелой. Все органы чувств работали на пределе, как слух слепца, и к вечеру мозг пылал. Ночами Оби-Ван медитировал, глядя в звездное небо. С собой, не с Силой. Но последнее время у его рассеянности была и вторая причина. Оби-Вану и раньше дозволялось мало, но почти каждый день находилось небольшое дело от Муакая — хотя бы пара минут в комнате с Энакином. Но неделю назад Муакай покинул особняк, и с тех пор двери его лабораторий были открыты лишь для медиков. И вот он здесь, готов пустить Оби-Вана, но Оби-Ван заперт во дворе, и даже с боем не прорваться. Только следовать правилам. Дождаться. — Я готов! — воскликнул принц, откидываясь на спинку стула. Оби-Ван же готов не был, но чем быстрее он разберется с этим, тем быстрее получит разрешение уйти. Он ухватил палку за центр и, игнорируя ставшее почти осязаемым напряжение телохранительницы принца, отошел от беседки на несколько шагов. Слегка покрутил палку, разминая запястье. Поднял перед собой, совершил пару оборотов. Чего они хотели? Сколько финтов покажется им достаточным для этого шоу, цель которого совсем не полюбоваться?.. Манифест. Заявление. Вот что это для Силота. Оби-Ван перекинул палку в другую руку, разминая и левое запястье и медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Хотя интерес принца был честным. Азартным. Жадным. Хоть какое-то развлечение в Пустоши, пусть поскачет пленный акробат. Оби-Ван резко отвернул голову, отталкивая от себя вместе с выкинутой в сторону ладонью гадкую вибрацию этой мысли, этого тошнотворного чувства. В выжидающей тишине Оби-Ван занял привычную позу приглашения к бою и вновь остановился, не успев поднять палку вверх. Взгляд телохранительницы больше не бродил по двору, она смотрела прямо — прямо на него. Не стоит показывать настоящую манеру боя. Оби-Ван скрипнул зубами. Силот должен был предупредить! Что показать, если он не сможет толком удивить «трюком» Силы — ни прыгнуть, ни бросить палку бумерангом. Оби-Ван оступился, в последний момент успев сгруппироваться и кувыркнуться за спину, сделав вид, что так и было задумано. Но так не было. Виски гудели от раздражения, пальцы сгребли в кулак траву. Выдох. Выдох. Силот — самовлюбленная зубатка. У наемницы Катори палец не сходит со спускового крючка. Принц по-пустому жаден до зрелища, не зная, что каждое движение значит для джедая. Но все это было неважно. Потому что Оби-Ван сам был сейчас не лучше. Помнить, что значит каждое движение, нужно джедаю. Кто бы его ни поставил сюда, кто бы ни вынудил, он должен был, приняв условия, остаться собой. Пусть смотрят. Пусть ждут. Пусть планируют и используют. Пусть не пускают. Он примет испытание и воспользуется шансом почувствовать как следует тело, каждое его движение. Сорваться к Энакину — им обоим бы этого хотелось. Прийти к нему медленно, со спокойствием разума, осознанно, а не импульсом… — они оба этого заслуживали. Оби-Ван разгладил траву, распахивая глаза. Пришедшие на ум слова звучали куда как глубже, чем когда зарождались. Мысли порой не спрашивают, когда им приходить. Но он не мог — права не имел — стать нервно бренчащим сосудом для такой мысли. Покой. Нет эмоций — есть покой. Оби-Ван плавно поднялся, отпуская палку, позволяя ей скользить по ладони до самого конца, когда Оби-Ван и ухватил ее вновь. Деревянный меч пролетел за спиной, бесконечной восьмеркой отсек Оби-Вана от мира, оставляя наедине с собой. Мышцы спины растянулись, сопровождая длинный выпад. Меч рассекал воздух продолжением руки, продолжением тела. Если он нем и глух в Силе — это не значит, что