***
Влетая в кафе почти на полной скорости, Накахара держит телефон возле уха, случайно столкнувшись с какой-то брюнеткой и направившись к барной стойке, за которой сидела его менеджер. — Ты приготовила бухгалтерию? — он тут же оказывается напротив неё, замечая, как девушка на секунду растерялась, услышав громкий голос хозяина. — А, да, сейчас, — тут же на автомате выдаёт девушка, хлопая глазами и тут же отворачиваясь, чтобы взять нужные бумаги и передать Чуе. — Отлично, — парень успокаивается и опускает руки. Переволновался — Фёдор, гад, оповестил, что уезжает прямо сегодня в Токио по невероятно важным делам, касающимся расширению сети кафе, а затем не брал трубки, оставляя Накахару на растерзание его скудному воображению, — спасибо. — Доброе утро, Накахара-сан, — тут же к барной стойке подходит высокая девушка с коротким каре тёмного цвета, — о, можно эспрессо и двойной капучино. — Здравствуй, — также отвечает Чуя, а затем поднимает взгляд на девушку и понимает, что видит её впервые, — эм, я не помню, чтобы называл своё имя, — деликатно намекает Чуя, наклоняя голову в бок. — Я работаю в компании Вашего мужа, так что не удивительно, что мы знакомы лишь заочно, — с лёгкой улыбкой отвечает девушка и опирается локтем о столешницу, — извините за внезапность, не думала, что у нас будет возможность встретиться. — А, ты новый штатный психолог? Я бывал у него пару раз — тебя не помню. — тут же Накахара выстраивает в голове нужные цепочки, по-прежнему сжимая в руке телефон. — Акико Йосано. — Приятно познакомиться, — рыжий улыбается, а затем поднимает голову выше, — ну, и насколько псих мой муж? — Не псих, но точно в депрессии. — Удивительно, что же её могло вызвать? — Разваливающийся брак, например, или тяжёлая жизнь с гарпией, — Йосано отрезала правдиво и резко, словно не была наслышана о взрывном характере этого человека, или не боясь показаться грубой, — тут сложно от такой жизни не сойти с ума. Особенно, когда тебя пилят и ни во что не ставят. — Ваш заказ, — тут же произносит бариста, после чего Акико быстро протягивает купюры. — Че? — тупо выдаёт Накахара, желая продолжить, однако ему не дают. — О, я бы с радостью задержалась с Вами поболтать, но, сами знаете, время деньги, а моё подавно, — она хитро улыбается, — за краткую ознакомительную консультацию я с Вас ничего брать не буду. Заплатите, если захотите продолжить. — Да пошла ты, — единственное, что успел ответить Чуя, когда Акико пожала плечами и двинулась на выход. Он вскипел мгновенно — это его назвали гарпией? Злым и страшным существом, нагоняющим на людей ужас, при том ещё и намекая, что эти оскорбления были не бесплатны — да лишь идиот станет платить за то, чтобы выслушивать о себе дерьмо! Куда более злым он оказался по отношению к Дазаю, ведь это он нажаловался ей, демонизировал — как же Накахара сейчас был зол, и обязательно бы набрал Осаму, чтобы устроить ему взбучку, но телефон зазвонил первее. — Алло, — поднося к уху телефон, Чуя еле сдерживался, чтобы не начать скрипеть зубами. — Я подъеду через полчаса к кафе, — спокойный голос Достоевского мгновенно успокоил Накахару, заставив переключиться с агрессии на снова деловые отношения. — Ладно. Хорошо, — выдыхая, произносит рыжий, — я уже здесь. — Прости, я не могу долго говорить, всё объясню, как приеду. — Понял. Вызов сброшен, и Чуя пару минут стоял на месте, пока вновь не повернулся к бариста и не понял, что унизили его прямо при подчинённых — это было так отвратительно, что хотелось взорваться