***
Отправив семью на пару недель в другую страну, Чуе сперва не показалось это странным — казалось, решение вполне здравое, но в душе что-то подсказывало, что так быть не должно. Сама формулировка «нам нужно побыть отдельно» звучала подозрительно и не нормально, ведь Чуя знал — первый враг отношений, это «пауза», «перерыв», а признавать, что над вами нависла угроза совсем не хотелось. Как минимум, потому что Чуя не любил вещей, которые он не понимал, но желания узнать не было, хотелось сказать «чепуха!», махнуть рукой и подумать об этом после, когда будет намного легче. И почти всегда спасало, ведь если мысль забывалась, она не была столь важна и страшна, в сущности. — Чуя! — внезапно рыжий поднимает голову от телефона и видит, как в кафе стремительными нетерпеливыми шагами врывается Коё, распахнув руки и направляясь в его сторону — она иногда заходила, но обычно предупреждала об этом. — Коё. Женщина подошла к нему ближе, сразу же обняв за голову и прижав чужое лицо к своей груди, в голосе её пела весна, а на уме было столько радости, что Накахара не сразу понял причины веселья. Обычно так стремительно она вламывается, когда в гневе и хочет отчитать за что-то. Будто он всё ещё ребёнок. — Что случилось? — тихо мямлит Накахара, аккуратно кладя руку на локоть женщины. — Я так рада за вас, — улыбается Коё, а затем отстраняется от Чуи, чтобы взять его щёки в свои ладони — лицо её светилось столь неестественно, словно она снова вышла замуж, — вы наконец развелись? — Озаки-сан, — недовольно начинает Накахара, убирая её ладони со своего лица, — хватит. — Я правда не понимаю, почему вы тянете — я тебе всегда говорила… — Не лезьте в мою семейную жизнь. — Ладно-ладно, — она опирается локтем о барную стойку, возле которой Чуя сидел на кресле, — я просто узнала, что Дазай уехал с Фамией. Вот и подумала, как ты смог оставить дочь с ним? — Легко и просто, она и его дочь тоже, — нехотя признаёт Чуя, абсолютно не желая продолжать этот диалог. Кое снова взялась за старое — радоваться его несчастью. — Куда хоть уехали? — В Англию. Фамия давно хотела увидеть Биг-Бен, — Чуя опирается головой о кулак. — А почему ты не с ними? — Не захотел, — равнодушно выдыхает Чуя, а затем смотрит на время в телефоне, понимая, что с минуты на минуту должен прийти Достоевский, а того, чтобы он пересекался с Коё, Чуя вообще не хотел — это будет очередное сватовство к «более подходящему» варианту, — Озаки-сан, мне скоро нужно уходить, я думаю, Вам пора… — О, я так давно здесь не была, я, пожалуй, останусь, — она мигом окидывает взглядом всё помещение, отмечая и новый интерьер, и новое меню, униформу — целый ребрендинг, и зал, на удивление, забит. — О, ну, Вы же пришли ко мне, я не могу оставить Вас здесь одну. — Не неси чепуху, Чуя, я и без тебя спокойно здесь посижу. — Но… — Чуя не успел ничего возразить, услышав вновь, как открывается входная дверь в кафе, сразу же переместив взгляд на высокую тёмную фигуру — Накахара и прежде улавливал сходства Достоевского с Дазаем, однако в этот момент оно стало совсем очевидным — Достоевский такой же высокий, жгучий брюнет с уверенным взглядом и хитрой усмешкой, у них даже тип фигуры был похож. Фёдор одевался в привычно русском стиле, но он ему шёл куда больше, чем, предположительно рубашки и пиджаки. — О, Фёдор, — Коё первая преисполняется энтузиазмом, когда замечает старого знакомого, который сразу же направляется к ней с доброжелательной улыбкой. — Добрый день, госпожа Коё, — он аккуратно кивает головой на манер поклона и берёт её за ладонь, — годы идут, а Вы становитесь красивее. — О, не льсти мне, подлец, — с добродушной улыбкой выдохнула Озаки, кидая мельком взгляд