***
— В смысле ты оставишь у меня ребёнка? — Чуя придерживал одной рукой телефон, следя за дорогой. Пришлось пораньше сорваться в кафе, так как работы было невпроворот, а Осаму ебал мозги своей мнимой хернёй о важности работы — будто Накахара сам не понимает. Порой так бесило, что его принимали за несамостоятельного и тупого, будто он сам ничего не понимает! — Почему это приводит тебя в такой ужас? — усмехается Дазай, и Чуе откровенно хочется ему врезать — почему он всегда такой? Никого не слушает, делает по-своему и делает всё назло. — Потому что я работаю, а не отдыхаю, что мне там с ней делать? — То же самое, что и всегда — не замечай. — Как же ты заебал меня, — агрессивно выдыхает Чуя, отвлекаясь на разговор — пробка слишком затянулась, накаляя нервы и так, ещё и очередные очень важные и ценные комментарии от Дазая, — я тебе уже сто раз говорил, что с ней делать, дети в её возрасте уже давно социализированы. — Я знаю… Слова Дазая растворились, как только Накахара убирает телефон от уха из-за внезапного толчка — кажется, он в кого-то врезался. Блять, только этого не хватало в и так набитом ряду, когда ещё муж-идиот на проводе! Чуя глядит через лобовое стекло, замечая, как мужчина выходит из передней машины, и Чуя уверен — с его настроением он точно нарвётся сейчас на проблемы. — Блять, я кого-то подрезал, — слегка растерянно начинает рыжий. — Что ж, бывает. — равнодушно выдыхает Дазай. — В смысле бывает? Что мне делать-то? — Откуда я знаю? Выйди из машины и разберись. — Ты нормальный? Я вообще впервые в такой ситуации… — Не удивлён. — Блять, — Накахара психует и сбрасывает звонок, тут же листая контакты и думая, что делать — то, что нужно выйти он понял, но не более. Ни разу не попадал в ДТП, и впервые это случилось в двадцать семь, когда он ругался с мужем по телефону — от Осаму сплошные неприятности. Недолго думая, Чуя набирает Достоевского и ждёт пару секунд, вылезая также из машины, пока Фёдор не взял трубку. — Да? — судя по голосу, настроение у него было просто отличное. — Федь, я… — на секунду Чуя растерялся — какого чёрта он ему позвонил? — не пойми меня неправильно, я просто врезался в кого-то. Я был в пробке и случайно въехал в машину, я звонил Дазаю, но ему похуй, знаешь… — Ох, ты не пострадал? — Нет. — тут же отвечает Накахара, отмечая дикий контраст в общении, а затем подходит к чужому бамперу, слегка наклоняясь, — я просто не знаю, что делать, я впервые в такой ситуации… — Ты далеко от кафе? — Не далеко, я возле нового ресторана. — Отлично, жди меня там, я сейчас буду, — тут же оперативно командует Достоевский, из-за чего Накахара выдыхает, наконец встречаясь с той реакцией, которую он ожидал, и на которую рассчитывал.***
Удачно вышло, что Фёдор оказался в кафе, недалеко от места, где Чуя врезался — ему было в душе крайне обидно, что собственный муж не соизволил его даже успокоить в стрессовой ситуации, Чуе не хотелось признавать, что все так плохо. Но находиться рядом стало невыносимо, видеть его каждый день рядом с собой невыносимо — Накахара не знал, что с этим делать, сейчас это бесило и злило, вызывало желание вновь предъявить ему за халатность и похуизм, но какой смысл? Он снова останется не услышанным, это ничего не изменит в их отношениях. Однако Достоевский так легко отвлекал его от негативных мыслей, что об обиде Чуя почти и забыл, стараясь не думать об этом хотя бы сейчас. Поссорится с Дазаем позже — особо ничего страшного не случилось, разошлись мирно и без полиции, правда это было всецело заслуга Фёдора. — У нас всё отлично получается, — начинает Достоевский, опираясь одной рукой о барную стойку, — я, честно сказать, поражён твоим организаторским способностям. Или дело во внешности? — Не надо льстить мне, — без злобы произносит Чуя, все ещё не настроенный на дружеский диалог. Сейчас ему хотелось бы побыть одному или разбить кому-то лицо, но он молчит, сидя