мгновенно. Но, вспоминая, сколько у него разбитых телефонов, Чуя отложил смартфон на стол и стянул шляпу. Только ему показалось, что всё более менее наладилось, как Осаму выкидывает очередные выходки — это лишний раз подтверждало Накахаре, что он совершенно не виноват в их извечных ссорах — если бы Осаму не вёл себя подобным образом, они бы уже давно помирились. Но Дазай вечно подкидывал лишние поводы для ссор. Чуя не мог злиться дальше, так как отвлёкся на зашедших в кафе — двери громко открылись с звоном мелких колокольчиков, после чего в помещении оказались те, кого вместе ожидалось увидеть меньше всего — Дазай держал Фамию на руках и шёл рядом с Коё, которая высоко подняла голову, выслушивая что-то от Осаму, а затем хмурясь. Отсюда было не слышно, о чём они говорят, но Чуя уверен — снова ссорятся, и снова Дазай хамит Озаки. — Чуя, я не понимаю, как ты с ним живёшь, — тут же вместо приветствий начинает Коё, подходя к Накахаре, она кладёт на его плечи ладони и мельком целует в лоб, — твой муж просто невыносим, я думала, мы с ним смогли найти общий язык. — О, как же я Вас понимаю, Озаки-сан, — саркастично выдыхает Чуя. — А я не понимаю, как ты всю жизнь жил с этой женщиной, которой вечно нужно засунуть свой нос в чужие дела, — парирует Дазай, опуская Фамию на пол, — я что-то не припоминаю, чтобы мы собирались разводиться, Чуя, или ты принял это решение втайне от меня? — Ты что ему сказала? — внезапно Накахара переключается на Озаки вместе с Дазаем, ведь, единственное, в чём он будет с ним согласен — Коё слишком интересовалась чужими делами. — Ничего такого, просто своё мнение. Телефон Чуи снова зазвонил, после чего он схватил его, чтобы никому не было видно имени и пошёл на выход из кафе. — Не заходи, я сам встречу тебя, — а затем поворачивается к парочке, — когда я вернусь, вы оба у меня получите. — Что случилось? — Фамия хватает Осаму за край плаща и тянет на себя. — Без понятия, — брюнет наклоняется к дочери и расстёгивает её куртку, чтобы снять её в помещении, — слушай, котёнок, скорее всего, нам придётся прекратить ездить к лошадкам, потому что на улице холодает с каждым днём. — Давно пора было прекратить, она слишком маленькая, — тут же важно вклинивается Озаки. — Очень ожидал Вашего совета. — Хамло. — Я промолчу, — Осаму кладёт верхнюю одежду девочки на стул рядом. — Дазай, ты можешь упорно отрицать очевидное, но я живу добольше тебя, — вновь Коё начинала свои заумные речи о том, как жить и поступать правильно — Дазай прислушивался лишь к тем советам, которые просил сам, — и я вижу, что происходит. Я бы посоветовала тебе не портить Чуе жизнь. — О, Боже! Какой я ужасный подлец, — тут же Осаму впадает в паясничество и дует губы, как обиженный, — просто урод, торчу целыми днями с ребёнком и на работе, да ещё и освобождаю Чую от домашних обязанностей — прям сам себя ненавижу от того насколько я порчу ему жизнь. — Чуя никогда не любил тебя и вряд ли уже полюбит, — резко отрезает Озаки, при том, голос её перестал звучать насмешливо и горделиво, как минутой раньше — она говорила это столь серьёзно, что страшно признать — парировать нечем, — ты же знаешь, что он вышел за тебя только из-за денег, а сейчас ты, получив всё, что тебя интересует, продолжаешь удерживать его рядом с собой, хотя я уверена, будь Чуя менее самоотверженным, давно бы тебя бросил. — Будь Вы мужчиной, я бы свернул Вам шею, — спокойно выдыхает Осаму, поглаживая затылок дочери, которая ощущала напряжение между взрослыми, — закройте свой рот и уйдите из нашей семьи, пока я не запретил Чуе впускать Вас в наш дом. — Очень умно реагировать так на правду, — внезапно она тычет пальцем ему в грудь, закинув голову выше, — но я говорю факты — Чуя с тобой только из-за ребёнка и огромной ответственности, которую ты на него скинул. — Благодарен за ценное наблюдение, — также холодно выплёвывает Осаму и пропускает её пройти к выходу.***