на Чую, который отрешённо засел в телефоне, чтобы не обращать на них внимание, — как твои дела? Что нового? Как семья? — она намеренно выделила последнее слово, чем взбесила Чую, но рыжий слишком сильно уважал её в душе, чтобы не взорваться прямо сейчас. — Всё стабильно, пока помогаю Чуе, — также учтиво отвечает Достоевский, следом кидая взгляд на рыжего, который тихо поздоровался и отключился от диалога вновь. — О, да, правильно, помогай ему. Ему на самом деле нужна твёрдая рука рядом и чьё-то сильное плечо, меня-то он совсем уже не слушает. — Да нахрен оно мне сдалось? — тут же вклинивается Накахара. — Нет, серьёзно, муж-то у него никудышный. — Озаки мельком улыбается, зная, что Чуя никак не станет парировать сейчас — слишком он не любил игры на публику, а тем более крики при посторонних, чтобы начинать вести себя агрессивно, — может, хоть ты ему поможешь. В целом, как дела? — Думаем, открыть сеть заведений не только в Йокогаме, но и в стране. Думаю, это место будет пользоваться успехом, у нас уже… Уже достаточно хорошая прибыль и отзывы, — замечает Достоевский, снимая с головы шапку и сминая её в руке. — О, не сомневаюсь, Федь, с твоими-то талантами. — Мои таланты здесь не причём, — он аккуратно опускает взгляд, показывая свою самую обольстительную улыбку с благосклонным тоном, — это заслуга Чуи. — Так, может, вы отойдёте и в другом месте поворкуете? — Накахара поворачивается на барном стуле к обоим, намекая, что эти лестные речи его не трогают, а наоборот, — снимете себе отдельный столик или номер? — Прости. — О, ну мы так давно не виделись. После вашего выпускного в институте, Фёдор зашёл попрощаться и исчез на пару лет, — тут же объясняется Коё, — что уж, я не могу поговорить с ним? — Думаю, Чуя сейчас не в настроении. — О, ладно. Но я уже знаю, что ты обязательно поможешь ему раскрыть свой потенциал, мне кажется, всё дело в том, какой человек рядом с тобой. — Озаки. — Ой, я, кажется, опаздываю в химчистку, ладно, ребята, я ещё к вам обоим зайду, и обязательно предупрежу! — она тут же победно улыбнулась, умиляясь гневному лицу Чуи. Его злость и чувства были шуткой для неё — это так раздражало. Она подхватывает свою сумку удобнее и направляется к выходу, не забыв помахать на прощание, — увидимся. — О, не торопись. — огрызается Накахара и выдыхает. Отлично, Коё — ещё одна язва, и почему ему всегда так сложно ей противостоять? Пускай, мать полностью она ему не заменила, но родительское уважение взрастила достаточно чётко и топорно, чтобы оно держало Накахару в узде своих невербальных правил. — До встречи, — спокойно говорит Достоевский и переводит взгляд на Чую. От его недовольства мурашки по коже — он так мило злился и пытался укусить, что хотелось побесить больше, но Фёдор знал, что с этим шутки плохи. У Накахары слишком сложный характер, чтобы пытаться удержать его в узде, — не обижайся на неё, она просто чересчур активная женщина. — Это не нормально, она вообще меня не слушает, будто я какая-то шутка для неё. С какого хуя она вообще решила, что я буду разводиться с Дазаем и бежать к тебе? — Накахара взрывается, однако, делает это так устало, словно весь день работал, и это отчасти было правдой. — А есть предпосылки? — И ты туда же. — Но, как я слышал, Дазай действительно уехал с Фамией. Это правда? — Хватит выдавать желаемое за действительное, — Чуя начинал закипать, и Достоевский уловил эти нотки в его голосе, сразу же сбавляя обороты. — Ладно, это ваше дело, я просто думал, что могу быть хоть немного полезным, — Фёдор становится на место Коё на манер такого же взрослого и грозного, но почему-то его так Накахара не воспринимал — он вообще никого не воспринимал, как