***
Понедельник утром. Коё, которая просто хотела поболтать и пригласить его в гости вместе с дочерью, но, услышав неловкое мычание о том, что её дома нет, Озаки не растерялась, позвав его одного. Огай пропадал на работе, и это было уже достаточным поводом — Чуя его не особо жаловал, несмотря на то, что с Коё они поженились гораздо раньше, чем Чуя с Осаму. Это было прям кошмарно, Коё так сильно ненавидела Дазая, что поставила ультиматум — если Чуя выйдет за него, то больше не переступит порог её дома, и даже узнав о помолвке, продолжала настаивать на своём. Она так разозлилась, что перестала отвечать на звонки и запретила с ними общаться даже Огаю — несмотря на прекрасные отношения с этой женщиной, Чуя понимал, что она, как и он, ненавидит, когда кто-то перечит и делает по-своему. Однако, получив пригласительный на свадьбу, она не могла более из-за глупой обиды игнорировать любимого племянника — пришлось идти на уступки и попытаться рассмотреть в Дазае что-то хорошее. — И ты ему просто позволил забрать её? — Коё удивлённо поднимает бровь, поднося горячую чашку к губам. Её фразы редкие и меткие совсем, как у Осаму — хотел бы и Чуя научиться когда-то попадать в цель короткими предложениями. — Нет, — однако, как бы она не была права, Чуя не хочет признавать очевидного, — они давно собирались, я просто не успел к ним в тот вечер, а вчера я был слишком занят. Ну, и сегодня они уже скоро должны вернуться, — он также потягивает чай из чашки, удивляясь тому как тихо в доме с наличием ребёнка — Шоё всегда был более спокойным и сдержанным в этом плане, он как противоположность Фамии — скромный, слегка замкнутый и очень послушный. — В любом случае, если ты был против конного спорта, вы должны были обсуждать это вместе. — Да, я знаю, — он более не собирался парировать, когда отвлёкся на сообщение на телефоне. — Чего улыбаешься? — женщина тут же кидает на него подозрительный взгляд, замечая, как лицо Накахары преображается в еле заметную усмешку, а пальцы активно строчат ответ — при том на Накахару это дико не похоже. Пускай он и внимал разговор на все сто процентов лишь тогда, когда речь идёт о нём самом, Чуя всегда убирал телефон подальше при живом общении, не позволяя себе отвлекаться. — Да так, по работе. — Когда пишут по работе, люди обычно не радуются. — А у нас хорошие новости, просто… — У нас? — на секунду её коробит. Дазаю всегда было плевать на работу Чуи. — Ну, — Чуя мигом стушевался. Как ей всё объяснить? Озаки буквально обожала Достоевского прежде. Он ей казался полной противоположностью Дазая с его манерами, вежливостью, серьёзным подходом к семье, работе, учёбе — он представлял из себя неплохую перспективу на старте их отношений, в то время, как Дазай делал первые шаги, опережая его не слишком. Чуе было сложно думать, но Коё очень хотелось решить за него, и свой голос она без раздумий отдала Фёдору, пускай тот был и не так «выгоден», как Осаму. Коё никогда и не думала о выгоде материальной — она была умной, но порой поддавалась своим импульсам и делала поспешные выводы. Дазай всегда говорил, что они с Чуей отъявленные негодяи — таким только держаться вместе, и его топорный пассеизм и подход к жизни никогда не отдавал ни чувствами, ни романтикой — ничем из того, что было присуще Достоевскому. Но почему-то Чуе казалось, что выбор очевиден. Он и сейчас до конца не понимает почему выбрал Осаму. Он был уверен, что получить удовольствие от брака невозможно, ведь это удовольствие только для одного, и точно не для него, в то время, как влюблённость плавно перекочевала в закоулки сознания, и перед Чуей стал вопрос: «хочешь жениться ради удовольствия?». О каком удовольствии могла идти речь? Дазай решительно заявил «я сделаю всё для тебя», и получая