рядом на барном стуле, едва будучи выше, чем Достоевский, — может, внешность и играет роль, не знаю. — Не думаю, что дело в ней, — брюнет обольстительно улыбается, и было что-то в нём загадочное и опасное — то, что Чуе так хотелось узнать и понять, — ты достаточно умный, а это редкость. Чего не сказать о твоём муже. — Да, муж у меня, конечно… — на секунду Чуя усмехается, но сразу же переводит тему, чтобы вновь не впадать в обиды, — мне нравится, как ты мне помогаешь, тут через пару дней будет много народу. Я в предвкушении. — У нас удивительный союз, не находишь? — улыбается Фёдор, после чего Накахара вновь краснеет, — кстати, ты ничем не занят вечером? — М? — Чуя внезапно прослеживает двусмысленные нотки. И это напрягает. Обычно такие вопросы не к добру, Накахаре это уже не нравится. — Ну, мы с тобой всё о работе, да о работе, — он пожимает плечами, — я думаю, тебе стоит отдохнуть от неё, к тому же, я давно хотел обсудить кое-что. Накахара завис на несколько секунд. Видимо, это тот самый момент, когда нужно сказать «стоп». — Это плохая идея. Послышался звонкий треск колокольчиков на двери, оповестив о том, что кто-то пришёл. Когда Чуя повернулся ко входу, обомлел — Осаму с Фамией, которая сидела у него на плечах, держа в ладони очередной леденец, от которого у неё разовьётся диатез или кариес, лечить который потом вновь будет Осаму — стоять и агрессивно пялить на стоматолога, чтобы он ненароком не заставил дочку плакать. Клоун, ничего не скажешь. Спокойно чеканя шаг, Дазай шёл в их сторону, и никогда прежде он здесь не появлялся, когда в кафе был Достоевский. Ни то он слишком не хотел его видеть, ни то просто не желал появляться, а теперь ещё и вместе с дочерью. — Привет, — спокойно говорит Накахара, держа в голове сегодняшний равнодушный тон Осаму, но не желая сейчас устраивать скандал при посторонних. Он тут же тянется к дочери, чтобы чмокнуть её в лоб, — привет, малыш. Чего пришли? — Навестить нашего трудоголика, — Осаму слегка наклоняется, чтобы стащить дочь с плеч и поднять на руки. Фёдора он учтиво проигнорировал, взаимно кивнув друг другу вместо приветствия — по-другому он не мог реагировать на человека, с которым однажды соревновался за сердце своего мужа. Одержав, кстати, победу, — как и обещал, оставляю тебе Фамию. Я бы взял её с собой, но на работе что-то важное. — Ты хочешь мне ребёнка в кафе оставить? — недовольно начинает Чуя. — Мы это уже обсудили. К тому же, ты сам просил меня не брать её с собой на работу. — А ещё я просил найти для неё детский сад, чтобы не происходило таких ситуаций. — Ладно, не дуйся, это в последний раз. Фамия потянулась к Накахаре, заставив Дазая передать её рыжему на колени. — Чем ты там на работе занимаешься, что приходишь так поздно? — Я нанял штатного психолога, теперь ловим психов по всем отделам, — Осаму, как всегда, издевался, не то считая Накахару слишком тупым для того, чтобы понять все сложности его офисной работы, не то пытался что-то скрыть. Однако, не принимая возражений, он намеренно прихватил пальцами его подбородок и поцеловал в губы, мельком скользя к чужому языку, получив в ответ такой же жест, отстранился и улыбнулся дочери, — я буду вечером, крошка. — Давай, удачи, — спокойно произносит Чуя. В ответ Осаму улыбается и вновь разворачивается. Надо же какой актёр — он ведь специально это сделал. Присутствие Достоевского заставляет его, как собаку, ограничить свою территорию и имущество, словно специально обозначает, что Чуя его муж, и Фёдор это видел. Но столь детские выходки на него не действовали, Достоевский вряд ли испытывал сильную ревность в этот момент — скорее печальное предчувствие каких сил эта игра им обоим стоила. Ведь делать вид, что всё хорошо не сложно — сложно признать, что вынуждены притворяться. — Это твоя дочка? — Фёдор опускает взгляд на Фамию, которая в этот момент печально понимала, что любимый отец