авторитет, кроме Озаки, ведь к ней всегда можно было прийти поплакать, даже если весь мир отвернётся от тебя. — Я не хочу это обсуждать, — Чуя отворачивает голову, хмыкая и вновь впадая в печальные размышления. Никогда прежде всех вокруг так сильно не интересовала его личная жизнь, а сейчас все пытались распилить его на части, подрывая эскалацию раздражения к этому положению — голова вечно находилась в стрессе из-за ссор, обиды и тревожности, которая съедала силы и делала перманентно уставшим, а умники лишь сильнее подбивали его желание послать всех к чёрту. Может, Дазай действительно прав — им стоит взять паузу и отойти от всего по-отдельности, остыть и расслабиться, чтобы решить и определиться. Что им нужно делать? — Эй, — голос Фёдора рассекает сознание топорно, а пальцы на подбородке разворачивают голову к себе, его глаза тёмные и страшные, почти как у Дазая, когда он пьян, и это на секунду передёргивает, — кажется, в одном я согласен с Дазаем, ты слишком много работаешь. — его рука отстраняется достаточно быстро, зато печаль Чуи прошла мгновенно. — Возможно, — отвечает рыжий, отводя взгляд, — не знаю. — Как насчёт прогулять по центру города? — улыбается Достоевский, слегка наклоняясь к Чуе. — Дождь же. — А мы в кино пойдём. Чужая рука внезапно оказалась на локте и уже настойчиво сжимала запястье Чуи, не смущая, но давая понимать, что Фёдор настроен решительно и лучше согласиться — искать отмазки и оправдания будет куда сложнее, если Достоевский что-то решил, и в этом они снова были похожи с Дазаем. Да, и по сути Накахара был не против отвлечься, даже если это будет так глупо и по-детски. — Хорошо, но только если по-дружески, — тут же оговаривается Чуя, вызывая у Достоевского тихий, но протяжной смех. Да, видимо, намёки Коё сами влияют на его восприятие действительности — Фёдор же совсем не планировал разрушать его семью? Это было бы подло. Накахара спрыгивает с барного стула, оказываясь возле Достоевского и понимая, как было удобно с ним общаться, когда они были хотя бы на одном уровне глаз — тут же появляется вопрос: как он мог выбрать себе настолько высокого мужа? Ведь Дазай был ещё выше, чем Фёдор.***
— И так, что сейчас идёт в кинотеатре? Только добравшись до торгового центра, Чуя стал чувствовать себя неловко. Все эти слова Озаки, прогулки, прикосновения смешивались в единый паззл, который напрягал, ведь настойчиво Накахара отрицал наличие проблемы и симпатии к Фёдору. Теперь происходящее перестало казаться правильным, перестало казаться «просто отвлекусь от работы», ведь по факту он действительно пошёл в кино с мужчиной, когда его собственный муж уехал с его дочерью в другую страну — звучит ужасно вульгарно и неприлично, а хуже всего от осознания, что Накахара фигурирует в этом сочетании. Однако, Достоевский не выглядел по-детски влюблённым, не выглядел, как злодей, желающий разбивать семьи, не выглядел так, как его видела Коё — в нём сочеталось понимание и доброжелательность, удивительная проницательность и желание помочь, чего, к сожалению, был лишён Дазай. — Чуя, ты не должен думать о таких мелочах, — ответ на вопрос звучал до боли инфантильно и равнодушно. — Как это? Я за это буду деньги платить, — тут же парирует Накахара, шагая рядом с Достоевским — Фёдор, как человек одинокий, ходит слишком быстро, однако ради Чуи специально старается замедлиться. — Ну, если твоей скупой душе станет легче, я сам заплачу, — начинает Фёдор, поворачиваясь к нему, — а на что идти не важно, если хочешь погулять. Вспомни, как в юности — спонтанные решения всегда самые лучшие. — Мы уже не в юности, — Чуе упрямство не давало соглашаться, а на желание заплатить вместо него он