даже не такие огромные деньги, он всё равно тратил их на Чую без его собственных просьб, и это не выглядело, как содержание — Накахара просто получал слишком много, больше чем мог хотеть. И сперва это смущало, скромное сознание Чуи не привыкло к излишней роскоши, к которой его приобщал Дазай, и Осаму всегда таскался за ним, предлагал развиваться вместе, узнавать новое — что он умел точно, так это удивлять и всегда по-новому. Дазай часто делал что-то своё и непонятное, что Накахару иногда раздражало, так как он ненавидел вещи, которые не понимал. Но в тоже время любил — интригующе и всегда удачно поступки Осаму можно назвать внезапными и романтичными. Он просыпался ночью, когда не чувствовал рыжего под рукой, написывал кучу сообщений, носил на работу каждый день цветы или сладости, дома всегда просыпался раньше, готовил завтрак и кофе, чтобы Чуя не напрягался — он прямо-таки ощущал себя принцессой на горошине, которой ничего не позволялось делать. Что сейчас с ними не так? — Что «ну»? — женщина также давяще пепелит взглядом и устало вздыхает. Коё определённо умела давить на совесть. — Достоевский предложил мне сотрудничество, мы сейчас проводим огромную работу, — на одном дыхании выдаёт Накахара, надеясь, что это не выглядит излишне двусмысленно — что бы она себе не придумала, он делает то, что ему выгодно, — кафе уже закрылось на ремонт, он пока всё контролирует. Коё улыбалась неестественно довольно, словно услышала от него невероятно удивительную благую весть — сейчас ее взгляд сиял, как в тот день, когда Накахара объявил о том, что они ждут ребёнка. — Как у него дела? — В каком смысле? — Он не собирается зайти в гости? — тут же с улыбкой спрашивает Коё, ставя чашку на стол. При упоминании Фёдора она знатно оживилась. — С чего бы? — Я знала, что ты когда-нибудь одумаешься, — также победно она переводит взгляд в сторону, складывая пальцы на коленях — мечтательное её лицо мигом выдало тот апофеоз, с которым она относилась к Достоевскому, и это раздражало. Чуя, пусть, и не идеализировал своего мужа, но все же — он выбрал его сам, сам захотел быть с ним, а Коё всегда обесценивала и осуждала его решения, — чем он занимается? Семья есть? — Нет, невеста изменила, занимается творчеством, — раздражённо выуживает Чуя, не желая продолжать эту тему, — у нас исключительно деловые отношения. Я по-твоему уже своему успеху порадоваться не могу? — Естественно, можешь. Просто мне всегда было интересно, — на секунду она делает паузу, чтобы завуалировать вопрос более тактично, — почему ты выбрал Дазая? — Вас это не касается. — Ах, ну ладно, поступай, как знаешь, — она допивает чай, по-прежнему стреляя мелкими искрами из глаз — Чуя сразу понял, что она и так обо всём догадалась, и любой ответ из его уст воспринимался бы как ложь. Отчего-то она была уверена, что он обязательно поступить именно так, как хочет она, — я, конечно, тебя во всём поддержу, хоть и с неохотой. И, правда, не понимаю, почему ты даёшь ему решать за вас двоих. Ты ведь хотел отправить дочь в детский сад… — Да и сейчас хочу. — Я думаю, тебе стоит как-то повлиять на него. — Да, я в курсе. Чуя злится на неё — он был готов взорваться, потому что Достоевский прав — его окружают идиоты, и никто его не слушает. Дазай только может осыпать упреками, оставляя Накахару в одиночестве, а Озаки вообще не слышит. В её глазах Накахара не существовал, как субъект, не существовал как личность — со своими чувствами, эмоциями, увлечениями. Он должен был поддерживать ее авторитет и быть послушным на радость родственнице. Он вновь отвлекается на сообщение, пока Коё скользит по нему взглядом, а затем также отвлекается на сына, что пришёл из комнаты — она даже не успела ничего задумать или заподозрить, однако