вернётся только вечером, а пока придётся развлекаться в компании незнакомого мужчины и второго отца. Она любила проводить время с Чуей, хотя бы потому что этого было действительно мало, но на людях он всегда был близко, порой даже также близко, как Дазай, и ей слишком сильно хотелось его признания. Чтобы он тянулся к ней также сильно. — Да, это моя Фамия, — улыбается Чуя, слегка приобнимая её, — смотри, это Фёдор Достоевский, он наш друг. — Здрасьте, — выдыхает она, не особо горя желанием общаться — и после этого Осаму говорил, что она не ведёт себя чопорно? — Не бойся меня, я тоже немного растерян, — улыбается Достоевский, после чего Чуя даже немного улыбается, и это вызывает у Фамии кучу вопросов: почему папа оставил её? Почему в такой компании? И почему Чуя смеётся? Непонятно, — она слишком похожа на тебя. — Да, мы использовали мой ДНК, — нехотя признаётся Чуя. Он не любил обсуждение этой темы, ни с Дазаем, ни с друзьями, ни тем более в присутствии Фамии, — зай, сходи погуляй, пока мы поговорим. — Хорошо, — она была даже рада покинуть их и пройтись по кафе — там ещё оставался маленький уголок для детей, где она могла посидеть с мелками или игрушками. — Получается, она не родная Дазаю? Вопрос звучит так остро и грубо, что застаёт врасплох, и Чуя немного злится. Вот именно поэтому он ненавидит обсуждать это — осознание чертовски хуёвая штука. — Мы договорились не упоминать об этом. Она родная нам обоим, одинаково принадлежащий нам двоим ребёнок, — резко отрезает Чуя. — Я не хотел обидеть. Просто тогда не понимаю, почему он так таскается с ней, — на секунду Чуе захотелось ударить Достоевского, но он задрал голову, слушая в полуха — этот человек пересекает черту дозволенного своими словами, — обычно мужчины не испытывают любви к чужим детям. — Она не чужой ребёнок. Многие берут детей из детдома, хочешь сказать, их не любят? — Успокойся, — начинает Достоевский, — я рассуждаю со своей колокольни. — Я понимаю твоё любопытство, — в секунду он остывает, — на самом деле, я и сам не ожидал, что Дазай так сильно любит детей. Просто представь, ведь все младенцы одинаковые, но он всё время таскал её в гости и говорил, что красивее ребёнка он не видел, хотя, правда, она была безобразная. — Миленько. Видимо, разговоры о Дазае его не очень интересовали, пока Чуя не начинал его третировать на словах. В прочем, Накахара не был удивлён — однако неужели Достоевский до сих пор не смирился с тем, что в его жизни теперь только один мужчина, и он — Дазай?***
— Как Ваше настроение? — Акико держится слишком хорошо — её работа была скучна, особенно в месте, где все здоровы. Кроме начальника. Она регулярно крутилась рядом, почти каждый раз, когда Дазай был в офисе, его и так мало, кто видел — но Йосано каждый раз вылавливала Осаму у его кабинета и «аккуратно» навязывала общение. Стоя за спиной, словно приставучий ангел, она шла на контакт, но Дазай не особо выносил, когда кто-то нагло вторгался в его «личное», уж тем более, когда это человек малознакомый. — Всё отлично, — равнодушно отвечает Дазай, отметив, не забыл ли он правильно надеть кольцо — вроде не забыл, а затем поднимает на неё взгляд, — а что? — в его змеиной натуре было желание посильнее укусить, чтобы отпугнуть от себя. — Ничего, просто, если у Вас что-либо случится, Вы всегда можете… — Акико, — он внезапно прерывает её, — прости за нарушение профессиональной этики, но меня больше не интересуют женщины — я замужем. Внезапно она засмеялась, и Осаму напрягся. С первого момента их рабочие отношения не задались — она бесила его. Кажется, он скоро кого-то уволит, а кого-то отчитает за то, что наняла плохого сотрудника — хотя сам виноват, он должен был этим заниматься. — Что смешного? — Мне очень грустно, если обыкновенную вежливость Вы воспринимаете, как флирт, — она подходит к его столу и вздыхает, опустившись на стул перед ним. — Тогда какого чёрта тебе