охотно захотел поспорить, — и я сам могу за себя заплатить. — Но я тебя пригласил. — Ничего страшного. — Ещё мне не хватало, чтобы ты расплакался из-за лишнего потраченного йен. — Что сказал? — Накахара внезапно вдохнул, поднимая на него голову и понимая — говорит, как Осаму, либо же это его так просто вывести из себя? — Ничего. — Повтори. — Тебе это не нужно, — улыбается брюнет, и когда они уже подошли к кассе за билетами, он слегка подтолкнул парня вперёд, положив руку на спину. Накахара вновь нахмурился, потому что Достоевский откровенно ахуел, но, парадокс — это не раздражало. — купить тебе попкорн? — Ненавижу, когда жрут в зале, — тут же топорно отвечает рыжий, рассматривая расписание с фильмами, — тут есть какая-то мелодрама и ужастик. — Думаю, ты будешь смеяться с обеих, — внезапно он оказывается сзади так близко, что Чуя чуть не вздрогнул, когда его тихий и низкий голос раздался над ухом. — Почему? — Твоя жизнь куда сложнее, чем мелодрама и страшнее, чем ужастик. — Тогда на супергероев? — Нет, хочу увидеть, как ты плачешь, поэтому пойдём на мультик. — Я не плачу над мультиками. — О, — Фёдор отходит и становится с боку, — на третьем курсе я позвал тебя на свидание, и ты рыдал с «Короля льва». Пригвоздил. — Во-первых, это не правда, во-вторых, это было давно. — Как скажешь, — он усмехается, поднимая взгляд на кассира, — дайте нам два билета на этот мультфильм. Чуя постоял пару секунд молча, пока не стал автоматически прокручивать заново их диалог — что-то в нём показалось подозрительным. Накахара не может сказать, что он обижен или ощущение поганое, но впечатление такое, словно Фёдор флиртовал с ним. Или так больной мозг Чуи воспринимает все его слова после причитаний Коё?***
Мультик, однако, всё равно не заставил его плакать — ничего Чую не заставило бы плакать, когда рядом сидел Достоевский и регулярно отпускал какие-то шуточки, при том его серьёзным и грузным голосом это всегда звучало комично, заставляя Накахару краснеть и нелепо хихикать, а затем пихать Фёдора в плечо, чтобы заткнулся и не мешал никому. Даже сейчас ничего не прокрадывалось в душу Чуи, его с головой настигло ощущение полного карт-бланша и свободы — ведь его не ждут сегодня ровно в десять, не станут устраивать допрос, не станут выносить мозги и прикрываться ребёнком — о, ему не нужно больше ни о ком заботиться целые две недели! Недели тишины и спокойствия, нормальной работы в кафе, общения с интересными ему людьми и никаких запретов, казалось, Чуя хотел этого всю свою жизнь. Хотел быть свободным. Удивительно, как сочеталось свободное время с настроением Чуи — у Фёдора были иногда срочные дела, которые он удобно двигал, чтобы хоть иногда заглядывать в кафе, видеть там Накахару и мельком спрашивать о выручке — хотя она всего лишь слабый предлог. Иногда он отрывался в разговоре на звонок, серьёзным голосом говорил, что у него нет времени, скоро будет, либо назначал встречу. В такие моменты Чуя в душе радовался, что связался с серьёзным человеком — ему всегда нужен был рядом кто-то ответственный, кто бы думал головой и всегда знал, что делать, а не разменивался на мелочи или вздыхал над разбитым корытом. И, как повезло, Фёдору, что он попал в самый интересный момент жизни Чуи — разведись они с Дазаем ещё позже, обязательно все бы стали связывать это с его вторжением. О разводе речи не было, но Фёдор был уверен — вопрос времени. На этот счёт у него уже давно было твёрдо устоявшееся мнение, что Накахара и Дазай люди разного поля ягоды, хоть Осаму и утверждал обратное. Мол, подлецы должны держаться вместе. Мол, люди себялюбивые редко оказываются беспомощными, а значит Накахара обязательно будет дополнять