Feinheit

Гилберт не мучается с застёжками — множеством застёжек, — вслепую вытаскивая пуговицы из петель. Пальцы сами знают, где находится десяток следующих, пока Пруссия ласково целует чужие губы, мягко прикусывая нижнюю под очаровательный дрожащий вдох. Лондон пытается отвернуться, чтобы хоть немного успокоить зародившийся в груди стыд. Чужая улыбка, хитрая и отчасти даже лисья, не позволяет этого. Очередной влажный поцелуй, опадающая с плеч ставшая неудобной ткань жюстокора, обнажающая белый шелк камзола. Гилберт едва удерживает недовольный рык, цепко хватая маленькие пуговки последней преграды к чужому телу. Он ненавидит это обилие тканей, особенно ярко выделяющееся на женщинах. Но здесь, ради Томаса, он готов перетерпеть это... неудобство. Том краснеет ещё сильнее, когда камзол с силой раскрывают, оглаживая холодными ладонями тяжело вздымающуюся грудь. Пруссия вновь улыбается на это, ведя губами по подбородку, медленно и томно сползая на шею, где, широко лизнув пульсирующую под кожей вену, оставляет наливающееся кровью пятно засоса. Очередной судорожный вдох, очередная улыбка и полный похоти шепот на покрасневшее ухо: — Du hast keine Ahnung, wie sehr ich dich will. Лондон не понимает ни слова, улавливая лишь интонацию. Да это и не важно, в отличие от избавляющих его от одежды касаний. Лёгкая паника, едва Гил касается края перчаток, гаснет, когда тот успокаивающе целует чужую щеку, убирая руки на завязки штанов. Но удержаться от того, чтобы огладить бледную — почти такую же бледную как у самого прусса — кожу, проведя кончиками пальцев почти прямую линию от ямки между ключицами и до последней пары рёбер, не получается. От холода вслед за касанием ползут мурашки, а после и намечающийся румянец. Последний барьер к желанному телу сдёргивают быстрым и рваным движением, едва не раздирая ткань на части. Томас сводит ноги, окончательно краснея. Чужое смущение Гилберт обводит языком. Мягко проходится самым кончиком по ушной раковине, губами ласкает кожу на скулах и шее, вновь не удержавшись от метки на одном из самых видимых мест, целует тонкие косточки ключиц и рёбер, музыкально оглаживая подушечками пальцев порозовевшие участки. Если бы чужой стыд можно было бы пить, то Пруссия никогда бы не страдал от жажды. Только не с Лондоном. Первый тихий стон срывается с губ англичанина, когда Гилберт чуть не удерживает свой самоконтроль, грубее чем нужно раздвинув чужие ноги, рывком вклиниваясь в свободное пространство. Случайное и нежеланное прикосновение к стоящему колом члену заставляет Гила извиниться лёгким поцелуем в губы. — P-please... — просит Том, и Пруссия послушно сползает вниз, жадно целуя кожу, оставляя на ней свои метки. Немного здорового эгоизма, не более. Чужой взгляд совершенно-чёрных омутов заставляет интереса ради остановиться на животе, мягко провести кончиком носа от пупка и ниже, максимально низко, чтобы после резко поцеловать выпирающую тазобедренную косточку под неодобрительный и молящий стон. Второй поцелуй следует по всё тому же пути, но вновь обрывается, теперь уже заканчиваясь на внутренней стороне бедра. Томас закатывает глаза, запрокинув голову, и вновь стонет, неожиданно для себя вспомнив, что у него есть руки. На лёгкое прикосновение к плечу Гил вскидывает бровь и поднимается, приняв полусидячее положение, мягко перехватив ладонь и прижав её поверх сердца. На чужое биение — громкое и чёткое — Лондон краснеет чуть сильнее, но после, собравшись с силами, принимается расстёгивать рубашку. Пруссия ему в этом помогает, и за пару секунд помеха отправляется в сторону к остальной одежде. Сквозь ткань перчатки касание ощущается заглушённым, но это не мешает Тому разглядеть полоски шрамов. На прикосновение к одной из них, идущей от ключицы и до сгиба локтя, Гилберт фыркает, но находит себе занятие более интересное, чем наблюдение за завороженным Томасом. На поцелуй тот отвечает с охотой, оглаживая уже другие шрамы. Пруссии не больно, а Лондону они интересны своей историей. Он обязательно спросит. Но потом. Пруссу вскоре надоедают простые поцелуи, заканчивающиеся тихими постанываниями и оглаживанием раненных участков кожи. Приятно, но хочется большего. Пускай он терпелив, но его терпение тоже имеет границы. А потому он вновь опускается, ловя разочарованность в глазах пугливой лани, и вновь целует тонкую кожу, покрытую маленькими капельками пота. — Beg me, — едва слышно шепчет Гилберт, замерев в паре миллиметров от истекающей предэякулятом головки. Томас пытается толкнуться, но крепкая хватка на бёдрах