от меня нужно? — Не поймите неправильно, но, когда я вижу источник проблем у людей, я не могу спать ночами, пока не помогу им. — Как Чуя прям, — на автомате ляпнул Осаму, ведь подобные обсессии к чему угодно были очень схожи с маниакальной навязчивостью Чуи всё контролировать, — и что Вам от меня надо? — Чтобы Вы говорили правду. Вы же не удовлетворены, — наблюдательно выводит девушка, а затем тут же добавляет, — в общем плане, а не физическом. Вас что-то тревожит, есть какой-то незавершённый аспект жизни? Осаму не хотел признаваться, просто все психологи сами были слегка странными, но Йосано была чертовски меткой. Деньги, дочь, муж, удобная работа, семья — у него ведь есть всё, но он вовсе не чувствует себя счастливым. — Да, и что? Вы прям решите все мои проблемы? — Помогу не спиться в одиночестве, — резко парирует девушка. Дазай откладывает ручку, откидывает голову, трёт переносицу и вздыхает. Он ведь действительно близок к тому, чтобы спиться, как бы стыдно в этом не было признаваться — она что-то от него хочет, а Осаму хочет, чтобы все от него отстали. — Я просто могу Вам выговариваться, верно? — Вы не обязаны прислушиваться к моим советам. Так что Вас беспокоит? — Возможно, это банально, но… — он резко заткнулся, ведь даже в своей голове он не мог достаточно чётко сформулировать проблему, — мы, наверное, не понимаем друг друга. С Чуей. Вечно разногласия какие-то, мы спорим из-за мелочей, он ещё на работе вечно пропадает, знаете… Будто мы отдаляемся, а почему — не могу понять. Осаму не знал, как передать свои чувства лучше, поэтому решил вообще не говорить о них. Он с опаской глянул на Акико, которая вновь достала блокнот, при том внимательно глядя на него — в ней не было понимания, лишь строгий профессионализм, который тут же насторожил. Стоило ли вообще говорить с ней об этом? Именно за это он не любил психологов — приходится опускаться на самое дно своих ощущений и чувств, испытывая ещё большие потрясения, он же хотел от них избавиться. — Давно это происходит? — Постепенно. — Что стало отправной точкой? — Не знаю. — Дазай-сан, опирайтесь на чувства, а не на то, что разговариваете с психологом. Мы бы могли подружиться, я во многом понимаю Вас, хоть Вы и считаете, что я сумасшедшая, — эта женщина всё больше напоминала ему Чую, даже в её практичности и рациональном подходе к вещам. Люди не эмоциональные живут головой, однако страдают от холода. — Я не считаю, что Вы сумасшедшая. Я сам не особо понимаю, что чувствую. — внезапно совершенно честно произносит Дазай и складывает руки на груди, откинувшись на кресло. — мы просто в какой-то момент отдалились. — Разнообразьте Вашу жизнь. — Он не хочет. — Заставьте. — Вы же знаете, что на одном колесе телега не едет. — Верно, но у Вас есть выбор — толкать её в одиночку или сбросить лишнее. Я не говорю о разводе, но, если Вам нужно противостоять абьюзу, есть множественные техники. Порой люди слишком поздно открывают своё лицо, не могу сказать, что Ваш муж мог притворяться шесть лет, но, могу предположить, что всегда всё было не так гладко. Она вновь угадала, и Осаму внезапно вспоминает то чувство, что преследовало его все эти годы вместе с Чуей — эта отстранённость, вспыльчивость, упрёки — всё, что Дазай так тщательно пропускал мимо ушей, что перекрывалось его милой улыбкой, детскими капризами и большими беспечными глазами. Просто в какой-то момент надоело подстраиваться, Осаму осознал страшную вещь — никогда он не будет с ним полностью счастлив. Возможно, даже догадывался о причине, но признаваться в этом не хотелось. — Возможно. Я не знаю, почему он согласился выйти за меня, — Осаму закидывает ноги на стол, поднимая голову к верху, — ну, я имею ввиду… Он не любил меня, когда соглашался. — С чего ты взял? — на секунду Акико впала в ступор, — извините, «Вы». — Ничего. Я просто знаю это. Чуя никогда не говорил, что любит меня. В миг осознание