Осаму, как нужный аксессуар, который повесили на дорогой телефон. Откровенно, раздражало — раздражал Дазай со своей манерной чопорностью и фальшивой улыбкой. — Я благодаря тебе всё пропустил, — тут же Накахара пихает Достоевского в лицо, когда тот в очередной раз наклоняется к его уху, чтобы что-то сказать. — Могу пересказать сюжет. — Нет, спасибо, — обиженно выдыхает Накахара и встаёт с места. — Будет сцена после титров. — Вот её и расскажешь, а я проголодался. Чуя на самом деле не был обижен, но ему так нравилось управлять и заставлять мужчин потакать его мелким прихотям, что лишить себя подобного удовольствия он просто не мог. Достоевский действительно ластился к рукам, как кот, и Чуе это нравилось, пока он мог держать его на расстоянии. — Купить тебе очень вредную еду или зайдём в гипермаркет? — на выходе из зала спрашивает Достоевский, по-прежнему идя вслед за Чуей. — Мне всё равно, где ты оставишь свои деньги, потому что я обижен и планирую тебя развести на всё сразу, — недовольно монотонно мычит Накахара, а затем поворачивает к нему удивлённый и полный наивности взгляд, — ой, я это вслух сказал? А, ну, да, я же не скрываю, что ты скотина. Фёдор в ответ только посмеялся — конечно, он понимал, что Чуя будет нести глупости, если ему позволить это делать. У него была потребность загонять других под свой каблук, это придавало не только уверенности, но и хорошего самочувствия. Достоевский это понял слишком быстро и слишком быстро принял — Чую легко подсадить на собственно одобрение и контроль, управлять им таким образом становится ещё легче, ведь когда не оказывается нужной почвы под ногами, он теряется и оказывается безоружным. Чуя не был красивым — у него была непослушная чёлка и волосы, похожие на крабовые клешни, среднего размера глаза и узкое лицо, иногда он напоминал больше полотно, но даже эти качества сочетались на нём так удачно, что складывались в невероятное очарование — мужчины вряд ли отдавали себе отчёт в том, что Накахара не так привлекателен на лицо. Ведь стоило ему сверкнуть глазами, показать свой самоуверенный взгляд и покрутить запястьем кисть в перчатке, как все сразу понимал — этот парень стоит сотни голов, в нём было что-то тайное и страшное, возможно, внутреннее умение управлять чужими мыслями и чувствами. Накахара точно знал, как управлять людьми и не терпел тех, кому он не интересен — от того возникали огромные разногласия с Дазаем. — Хватит пялиться, — внезапно замечает Чуя, когда Достоевский, что сидел напротив, слишком внимательно наблюдал за ним, и, кажется, совсем не слушал о чём ему рассказывают. — Извини, просто ты очаровываешь. — Что? — глупо выдаёт Накахара, даже не в состоянии прожевать онигири от внезапного признания. Вот какого чёрта Достоевскому понадобилось всё испортить? — ты меня не слушал? — Слушал. Ты рассказывал про планы на жизнь, кафе, дочь… — Хм, — Накахара откладывает рисовый колобок, стараясь переварить ситуацию, — я думал, мы… — О, уже достаточно поздно, — начинает Достоевский, когда смотрит время на часах, — я могу подвезти тебя к дому. У меня сегодня было еще несколько дел… — И ты потащил меня гулять? — Ну, я расставлял приоритеты. С одной стороны, Чуе было лестно понимать, что ради него, возможно, отказались от каких-то важных встреч, но если Достоевский с таким же подходом однажды подведёт его? Теперь стало предельно ясно — это не совсем дружеская прогулка, даже если Накахаре очень хорошо от неё, даже если он впервые отдыхает душой и чувствует себя впервые за последние годы таким свободным и беззаботным. Все это навевало мысли, что он совершает какую-то ошибку — пускай, сейчас ему очень хорошо, но потом это может ему