вопрос её мучал по-прежнему — что в Осаму было лучше? Подняв Шоё на колени, она узнала, что он хочет, бросила короткий взгляд на Накахару и хмыкнула — в какой-то момент он совсем отбился от рук, как только в его жизни появился Осаму. Если прежде Чуя прислушивался только к ней, то сейчас совсем ни к кому, и это заводило его в страшные дебри. — Я всё равно не понимаю, чем ты руководствуешься, — задумчиво хмыкнула Озаки, в этот раз не приплетая к утверждения никакого любопытства и выгоды. Много знать — вредно, но Коё так было намного удобнее и надёжнее, если она всё понимала. Иначе она не знала, как помочь. — Холодным расчётом, — как-то на автомате выдыхает Чуя, переводя на неё пару глаз. — Даже в браке? — Даже в браке. — Разве так можно? — Жениться по любви — дурной тон, — также загадочно и неоднозначно отвечает Накахара, а затем чувствует, как телефон в руке вибрирует и тут же принимает звонок, — да? — Мы скоро приедем домой. — без приветствия выдыхает Осаму, и судя по голосу, он достаточно обижен. — Примерно через сколько? — Через час или полчаса. — Хорошо. Диалог короткий и сухой, что аж на душе свербит, но Накахара делает вид, что всё хорошо, надевая маску спокойствия и равнодушия, а затем прикидывает сколько времени ему понадобится, чтобы добраться — засиживаться у Озаки ему явно более не позволяет время. — Дазай? — Ага, они скоро будут дома, поэтому мне нужно ехать, — он тут же встаёт с места, вытаскивая из розетки свою зарядку, на которой стоял телефон, — Шоё такой послушный, даже завидую. Они обменялись короткими любезностями, пока Коё не встала с места, чтобы провести Чую.***
— Да, знаю, ты был очень занят, у тебя не было на нас времени, — Дазай намеренно выделяет слово «нас», словно специально пытается задеть. — Во-первых, я реально был занят, — начинает Чуя, поднимая голову на эту шпалу и закрывая двери за ними, — во-вторых, я вам там не сильно был нужен, если за два дня ты мне даже не позвонил. — Толку тебе звонить, ты всегда отключен, — парирует Осаму, даже не глядя на него и стягивая с себя плащ. Фамия, которая в ванной мыла руки, не слышала их пререканий, однако Дазай всё равно пытался обходить конфликт. — Не всегда. — Каждый раз, когда я звонил. Ты ведь у нас только для Фёдора доступен, — последнее слово одновременно укололо и взбесило — как вульгарно и некрасиво он разговаривал, а главное, вовсе не церемонился с тем, чтобы хотя бы попытаться не задеть. Это дико вымораживало, Дазай просто осел — очень захотелось его ударить или оскорбить, но при дочери Чуя мог лишь недоумевать. — Что? — вопрос короткий, голос Накахары переходил на шипение, зубы стирались, а ладони превратились в кулаки, — ты совсем ебнутый? Ещё запрети мне работать из-за своей тупой ревности, это будет вполне в твоём стиле. — Тупая ревность? Знаешь, что в твоём стиле? Забить болт на семью и ребёнка ради какого-то хуя, — Осаму в миг наклоняется к нему, закатывая рукав на рубашке. Вечно вежливо высокопарный Дазай в миг щелкал и матерился гиперболизировано, не через каждое слово, но столь метко, что явно оставляло отпечаток — так сильно резала слух нецензурная брань из его уст. — Что ты несешь? Ты реально ревнуешь меня к Достоевскому? — Чуя иронично усмехается, ведь это звучит абсурдно и даже... приятно? Боже, Дазай, ты чертов лжец — всю жизнь он говорил, что ни к кому не ревнует, а теперь вот так, — то есть ты сам сперва оставил меня одного с моими проблемами, обесценив, а только кто-то решил помочь, ты играешь в героя, который всегда знает, как лучше? — У тебя извращённое понятие помощи, а тем более извращённое понятие правильных приоритетов. — Пап. — Не мешай! — фраза была сказана одновременно и столь топорно, что никто и не заметил ребёнка, который впервые