не позволяет ему этого сделать. Горячее дыхание на чувствительной коже ощущается маленькой пыткой. — Please! — просит англичанин на радость Пруссии. Медленный поцелуй головки заставляет их обоих застонать. Лондона — от приятных ощущений, а Гилберта — от чужого и послушного тела в его руках. Гил не заходит дальше, долго вылизывая и обсасывая головку, заводя её за щёку и поднимая взгляд на Тома. Тот пытается закрыть рот ладонями, желая прервать выходящие с дыханием жаркие стоны. Пруссии нравится этот развратный вид Лондона с красными от стыда скулами, припухшими от укусов и поцелуев губами и мутными от похоти антрацитовыми глазами. Если можно было бы, то он бы сделал так, что Томас ходил в подобном виде всегда, краснея ещё сильнее от чужих взглядов. Но при этом хочется запереть его в доме и не выпускать, как самое ценное, что есть у Гила в жизни. — Gilbert, — Пруссия не отвечает, сосредоточившись на приятных ласках, — I adore you. На третье слово Гилберт обращает внимание, развратно улыбнувшись, а после поцеловав головку на прощание, поднимаясь. Лондон на секунду пугается, что сказал что-то не так, но прусс успокаивает движением головы, медленно развязывая завязки на штанах. Томас смущённо улыбается под голодным взглядом, приподнимаясь на локтях и оглядывая Пруссию в ответ. Воображение подкидывает ему картинку, где за спиной Гила раскрываются огромные крылья. Такого же цвета, как и флаг Пруссии: чёрно-белые, гордые и наверняка пушистые из-за множества мелких перышек. Как сам Пруссия. Из мыслей Тома вытягивает мягкое и прохладное прикосновение к щеке. Взгляд сползает с груди Гилберта ниже, намного ниже, заставляя покраснеть пуще прежнего, хотя, казалось бы, куда сильнее? От новой волны стыда Гил растягивает уголки губ в усмешке. На долгий и влажный поцелуй Лондон прикрывает глаза, положив ладони Гилберту на плечи, легко впиваясь ногтями в кожу, притягивая к себе ближе. Пруссия поддаётся его желанию, нависая над Томом, опираясь на локти. Случайное движение бёдер становится провокацией от которой Том долго стонет в чужую шею, пытаясь повторить приятное трение головки о головку. Гил понимает его нужду, с тихим шипением начиная двигаться так, как им обоим хочется. Томас стонет на каждой фрикции, целуя взмокшую шею Пруссии и шепча что-то бессвязное ему на ухо. Тот отвечает ему почти такой же бессмыслицей, вжимаясь бёдрами в чужой пах до дрожи вдоль всего позвоночника и очередного громкого стона. — Gilbert..! — вскрикивает Лондон, когда Гилберт, неудержавшись, кусает его в стык плеча с шеей. — I want you, — шепчет англичанин. Гил слышит, но этого ему недостаточно. — I want you! — от этой громкой умоляющей интонации Пруссия толкается чуть быстрее, постоянно потираясь о член Тома. — Fuck... — наконец-то понимает Томас, вспыхнув румянцем и приоткрыв рот. — Fuck me, please. Гилберт тихо смеётся, и от его смеха у Лондона в животе что-то сворачивается, приятно падая в самый низ. Прусс переносит свой вес на левую руку, правую опуская по груди Лондона, ощущая приятную шероховатость и влажность кожи, и ниже, на живот, а затем и на основание члена, мягко его сжимая и надрачивая. Томаса выгибает под ним с такой силой, что нормальный человек от такой резкости сломал бы себе позвоночник, но Гилу это только льстит. Резкие движения от основания к головке и обратно заставляют Томаса почти кричать от удовольствия. Так громко, что ладони, закрывшие рот, не помогают. Даже наоборот, они мешают ощущать властные поцелуи Пруссии, двигающего кулаком по всей длине, размазывая естественную смазку. Стыд у англичанина медленно пропадает, уступая место всепоглощающей похоти, от которой уже его рука тянется к члену Гилберта. Тот судорожно выдыхает, когда закрытые перчатками кончики пальцев проходятся по головке, растирая вокруг уретры капельку предэякулята. — Ich liebe dich, — выдыхает он в чужие губы, затыкая возможный ответ поцелуем. Пусть даже Лондон его не понимает. Ему хочется и нет слышать его реакцию. Для этого у него есть фантазии. Томас громко стонет, долго кончая в чужую ладонь, а после громко и очень пошло часто дышит, пытаясь повторить касания Пруссии и поддаваясь пошлым мыслям. Особенно пошлыми они становятся тогда, когда Лондон опускает взгляд, разглядывая член Гилберта. Длинный, толстый, с пульсирующей венкой вдоль ствола... Том прикрывает глаза, пытаясь успокоить всколыхнувшийся стыд, даже за закрытыми веками ощущая чужую улыбку. Незнание и стыд не мешают движению ладони в перчатке, чья ткань вскоре становится более тёмной и влажной