сильно аукнуться. — И? — И ты оказался важнее всего. Пойдём. Говорил Достоевский настолько легко, словно они обсуждали не что-то важное, а сущие пустяки, однако, у Чуи было ощущение, что против воли его впутали в какую-то странную и опасную игру, выйти из которой самостоятельно будет крайне затруднительно, если не невозможно. Накахара также встал, вытирая салфетками руки, затем рот и последовал за ним, пытаясь уложить всё в голове — однако, полочки уже давно были забиты ложной информацией и некуда было вставлять все эти намёки, флирт, кроме как признать — это было свидание. Фёдор специально его подстроил. Сделал так, что Чуя и не заметил, как оказался с ним наедине столько времени, не думал о муже, даже не замечая кольца на пальце, куда хуже — на время он вообще забыл о нём, вновь оказываясь в своей беззаботной юности, когда за ним ухаживали сразу два красивых парня. Выбрать из них одного было крайне трудно, оба были и красивы, и умны, и в меру перспективны — Коё сильно взъелась на Осаму, считая, что парень сирота со столь ужасными манерами вряд ли сможет стать когда-то нормальным человеком, особенно, когда весь институт знал, что Дазай любить не умеет, зато вертит интрижки направо и налево. Достоевский ей казался противоположностью — воспитанный, умный и серьёзный человек. Чуе слишком хотелось развлекаться, а Осаму давал это самое развлечение. Они вели игру, они пытались обмануть друг друга, представиться тем, кем не являются, и это взыграло диким азартом в крови. Дазай действительно пытался покорить Чую, хотел сломать, как остальных и присвоить себе — в его натуре была нужда в самоутверждении, однако столь непокорных людей, как Накахара он не встречал прежде. Отношения развивались стремительно, Дазай не находил себе места, ведь даже будучи слишком далеко, оставляя всякие попытки или даже видя Чую в компании других, он понимал — ничего не прошло, кусок стекла вместо сердца разбивается вдребезги и другой возможности быть с человеком, которого он так хотел и желал у него не будет. Добровольно сдав шлейку от своей свободы в чужие руки, Осаму практически заставил выйти за него замуж — он давил, соблазнял, уговаривал, выбив в итоге согласие. Сейчас по памяти всё так гладко и понятно — расписались, живут спокойно, имеют ребёнка, а тогда Чуе казалось, что это безумие. Что выходят замуж только по любви и только ради идиотских мужчин, что удовольствия он не получит, что Осаму просто идиот, но его руки, его губы, слова и вид — а слова, что он говорил! Нет, отказаться было невозможно, особенно, когда перед тобой на коленях стоит человек, который прежде клятвенно уверял что «не из тех, кто женится», а теперь «добровольно привязываюсь, другого способа получить тебя я не вижу». Ему нужны были только деньги Дазая, Чуя аргументировал это в своей голове только так. — О, кажется, дождь, — чужой голос вновь возвращает из воспоминаний так явно. Достоевский, в отличие от Накахары, догадался заранее взять с собой зонт — и, кажется, даже в такой мелочи, Фёдор сохранял элегантность, ведь чёрный тефлон натягивался ровно на множество спиц, возвышаясь над его головой под коротким навесом возле магазина. — Иди сюда, — Фёдор ненавязчиво притягивает Чую к себе, приближая к нему зонт, чтобы не промок, и Накахара в миг заалел, желая взбунтоваться — не сахарный, не растает, но как же давно он не видел такой заботы в обычном общении. — Ты затянул меня на свидание, — утвердительно и строго замечает Накахара, убирая его руку со своей талии и просто беря его за локоть. — Возможно. — Даже не отрицаешь? — А смысл, если ты сам обо всём догадался? «Вот чёрт!» — специально ведь всё подстроил, даже сейчас — Чуя не