скатилось на голову Дазая, словно снежный ком, от которого он бежал, позволяя возрастать всё больше, а затем позволил задавить себя. Чуя никогда не любил его, да и сейчас не факт, что любит — никаких признаков, никаких слов и обещаний, что он был бы готов умереть за него. Порой кажется, что Накахара даже не хочет прожить с ним всю жизнь — тогда для чего всё это? Он признавался в этом сам, объективно оценивая и понимая — рядом с Дазаем выгодно, безопасно, да и никто не полюбит его также сильно, а поспешно сделанное горячим сердцем предложение доказало окончательно, что Дазай всегда будет рядом, всегда будет у руля, защитит и поможет, что он сможет привыкнуть, со временем сможет полюбить его. Не нужно будет переживать из-за неуверенности чужих чувств и верности, Чуя был уверен, что сам привяжется к нему со временем. Но даже появление ребёнка не привязало Чую к Осаму так, чтобы перестать замечать его косяки: стиль одежды не тот, поведение слишком ропотное, язык острый — всё его бесило в Дазае в последнее время всё больше, а сам Осаму проиграл слишком быстро, капитулируя со слоганом «не стерпелось, не слюбилось». Не у кого было занять уверенности в завтрашнем дне. Чуя вышел за него замуж, потому что они с Дазаем были во многом похожи — также сильно, как и различались, они всё равно были слеплены из одного теста, и Осаму прекрасно знал на что шёл, знал кому отдаёт своё сердце на растерзание, знал, что холодный взгляд, рассудительный тон и вечно спокойное сердце Чуи, учащающее сердцебиение только в кровати, будут преследовать его постоянно. Он надеялся изменить его, надеялся, что сможет растопить лёд в чужом сердце, сможет покорить его, но всё, видимо, тщетно. — Это печально. Но, Дазай-сан, у Вас есть дочь. — она улыбается, — есть ради кого стараться. Не отчаивайтесь, не все люди способны оценить то, что имеют. — Спасибо, — слабо выдыхает Дазай. Пускай Йосано не открыла ему ничего нового, она направила его мысли в нужное русло.***
Дазай не чувствовал себя также человеком семейным, когда ехал домой обратно. Да и вообще он ничего не чувствовал — откровенных поводов для разногласий и конфликтов у него не было, однако мерзкое чувство, что что-то не так каждый день пожирало заново. Ведь что его ждёт дома? Явно не тёплая постель, вкусный ужин и объятия — Чуя готовить не умел, а в постель уже давно не пускает, словно они не замужем, а просто живут вместе, и подобный тип отношений пугал. Всю жизнь было по-другому — мелкие ссоры проходили быстро, компромисс находился легко, а успокоить Накахару можно было всего лишь маленьким поцелуем, теперь успокаивать его не хотелось, ведь каждый раз всё начинается сначала. И потакать уже его желаниям не такая крутая идея. Дазай делал это всю их сознательную совместную жизнь и в итоге всегда оказывался мудаком в его глазах — у Чуи были какие-то свои нереалистичные ожидания и требования, удовлетворить которые, кажется, не мог никто. Возможно, им действительно стоит поговорить об этом вдвоём, хотя Осаму уже предугадывал реакцию: гнев, отрицание, оскорбления и взаимные обвинения. По классике. Захлопнув за собой дверцу машины, Осаму быстрым шагом направился к дому, чтобы не намокнуть окончательно — казалось бы, осень, а уже льёт, как из ведра, и судя по всему, дальше будет хуже.***
— Я так понимаю, свободного вечера у тебя не найдётся ещё долго? — улыбается Достоевский, пока Накахара старательно скрывает собственную неловкость и сжимает маленькую ладонь дочери в своей взрослой ладони — у неё такие же красивые и изящные пальчики, как у её родного отца, но намного меньше. Присутствие Фамии не давало ему окончательно позабыть, что у Чуи есть муж, и он должен с минуты на минуту вернуться домой, — ты у нас человек семейный. — Фёдор складывает ладонь на колено, которое закинул на вторую ногу — в его взгляде сверкала жажда мести и острой заинтересованности, которой Чуя