застал родительскую ссору с порога. Ведь Дазай даже не успел разуться и раздеться до конца, как они с Чуей сцепились, даже не заметив в какой момент рядом появилась испуганная дочь. Сердце сжалось, Осаму в душе так сильно возненавидел и себя, и Чую, который приносил ей страдания и вынуждал становиться свидетельницей ссор. Однако, более ни фразы он ему не скажет при ней, Дазай мигом выдыхает и поворачивается к девочке, поднимая к себе на руки. — Что такое, Фамия? — басистый голос его едва ли изменился, сохраняя привычное спокойствие, не выдавая, что что-то не так. Ложь? А что ещё делать, если не хочешь причинять ребёнку боль? — Почему вы кричите? — Мамашка узнала, что ты платье порвала. — Что?! — у Чуи в груди перехватывает от бешенства, особенно когда Осаму насмешливо улыбается и гладит его по волосам в шутку. — Всё нормально, мы уже успокоились, не переживай, — погладив Чую по волосам, Дазай уходит с дочерью на кухню, а Накахара, покраснев, агрессивно отгоняет от себя осознание проклятой истины — Дазай странно на него влияет, его прикосновения почти всегда быстро успокаивают, а ровный тон и аккуратная улыбка вселяют надежду и уверенность. Но это сейчас было всё таким неловким, словно они друг другу чужие люди. Осаму сажает Фамию на кухне на удобный пуф, тут же поинтересовавшись чего бы она хотела съесть. — Мне нужно будет сегодня отлучиться ненадолго на работу, — как бы невзначай бросает Осаму, доставая с верхней полки рис, — мне нужно проверить нового штатного сотрудника. — О, а мы с Фамией будем сидеть дома и истерить как нам не хватает папочки, потому что он променял нас на работу, — Чуя сразу же садится возле дочери, поднимая её к себе на колени, сарказм из его уст звучал равнодушно, от того сатира сквозила, но совсем неуместно — у Дазая был талант распределять время. — Люблю, когда ты меня так называешь. — Перебьёшься. — Ну, истерить вам не придётся, я возьму Фамию с собой. — Может прекратишь её таскать с собой на работу? — Зачем? Ей нравится. — А ещё детям иногда нравится душить котят, — парирует Чуя, — если тебе её не с кем оставить, мы бы уже давно могли найти для неё подходящий детский сад. Самый дорогой и элитный, если тебе так угодно. — О, нет, я знаю какие противные дети в частных заведениях. К тому же, она неплохо живёт и так, а ты потакаешь системе и хочешь засунуть её в бетонную коробку в группе других бедных детей. Это же дикость! — У неё должен быть хоть какой-то социум. Кроме тебя. — Чуя также встаёт с места, вновь пересаживая ребёнка с колен на пуф, — она должна научиться держать себя в коллективе со сверстниками, Дазай, и, если ты не заметил — ты слишком её избаловал, Фамия никого не уважает и не слушает. — Я уже слышу это сотый раз, сотый раз повторяю — она боится тебя досмерти, — последние слова были уже сказаны на повышенных, а нож в руках Дазая резко вонзился в доску, — а меня уважает и понимает. Дело не в том, как она себя ведёт. К людям хорошим и добрым Фамия никогда не проявит неуважения. — Боится? — Чуя глупо хлопает глазами. Странное чувство, ибо не было раздражения — Осаму говорил так, что признавать это не хотелось, — объясни. — Не собираюсь. — Осаму поворачивается к Чуе полностью, но косым зрением ловит Фамию и понимает, что пора сбавлять скорость. — ужин сам доготовишь, мне нужно в офис. Не спали вновь кухню. Осаму тут же оставляет на столе и нож, и овощи, моет руки и выходит из кухни. Не ссориться — нереально. Дазай не понимал, как все их разговоры сводились к крикам, но, казалось, что спокойно что-либо обсуждать теперь просто невозможно — вечно всплывали претензии, недовольства, упрёки, игнорировать и не отвечать на которые было невозможно. Нет, они и прежде иногда ссорились — такое бывает у всех