она исчезла. Она есть во всем: в траве, в камнях, в воздухе. В Оби-Ване. Поворот, поворот, выпад. Замах пробежал по всему телу от кисти, к плечу, к запрокидывающейся шее. В молчании соберутся и углубятся мысли, и к следующему разговору с Силой Оби-Ван придет не изголодавшимся — пусть так, не врать себе, он голоден, он будет голоден, но не только таким, а еще изменившимся. Есть ясность. Свист — принятие чего угодно начинается с принятия себя — меч вогнан в землю по воображаемую рукоять. Оби-Ван оставил палку в земле и поднялся. Мокрые пряди упали на лоб, и склонившись, Оби-Ван видел их, а не лицо принца. Но хлесткие аплодисменты все сказали. — Где ты его взял? — воскликнул принц. — Где взял, там уже нет, — усмехнулся Силот. Он дернул пальцами в сторону двери, Оби-Ван мгновенно послушался, покидая двор.* * *
Муакай, не скинув с плеч дорожный плащ, смешивал в колбе порошок с голубой жидкостью. Его спина была напряжена так, будто колба могла взорваться. Но на стол он ее поставил без толики бережности — жидкость взметнулась по стеклянным стенкам и плюхнулась назад в себя. — Он уже может дышать сам. Хотел, чтобы ты увидел. Или даже… сними с него оксина сам. — Оксин? — Раковина оксина. — Муакай обвел пальцем свой нос. Продолговатую ракушку не держали ремешки или резинки, и Оби-Ван осторожно ухватил ребристую поверхность кончиками пальцев. Оби-Ван не дышал сам — легкие сжимались от мысли о том, что он может сделать что-то неправильно, навредить. Но это был Энакин, лежащий в коме на малюсенькой, бесконечно далекой планетке — песчинке Галактики, и Оби-Ван был благодарен Муакаю, что сейчас бледных щек касались не чужие пальцы. Пришлось приложить усилие, но ракушка наконец отклеилась, оставив темно-розовый контур на лице. Внутри него кожа тоже была розовее, чем вокруг, но цвет выравнивался быстро. Грудь Энакина продолжала едва заметно приподниматься. Оби-Ван посмотрел внутрь ракушки, но в ней не было никакого устройства. Как она могла помогать без генератора, без шланга? — Как это работает? — пробормотал Оби-Ван себе под нос. — Бактерии. Оби-Ван моргнул, вспоминая о том, что Муакай все еще здесь, и посмотрел на него. Тот продолжил: — В ракушках живут слизни оксины. Но на глубине им нужны высокие дозы кислорода, его вырабатывают бактерии-симбиоты. Если извлечь оксина, то работать они будут для нового хозяина. Мы много используем бактерии. — Муакай поднял голову. — Потолок покрыт желатиновым слоем с бактериями зи, лучший рассеянный свет, который можно получить. — Поразительно. Бряцнули застежки, глухо стукнул комок ткани — Муакай все же скинул плащ и полную мешков с порошками дорожную сумку и скрестил руки на груди. — Ты ведь не забудешь, что я для тебя делаю? Оби-Ван положил ракушку рядом с рукой Энакина и поднял голову. Муакай смотрел в пол перед собой. — Я очень благодарен вам. И не забуду этого никогда. Мне только очень жаль, что вы примешиваете грязь к этой благодарности. Но раз вам угодно… чего вы хотите? Слугой двух господ я стать не смогу. — Нет, — нахмурился Муакай. — Мне не нужно это. У нас с отцом разное… разные желания. — Если вы не хотите быть отцом, не действуйте его методами. — Но они работают! А иначе — нет. — Муакай пересек быстрыми шагами комнату и попытался спрятаться в разложенной на стойке книге. Но вместо этого уперся в стойку рукой, кусая губу. — Я вижу, как ты помогаешь. — Плечо Муакая выразительно дернулось — вот-вот развернется, но Оби-Ван продолжил говорить тихо и настойчиво, не давая перебить. Если он зарвется по мнению