совсем не верил. — Мы и так видимся часто. — как-то спокойно выдыхает рыжий, мелко заправляя Фамии прядь за ухо, — зачем тебе эти формальности? — Ну, я бы тебе организовал небольшой отпуск. Ты ведь почти не отдыхаешь, а оставь тебя самого заняться этим — ни капли не расслабишься, если ты понимаешь о чём я. — Не очень, — Накахара отвечает резко, стараясь не отвечать на заигрывания. — Так вот… Входная дверь громко открывается, заставив Фамию тут же развернуться на коленях Чуи сползти с них на пол, зная, что пришёл папа. При том Накахару это ужалило — она чертовски привязана к Осаму, а присутствие Достоевского нагоняло на неё исключительное недоумение. При том, теперь он будет сам выглядеть, как идиот. — Папа, привет, — она тут же тянется к Дазаю, который с порога тянется к девочке и поднимает на руки. — Привет, котёнок, — пара чёрных глаз в миг пригвоздилась к двоим на кухне: он знал, что дома его не будут встречать, как положено, но меньше всего ожидал увидеть Достоевского на своей кухне, — привет. — Привет. — сухо бросает Чуя. — Ты что-то мне купил? — Фамия тут же невольно приковывает к себе внимание, сжимая кулачками плащ Осаму. — Твой папка не дал мне выслушать твои пожелания, поэтому сегодня без сюрпризов. Покажи ему язык, чтобы знал в следующий раз. Фамия, будучи тотально защищённой на руках у Дазая, показывает Чуе язык, в ответ на что Накахара закатывает глаза и разворачивается к Фёдору. — Он придурок, — обречённо жалуется Чуя, беря в руки тёплую кружку с чаем, — дал Бог мужа. — Вру, я купил тебе мороженное, только с Чуей не делись. — Ура! — Я всё слышал, — тут же обиженно говорит Накахара, развернувшись на стуле, как чуть не уткнулся в живот Осаму, который уже стоял сзади него, заранее сняв пальто. — Ну, как ты мог подумать, что я главную принцессу в доме оставлю без сладкого, — он тут же улыбается и протягивает ему упаковку с пломбиром в молочном шоколаде — как Чуя любит. — Заканчивай со своей ванильной хренью. — Какая ты гадость, разве так благодарят? А чего вы тут делаете? — Осаму присаживается на пуф в противоположной стороне от Достоевского, что молча сидел и наблюдал за счастливым семейным бытом, однако, не ощущая себя абсолютно лишним. — Фамия захотела домой, ну, Федя зашёл погостить, а что? — пока Накахара аккуратно разворачивал мороженное. — Как настоящий джентльмен, я бы должен был вызвать его на дуэль, но я слишком хорошо стреляю, — вздыхает Осаму. Чуя понял не навязчивый намёк, который звучал как самая жирная шутка. — Да, и я стреляю не хуже, — Фёдор переводит на него взгляд, поднимая шапку на голову, — но, к сожалению, мне пора. — Окей, я проведу тебя. — Не заблужусь, — мягко отказывается Достоевский, хотя Чуя всё равно встаёт с места, чтобы попрощаться у двери. И Осаму действительно был готов стреляться — ему плевать чем руководствовался Накахара, но с каждым подобным случаем, желание разбираться мирно ускользало. Чуя либо идиот и правда не понимает, что делает, либо намерено игнорирует — и Осаму даже не знал, что хуже: муж идиот или муж похуист. Но стоило ему вернуться обратно и присесть напротив, Дазай снял свою маску показного дружелюбия, сложив руки на груди — он остро палил Чую взглядом, пока тот делал вид, что не понимает, что не так. На самом деле, он прекрасно понимал — просто признать свою неправоту намного сложнее, чем сделать вид, что не хотел кого-то обидеть. В прочем, так и было. — Какого хрена он делал у нас дома? — с привычным хладнокровием спрашивает Дазай, замечая по лицу Чуи, что тот, как взрывчатка просто ждал удобного момента, чтобы взорваться. — Я же говорил, что зашёл в гости. — И сколько он у нас в гостях сидел? Подобный вопрос заставил выпасть в осадок и на секунду отстраниться от телефона и мороженого. А ведь действительно, они сидели слишком долго вдвоём. — Я не считал, — небрежно отвечает Накахара, думая, что стоит сменить тему, — так, что