людей, даже предмет обсуждения не был столь тяжелым. Обычно Осаму во всём соглашался с Чуей, позволяя тому делать так, как хочет — иногда проявлял инициативу и получал по шапке за споры. Но все ссоры кончались слишком быстро, даже не успев начаться, либо Дазай втаптывал свою гордость, понимая, что ради сохранения отношений это нужно — нужно уметь договариваться и уступать, однако сейчас его меланхолические будни более не приносили однобокой отдачи. Чуя не меняется — он это понял, и сейчас вся его агрессия, которую прежде Дазай пытался умаслить, уступая, превратилась в перманентное недовольство, Накахара не был способен на уступки.***
— Акико Йосано, тридцать лет, стаж работы психологом девять лет, — монотонно зачитывает Осаму, опираясь одной рукой о стол, второй сжимая пальцами скучное резюме, — разведена… Дазай выглядел в свои двадцать семь, как типичный холостяк при всей его полной гиперболизированной верности и любви к семье — высокий рост, широкие плечи, на которых отлично сидели офисные рубашки, галстуки и чужие руки. Акико невольно посчитала, что это очередной охамевший бизнесмен, что работа у него — чистая формальность для прикрытия харассмента и вечных вечеринок. Настораживало. Настораживала внешность, стиль одежды и то, что он редко появляется на рабочем месте — но все сомнения сняло рукой, когда вместо инфантильной усмешки появился холодный рабочий тон, уверенные движения и кольцо на пальце. Впечатление складывалось уже менее гадкое, более нейтральное. — Скажи-ка, почему ты выбрала именно её? — он тут же бросает взгляд на секретаршу, — ну, мне просто интересно. — Она знает современные методики, работала, как психотерапевт, также работала с детьми, пережившими домашнее насилие, — коротко перечисляет девушка, — я думаю, она не станет отрицать наличия проблем и подойдёт к делу беспристрастно. — Интересно, — равнодушно выдыхает Осаму, кладя бумаги на стол за собой и складывая руки на груди, — ну, когда там вам нужно будет проходить тестирование? — Вам, кстати, тоже, — вклинивается Йосано. — Мне зачем? — Психи в руководстве пострашнее ненормального грузчика. Такую логику Осаму не разделял, но, в целом, ни на что не жаловался. — Да пожалуйста, — он разводит руками, — могу прямо сейчас отстреляться? — Конечно. Айко испарилась молча, понимая, что явно будет лишней, а Акико сделала несколько коротких шагов и остановилась на чёрном кожаном диване, доставая из своего портфеля блокнот, карандаш и ручку. Осаму уже предвидел задания из разряда «нарисуйте что-нибудь» или «что вы видите на этой картинке?», из которых будут делать невероятные выводы, так как ко всем врачам из области психологии относился со значительным подозрением. Искренне уговорил сам себя вести себя нормально, чтобы его не признали психом — однако сложно считать себя нормальным, когда регулярно хочешь кое-кого убить. Девушка была искренне невзрачной, красивая внешность, рост и стиль не делали её особо выделяющейся, лишь приятной наружности, но внутренняя предвзятость подталкивала к недоверию. Ещё и факты её короткой биографии, разведена — почему секретарша решила нанять именно её? — Садитесь? — Я постою. — Как хотите. Есть какие-то жалобы? — не услышав ответа, она уже стала записывать — самое важное: возраст, внешность, род занятий, тип фигуры, форму голоса и поведения. — Никаких. — Хорошо спите по ночам? — Вполне. — Алкоголем увлекаетесь? — она внезапно поднимает на него голову. Работать с людьми, которые не приходили к тебе сами куда сложнее — в них нет никакой надежды или доверия. — Бросил, так же, как и курить. — Почему бросили? — Муж настоял, — с улыбкой произносит Осаму, удостоив себя радости пронаблюдать за тем, как взлетят её брови, узнав, что у него есть муж — тут же