может тильтовать и уйти, ведь вокруг дождь, уже вечер, а он был не из тех, кто усложняет себе жизнь. — Это было нагло, — также говорит Чуя, аккуратно обходя лужу, — ты даже дня не выждал от отъезда Дазая. — Не вижу смысла медлить, — у машины он останавливается, однако не спешит открывать дверь. Лишь слегка наклоняется к Накахаре, меняя выражение лица с насмешливого на предельно серьёзное, — давай на чистоту. Тебе понравилось? — Что именно? — Накахара всеми силами выбивал себе лишние секунды для раздумий, будучи застигнутым врасплох резким поворотом событий. Однако он все же сохранял трезвость и адекватность, даже если ему было сложно. — Не прикидывайся дурачком, это может прокатить с другими мужчинами, но не со мной, — строгость в его лице вновь напоминала Дазая, — тебе ведь нравится общаться со мной? — Да. Ну, у меня мало друзей, и… — Дело не в друзьях, Чуя, — голос бархатный, но резкий не даёт Чуе юлить, заставляя вести себя максимально искренне и открыто, — ты должен был понимать с кем пересекаешь черту деловых отношений. Я всё ещё помню тебя прошлого, и скажу, как комплимент — ты ни капли не изменился, даже в свои тридцать выглядишь, как школьник, а твоя жажда жизни, как и раньше, меня покоряет, — на секунду его слова прозвучали так ужасно, что Чуе хочется процедить «чудовище», но тогда он был бы самой лживой шельмой — ведь фразы эти попадали прямо в сердце, — я уважаю любой твой выбор, даже, возможно, пойму, если ты захочешь спасти ваш с Дазаем несчастный и обречённый брак, но я прошу тебя решить, что тебе нужно. Чуя на секунду потерял дар речи. Не каждый день его ставят перед настолько сложным моральным выбором — настолько сложным, что он готов либо заорать на месте, либо сбежать отсюда и никогда больше не видеться. Однако Фёдор видит эти колебания и сбавляет обороты. — Хочешь всю жизнь быть загнанным в угол бытом и ссорами или наконец сделать правильный выбор и свалить к чертям из Йокогамы вместе со своей дочерью? — Я не знаю, — обречённо стонет Накахара, закидывая голову и потирая лоб, — ты отлично подобрал время для откровений, когда я и так растерян, что хоть в петлю лезь. — Лезть в петлю — прерогатива твоего муженька, а я спрашиваю конкретно, что ты чувствуешь без прикрас. — Фёдор, ты же знаешь — чувства не всегда решают. — Но они должны быть у тебя в приоритете. Почему все пытались придраться к его приоритетам? Чуя просто хотел спокойной жизни — неужели для этого стоит преодолевать столько сложностей и проблем? Выбирать между семьей и… Достоевский наконец открывает машину. Даёт Чуе залезть первому, затем сам обходит и садится на место водителя. Чуя откидывает голову на сидение, тяжело вздохнув — если прежде его задачей было только выяснить, что делать с Дазаем, то теперь стоило разобраться ещё, что делать с Достоевским, ведь тот заноза не хуже Осаму — как решит, то вцепится как клещ, пока не получит вразумительного и однозначного ответа. А, вспоминая, как Дазай сильно захотел — аж затащил его в брак, страшно, что мог сделать Достоевский. Разве что разрушить его в клочья. — Я не стану давить на тебя, — вновь возвращается Достоевский, переводя взгляд на Накахару, — и не стану заставлять говорить то, чего ты не думаешь. Ты сам всё поймёшь и скажешь мне, когда приедет твой муж. — А… — Чуя хотел задать вопрос, но не знал, как сформулировать, — а что сейчас? — А сейчас у тебя есть целых две недели, чтобы расслабиться и заниматься тем, чем хочется, не боясь, что тебя кто-то видит и, словно греческий бог, в любой момент ударит молнией. — Этот греческий бог — моя совесть. — Не ври, у тебя её нет. К тому же, ты не делаешь ничего противозаконного. — Пожалуйста, помолчи.