у тебя там на работе нового? — О, не утруждай себя делать вид, будто тебе интересно, — Дазай встаёт с места, — я же знаю, что тебе откровенно плевать, что происходит у меня на работе, ты в этом ни слова не понимаешь, а всего лишь пытаешься прикрыть ваши с Достоевским задницы. Подожду ещё пару недель, пока не застану вас двоих на нашей постели, — он слегка наклоняется к Чуе, опираясь о стол, садистски наблюдая, как меняется лицо Накахары от сказанных слов — его призвать к нормальным ответам можно было только таким образом. — Дазай, блять, ты можешь хоть пару дней пожить, не вспоминая Фёдора и не фантазируя, как и где я тебе с ним изменяю? Пиздец, придурок, нашёл к кому ревновать, — на удивление без агрессивных выпадов парировал Накахара — сразу видно, что стыдно. — Я бы с удовольствием пожил без него, если бы ты его сюда не водил. Тебя не смущает, что с каким-то левым мужиком ты проводишь больше времени, чем с нами? Накахара поднимает к нему голову и тоже поднимается на ноги, грозясь сейчас вновь начать ссору. На пустом месте — как они любят. — Нет. Меня смущает лишь то, как ты придираешься ко мне. — Я не придираюсь, это факт. — Никто кроме тебя особо не жалуется. — Да потому что она тебя боится, — голос Осаму на полтона повысился, заставив Чую испытать привкус адреналина во рту и слабости в ладонях, которые медленно превращались в кулаки — меньше всего он любил млеть перед чужой агрессией, ведь Накахара продолжал, даже несмотря на это, — дети не должны бояться своих родителей, а Фамия, пока меня не видит, думает, что её бросят, потому что тебе абсолютно до пизды, что у тебя есть ребёнок. Ты на него согласился, лишь бы я отъебался. — Иди нахуй, — сквозь зубы цедит Чуя, пытаясь унять агрессию, — не хочу тебя больше слышать. — Как всегда свалишь, чтобы не говорить на важные темы? — Ну, конечно, блять, а с кем говорить? — он отходит от стола, закинув голову, — с тобой, мудак, я больше разговаривать не буду. — Ахуеть, спасибо, — Осаму также падает обратно на пуф, чувствуя, что гнев в нём кипит, словно лава в вулкане — не повезёт тому человеку, который окажется рядом во время извержения. Чуя сильно вдыхает, обещая себе, что будет сильнее, чем слова какого-то уёбка — однако, игнорировать это становится всё сложнее. Откровенно обидно, что вместо поддержки и компромисса он получает лишь новую порцию оскорблений и упрёков — Чуя хуёвый руководитель, хуёвый муж, хуёвый родитель — он просто слишком «хуёвый», из-за чего складывается впечатление, что так будет всегда. — Пойдём сегодня спать со мной? — Чуя опускается на колени возле Фамии. В её комнате было достаточно светло, чтобы в ночи не разыгрывалось воображение, если ей снова станут сниться кошмары. Ночник горел почти всегда, давая мягкое очертание, и Накахара лично помогал ей выбирать интерьер в комнате. К сожалению, Чуе хватало осознания и сострадания понимать, что Фамия всё слышала. Не понимала, но тут и не стоит быть экспертом, чтобы понять, что родители ссорятся, а потому ей ничего не оставалось, как спрятаться в своей маленькой комнате среди игрушек, как в маленьком укромном уголке её оставшегося детства, в которое агрессивно прорывается реальность: ссоры, крики, два родителя, которые тянут тебя на себя, рисуют что-то, готовя к жизни — не оставляя места для собственных мыслей. — С папой? — естественно, с такой любовью она говорила про Дазая. — Нет, со мной. Папа сегодня немного наказан — поспит сам, — Чуя усмехается, но выходит как-то нервно. Он внезапно ощутил себя таким же маленьким, как ребёнок напротив, однако куда более несчастным и беззащитным. Прежде ощущение уверенности, комфорта и защиты давал Дазай — он всегда, словно, стоял за спиной, снимал рукой все печали, обнимал, как только грустно, был готов стрелять, если ссора — его отсутствие было ментальным, но ощущалось физически.«Я завтра не смогу. Скорее всего, буду с семьёй»