молодого виконта, он примет наказание, но продолжать этот разговор в прежнем тоне было попросту невозможно. — Воскрешать мертвого ты бы мог из научного интереса, но то, как ты относишься ко мне — я вижу это. По правде, все видят это. Если ты хотел скрыть от отца… — Нет. — Муакай все же развернулся, вздыхая. — Я не игрок в политический сабакк и не актер. Просто хотел убедиться, что ты понимаешь. И… Хорошо, что понимаешь. — Муакай тряхнул волосами, вздергивая нос вверх. — Цени. — Ценю. — И кстати, мы не воскрешаем мертвых. — Но разрыв аорты… — Он был жив, когда ты его принес. — Но он был не жилец. — Красивая игра слов, но не научная терминология, — неровно улыбнулся Муакай. — Афериндоз останавливает все процессы на полчаса, даже отмирание тканей. А сыворотка эспы сохраняет кровь в движении. — Ордо считают вас грязными, трогающими смерть. Муакай закатил глаза. — Нас грязными? Деревенские бестолочи. Фанатики. Они не признают использование сыворотки эспы — мы добываем ее из мертвых, полуразложившихся эсп. А еще переливания крови и пересадки органов — страшный грех. Тут пару лет назад у отца был раб, из ордо. Оказался шпионом. Отец ему пулю в упор пустил и ко мне на стол бросил. Я пересадил ему сердце. Знаешь, что потом? Отец его отпустил. И ордо изгнали его в Пустыню Смерти. Сами. Боевое, эспу им в глотку, товарищество. — Муакай скривился. — Нет набуларского воскрешения. Есть медицина. Впрочем, не знаю, зачем ты строишь такие восхищенные глаза. В вашем распоряжении Сила, нет такого, чего вы не можете. — Мы не можем многого. И не каждый чувствительный к Силе сумеет ею лечить. Как и наоборот — среди медиков в Залах Исцеления много талантливых, виртуозных мастеров, не владеющих Силой. — Залы Исцеления? А что это? — Большая джедайская больница на Корусанте. Я порой там бывал как пациент или… — Оби-Ван оглянулся на Энакина, — как гость пациента. Муакай обошел стол Энакина по кругу, трогая его за разные части тела и шевеля их. Потом установил две колбы на стойку для капельниц — со свежей смесью и пустую. — Я сейчас поставлю капельницу, когда газ в обзерваторе, — Муакай показал на пустую колбу, — начнет конденсироваться, отключай. А мне пора. Меня еще ждет закат в Пустоши. — Поездка не принесет тебе радости? Мне показалось, вы с принцем друзья. — Друзья. Насколько можно остаться друзьями за многие мили, когда его мать даже приказы передает отцу через третьи руки. И я скучал. Но он истинный набуларец. И истинный сын своей матери. И… как ты это делаешь? Отец же предупреждал! — Муакай махнул рукой: — Следи за обзерватором, — и ушел.* * *
Со двора доносились выкрики и рваная музыка. Оби-Ван хотел закрыть окно, но свежий воздух гулял по комнате, ластясь сквозняком к коже, и Оби-Ван оставил все как есть. В день, когда Энакин снова задышал сам, свежего воздуха должно быть много. Забытый к середине ночи всеми, он сидел рядом с Энакином, как в первую ночь здесь — редкий шанс, — и гладил его по костяшкам. Их укрывал робкий голубой свет. — Знаешь, Энакин, — начал Оби-Ван. Его голос звучал слишком громко в пустой комнате, звенел в колбочках, убегал под потолок, но он продолжил: — Здесь низкие звезды. Так много, что кажется, на северный горизонт просыпали светящийся сахар. Ты их не видел, но я расскажу. Голубые, мелкие, они движутся вдоль горизонта и падают за него перед рассветом. И тогда можно увидеть — совсем ненадолго, но можно, — как в розоватой дымке они становятся фиолетовыми, яркими за мгновение до того, как раствориться в ней. Ты их не видел, но я покажу. Обещаю.