встал вопрос: нужен ли им психолог гомофоб? Внезапно испытание превращается в перетягивание каната, и Осаму подключился к разговору, намереваясь вывести Акико Йосано на чистую воду, — а сам курит, как паровоз, представляете? — Почему же так получилось? — Мы хотели завести ребёнка, там возникли некоторые сложности, — Осаму постарался обойти эту тему стороной, не желая упоминать о том, что Фамия появилась на свет посредствам суррогатного материнства, — в общем, так сложилось. — А Вы, я вижу, человек семейный. Расскажете? Улыбка слабо дрогнула, а взгляд скосился на пол, Осаму подбирал мысленно лучшие слова, которыми можно было бы обойти эту ситуацию — стоит ли рассказывать? Не хотелось кого-либо посвящать в свою личную жизнь, к тому же, когда казалось, что они вполне могут справиться сами. Просто в последнее время их обоих настигло осеннее обострение. — Да особо нечего рассказывать, — тут же уклончиво отвечает Осаму, поднимая на неё каменный взгляд, — дочери четыре года, с мужем уже шесть лет вместе, всё хорошо. — Ладно, — она закрывает блокнот, откладывая его на журнальный столик и складывает руки на груди, закинув ногу на ногу, — пройдёте небольшой тест, и я от Вас отстану. Дазай не стал спорить, так как хотел уйти пораньше — удивительно, годы идут, а он вовсе не становится серьёзнее, так как, что сейчас, что в университете, Осаму всегда бежал домой — прежде от скуки и дикого желания вновь затискать Чую, сейчас от непреодолимого желания поскорее увидеть дочь. Парадокс, но к психологам Осаму всегда относился с подозрением — он был природным манипулятором, знал, как влиять и давить на людей, даже несколько раз увлекался книгами по психологии, особенно перед появлением Фамии. Дазай считал своим долгом научиться вести себя не деструктивно, научиться быть валидным к семье и стать родителем лучшим, чем он видел сам, потому закупался книгами и примерами того, как вести себя не стоит. Это были не советы из разряда «как правильно воспитывать ребёнка», а «как ему не навредить», хотя едва ли к взрослым людям можно приписать детскую психологию. Большинство псевдо-врачей были либо консервативными идиотами, либо дотошно выискивали пятна на солнце, потому Дазай обезопасился, чтобы не подставляться лишний раз. Тест с дурацкими вопросами был сдан, хотя Осаму сразу уловил её взгляд охотника — только быть жертвой он явно не намеревался. — О, Вы в прекрасном состоянии, — спустя пару минут анализа, её глаза, перестав бегать туда-сюда по листу, поднимаются с неожиданным выводом, — но, Дазай-сан, врать не хорошо. — С чего Вы взяли, что я вру? — он откидывается на кресле возле неё, поднимая одну бровь и переводя свой холодный взгляд на девушку — она, видать, тоже с какими-то особенностями в голове, раз до сих пор не отстала от него. — Дазай-сан, — она холодно отрезает, — Вы бледный, как туча, смотрите в одну точку, отвечаете резко и невпопад, напрягаетесь, будто на Вас нападают — круги под глазами от сильного недосыпа, лицо у Вас ещё отёкшее — Вы явно пили. И даже кольцо не на ту руку надето. Хотелось засмеяться ей в лицо, чтобы показать, как она не права, а затем уйти домой и забыть об этом — однако факт отрицать сложно, а закрывать глаза на правду прерогатива людей слабых и запуганных. Осаму устало потирает переносицу между бровями, вздыхая и думая, что идея с проверкой своего персонала была лишней — он не выносил в своём окружении людей, которые читают его, словно открытую книгу, это делало его уязвимым. — Я не выспался просто. — У Вас депрессия. Дазай поднимает голову, пытаясь сделать вид, что он ни капли не удивлён — в прочем, он догадывался об этом, но к его хандре слово «депрессия» было слишком громким и звучным, а он не из тех ипохондриков, что от скуки