от смазки. Гил двигает бёдрами в такт ладони, собирая с чужого живота сперму и приставляя испачканные в ней пальцы к податливому после вчерашней ночи отверстию. Один палец входит без сопротивления, но второй вызывает лёгкий дискомфорт, от которого Лондон шипит и дёргается. Гилберт успокаивает его поцелуями и осторожными касаниями в поисках заветного местечка. Простата находится лишь спустя минуту неприятных ощущений и слишком жестких пальцев, но стон, который выдыхает Томас, компенсирует затраты поиска. Только он так стонет, будто отдаёт свою душу Пруссии, не требуя ничего в замен, кроме этого удовольствия на двоих. — Du bist unglaublich, — произносит прусс, проглатывая в поцелуе очередной стон Лондона от уже трёх пальцев. Том отвечает на это постанываниями и дрожащими на члене пальцами, сжимающими головку и растирающими по ней смазку. Громкий выдох даёт ему понять, что нужно прекращать, иначе Гилберт попросту не сдержится. Ладонь в перчатке исчезает, также как и растягивающие мышцы пальцы, которые Пруссия по привычке обтирает о простынь. Прусс входит медленно, внимательно следя за выражением лица Лондона, которое искажается в удовольствии, а не боли. Сложно не понять, что закатившиеся глаза и приоткрытый в истоме рот значат. Гил тихо стонет, входя по основание и замирая. Мышцы сжимают его, а их хозяин пытается дышать, забыв обо всём, кроме горячего члена внутри. — Can I? — спрашивает Гилберт, на что ему кивают. Первые толчки оказываются медленными и томными, постоянно проходящимися головкой по простате, отчего Лондон перестаёт удерживать себя и стонет так, как хочет: громко, долго и с сипением в самом конце, когда горло перестаёт издавать необходимые звуки. Том прижимает Пруссию к себе за плечи, обнимает за шею и скрещивает ноги у него на пояснице, когда ритм меняется на более быстрый. — Ah! Mg-h..! Gil..! — Гилберт отвечает ему влажными поцелуями и собственным удовольствием, дрожащим в самом низу живота. — Liebe, — родное слово ударяет в голову, заставляя громко выдохнуть и двинуть бёдрами чуть сильнее до протяжного английского стона. — Yes! Пруссия прикусывает нижнюю губу Лондона, после долго вглядываясь в своё отражение в чужих глазах. В чёрных сапфирах он выглядит... странно. Зеркала души в отличие от обычных показывают его не похабным змеем-искусителем, а обычным любящим человеком. Только без «любящий». Просто человеком. — Gil-! — Томаса затыкают поцелуем, жарко толкаясь в самую глубину под аккомпанемент дрожи, стонов и сжимающих волосы пальцев. Хватка настолько сильная, что Гилберт задней мыслью беспокоиться о сохранности своего волосяного покрова. Не то чтобы он жалел о своей природной седине, но ходить лысым из-за отсутствия самоконтроля не хотелось бы. — Quiet, — просит Пруссия, целуя бледную шею, вжимаясь губами в пульсирующую голубую вену, чуть её прикусывая самыми кончиками клыков. Лондон пытается быть тихим, но выходит это с сильной натяжкой и негромким скулежом на каждом втором выдохе. Тогда Гилберт жадно целует его, позволяя выстанывать в свой рот, и резко меняет ритм, отчего Томаса выгибает на кровати — каждый толчок великолепно проходится по простате. Оргазм настигает неожиданно, вставая белой пеленой перед глазами и сладкой дрожью по всему телу, концентрируясь в паху. Прусс делает ещё пару толчков на чистом желании, после чего кончает в пульсирующее нутро, неудержавшись. Лондон следует за ним, выдыхая стон и опадая на матрац. Только влага между животами говорит о том, что он кончил. Пруссия ещё минуту наслаждается расслабленным видом Тома, после чего выходит, стирая подтёки спермы с них двоих краем простыни. На мысленный вопрос в порядке ли он, Лондон привстаёт на кровати, нежно и легко целуя чужие губы, чуть смущённо улыбаясь. Гилберт на это только фыркает, улыбаясь в ответ. Значит, он не нарушил ни один из пунктов их договора. Идеально. Томас с этим тоже согласен, оглаживая попавшую под руку полосу шрама, идущую от аппендикса до подреберья. Том выгибает бровь и склоняет голову к плечу, но прусс не отвечает ему, качая головой. В постели не рассказывают о всяких ужасах, не после секса. — How about repetition? Гилберт на это широко улыбается: — It would be nice. От интонации и сильного ударения на последнее слово Томас краснеет, отчего Пруссия тихо смеётся, аккуратно беря его за подбородок и жадно целуя, ласково толкая его обратно в постель. Повторение и правда было бы неплохим вариантом недельного отдыха от правительства. А уж Гилберт постарается, чтобы для Лондона этот отдых стал незабываемым.