выдумывал себе болезни, чтобы жить спокойнее — его психологическое равновесие достигалось возможностью радовать других и ощущать себя нужным, потому все депрессивные ощущения притуплялись. Осаму всё же поднимается с места, не собираясь более продолжать диалог, к которому он не готов — он не собирался сейчас попадать в состояние застигнутого врасплох. Сгребая телефон с рабочего стола и снимая пиджак с кресла, он кидает на неё короткий взгляд. — Ладно, мы уже закончили, мне пора домой. — Но… — Йосано, ты обещала, что отпустишь меня ещё после теста. — с улыбкой Дазай поворачивается к даме, желая звучать менее грубо, дабы не обидеть, хотя она вовсе не припоминает, когда они успели перейти на «ты». Она всё понимает без лишних вопросов, принимая то, что вызывает раздражение сухими фактами, однако — это же её работа. К сожалению, слишком много людей отрицают правду, боясь нарушить свой статус-кво и понять как всё плохо, потому Йосано молча складывает вещи на место, а затем идёт на выход первее, оказываясь перед Дазаем. — До встречи. — До свидания, Дазай-сан. Акико была в разводе уже несколько лет. Рано выскочив замуж назло родителям, она чертовски сильно хотела покинуть их дом и больше никогда не слышать упрёки в свой адрес, не видеть эгоистичные лица и не испытывать вечную фрустрацию — апогеем этой неприязни как раз и стала весть о свадьбе. Отец не переносил ни одного парня рядом с ней, крича «шлюха», каждый раз, как видел рядом с ней мальчика, а после каждый казался хуже предыдущего: и все наркоманы, все, по его мнению, мудаки. Печальный опыт заставил обещать себе стать лучше, никогда не повторять их ужасных ошибок, пока она не поняла, что продолжает порочный круг — хотеть ребёнка исключительно из желания, чтобы тебя кто-то любил было также эгоистично, как втаптывать в землю первые ростки самостоятельности своих детей. Времени заниматься психологией было предостаточно, хотя стаж её начался только спустя год после окончания института, когда ребёнку было уже год и можно было принимать на дому, либо дистанционно — ещё лучше оказывать бесплатную помощь в переписке, ведь люди зачастую крайне нуждаются в помощи, но не располагают силами или деньгами. В некотором роде она была альтруисткой, и возможно, именно её альтруизм часто заводит Акико в страшные дебри — люди хранят страшные секреты, а она стремится им помочь, даже не представляя какую ценность и боль они приносят. Вернее, представляет — знает, как люди берегут старое, берегут ненужное, а самое главное — любовь начинает прирастать к боли, и разделить их невозможно. Они сопутствуют в их жизни неразрывно, пропитывая, как токсины, всё существование человека, а Акико вид несчастных людей расстраивал — особенно, когда она знала, как им помочь и знала, что из-за упрямства люди отказывают сами себе. Йосано хотела понять, хотела помочь каждому — к сожалению, не в состоянии помочь самой себе. Дазай хотел предложить ей подвезти её, но на секунду смутился. Она точно станет расспрашивать ещё больше о нём, а Осаму не хотел разговаривать. Он хотел напиться.«Я задержусь, лучше не ждите меня»
Короткое сообщение отправлено Чуе, а ноги сами несут к машине, чтобы добраться до какого-нибудь бара. Дазай не осознавал до конца, что всё плохо, не хотел осознавать. Ему хватало любви Фамии и общения с ней, она уже была стопроцентной его семьёй, а все тараканы Чуи, ему казалось, «перебесятся», перетерпеть было самым лучшим способом. Зная их горячие головы, усилься этот конфликт интересами личными, а не общими — не будь у них квинтэссенции в виде Фамии, дело бы кончилось разводом в два счёта даже из-за пустой мелочи. Но они уже столько лет живут вместе и проходили вещи похуже, чем обычное недопонимание — Дазай недоумевал: у их чувств тоже кончился срок годности? Он мигом вспоминает сколько обидных вещей говорил Чуе: и про то, что кошка к котятам более привязана, и о том, что его Фамия боится, как ворон пугало, и даже отрицать это сложно, ведь это именно то, что он видел, а обманывать себя Осаму не любил (пускай и часто это делал). Когда Чуя проявляет свою строгость, что-то запрещает, либо топорно объясняет, что «это плохо, а это хорошо», указывает как себя вести, а как не надо — Фамия замирает, молча глядя на него, сдерживая в кулаке остаток храбрости и гордости, чтобы не заплакать. Даже зная, что Дазай полностью на её стороне, Фамия боялась его укора, боялась, когда Чуя кричит или чем-то недоволен, перечить ему она была не в состоянии, и на выручку всегда приходил Осаму, который включал её внутренний голос. Озвучивал мысли и просьбы, которые не в силах была озвучить она, при том — Дазай никогда не ругался. Ни разу. Он мог ласково просить её что-то сделать, либо перестать, все детские ошибки он воспринимал, как шалость и всегда помогал их исправить — в своём ребёнке он не видел, ни «избалованности», ни «наглости», ни «отсутствия уважения», да и никто кроме Накахары на это не жаловался. Да, она могла постоять за себя, да, она могла высказать своё мнение — детское, наивное, глупое, но могла, и Дазай прислушивался. Поразительно, но он слушал её глупые четырёхлетние рассуждения с таким серьёзным видом, словно она говорила что-то важное, в тот момент, пока Чуя закатывал глаза и вздыхал, понимая, что его муж идиот.***
Дазай попадает в замочную скважину с третьего раза, затем аккуратно открывает дверь и проходит внутрь. Крадётся, точно мышь, аккуратно снимая с себя плащ, затем косится на кухню, замечая зажжённый свет и Накахару в одиночестве. Он сидел на стуле, опустив голову и слабо кинул взгляд в ответ. — Ты бы прекращал пить в одиночестве, — говорит Осаму, оказываясь на кухне возле Чуи, — а тем более вино, оно быстро даёт в голову. — Я не пью, — топорно врёт Чуя, переводя взгляд затуманенных глаз на Осаму, — сам-то раньше бухал больше всех, ещё других учишь. — Ну, хотя бы не один. — С шлюхами какими-то? Потрудись объяснить, где ты был. В два часа ночи, — Чуя складывает руки на груди, закинув выше голову — он только сейчас улавливает запах алкоголя, и его глаза расширяются ещё больше, — ты ещё и напился, скотина? — Солнце, тише, — Дазай наклоняется к нему, держа за плечи, — ты, вообще-то, тоже. — Я не напиваюсь до состояния, когда уже не могу на ногах стоять, — тут же огрызается Накахара, убирая его руки, — то есть вот так ты на работу ездишь? Ещё и меня упрекаешь, что я с кем-то общаюсь, ты совсем ахуел? Где ты был? — Тише, радость моя, правда на работе, — Дазай был готов буквально навалиться на Чую, чтобы раздавить объятиями, но Чуя, словно ёж, выпускает иголки и топорно отпихивает его от себя, — да, зашёл в бар, каюсь, прости меня, господи. — Смешно тебе? — Чуя знал, что Осаму ни на грамм не верующий, поэтому его фразы звучат так оскорбительно. — Я же предупреждал, что задержусь. — Трубку какого хрена не брал, я тебе звонил, блять, всю ночь. — Чуя по-прежнему хотел устроить скандал, даже не зная цели — просто хотелось высказать ему всё, но пьяный Осаму — добрый Осаму, такого едва ли можно вывести на конфликт. — Где Фамия? — Не увиливай. — Давай поссоримся завтра? Я не хочу будить дочь. — Спишь на диване. — Как и раньше. Осаму равнодушно поднимается с места, выходя из кухни и направляясь по темному коридору в гостиную. Чуя в последнее время был в дикой растерянности — спать с Дазаем не хотелось, от одной мысли противно, даже ночевать рядом не хотелось — Накахара проявлял очень сильную внутреннюю обиду на его поведение. Только извинений всё не было, и не было.