Чуя подошёл к знакомой машине ярко красного цвета, замечая, как из неё выходит Достоевский — вальяжно прихлопывает за собой двери и замечает, что Накахара выскочил в одной рубашке с жилеткой без верхней одежды. — Какого чёрта я самый последний узнаю о твоём отъезде? — с ходу начинает Чуя, и пускай, он прежде не имел привычки переносить свой гнев на других, сейчас ему хотелось взорваться. — Не сердись, я сам внезапно узнал о том, что освободилось отличное помещение близко к центру, — тут же отвечает Достоевский и ненавязчиво обнимает Накахару, позволяя тому на пару секунд расслабиться и почувствовать себя хорошо — так обидно было и за Осаму, который вёл себя по-скотски, и за те слова, и за всю ситуацию в целом. Однако позволять себе просто стоять и обниматься с другим мужчиной на парковке возле своего кафе он тоже не мог. — Вот документы, — Чуя тут же протягивает ему папку, — когда вернёшься? — Вечером, если не раньше, — Фёдор поднимает его голову на себя, придерживая за подбородок, а затем мельком наклоняясь и касаясь этих прекрасных мягких губ, Чуя же сразу отстраняется, желая поскорее вернуться в тёплое помещение, — я тебе наберу, когда вернусь. — Хорошо, только в следующий раз поедем вместе, — тут же отвечает Накахара. Достоевский вновь открывает дверцу машины, залезая на место, а Чуя быстрым шагом направляется к кафе, уже ругая себя за то, что поленился надеть куртку — погода с каждым днём становилась всё холоднее, а сегодня, повезло, хоть дождя нет. Когда Чуя возвращается в кафе, Коё уже нет, также, как и Фамии — видимо, Осаму отправил её в уголок для детей, что просто отлично — так как посетителей в такое ранее пасмурное утро практически не было, и Накахара с ходу замечает недовольное лицо Осаму. — Дазай, потрудись объяснить мне… — начинает Накахара, однако, его тут же перебивают. — О, нет, радость моя, это ты мне потрудись объяснить, — Осаму редко повышал голос, но сейчас был именно тот момент, когда его тон стал злым слишком быстро, — какого чёрта твоя маразматичная тётка постоянно к нам лезет? — Не смей её оскорблять, — Накахара прерывает его, и сейчас он был так взбешён и зол на Дазая, что готов был даже самого дьявола оправдать, если это поможет ему доказать свою правоту, — возможно, она даже в чём-то права, потому что я не могу понять, как до сих пор живу с тобой. Вместо того, чтобы решать наши личные с тобой проблемы, бежишь плакать в юбку какой-то женщине, выставляя меня козлом. Поразительно! Ещё потом, чтобы унижать меня и предъявлять за то, что я общаюсь с Фёдором. К ней ты ездишь по ночам, да? — Она психолог, — Осаму внезапно пасует, начиная с оправданий, — и у меня не так много друзей, в отличии от тебя, мог бы и не приплетать сюда. — Я приплетаю? Да, отлично, я же в ваших глазах ёбаная гарпия, а ты бедный агнец, так? — Мы видимся пару раз в неделю, а не каждый день в преимущественно приватной обстановке, к тому же, что ты там пиздел Коё? Хочешь развод? — Какой развод? Откуда ты это выдумываешь? У тебя действительно проблемы с головой, Осаму, тебе не к психологу, тебе к психиатру надо. — Хорошо, будет тебе развод, — эту фразу Дазай сказал значительно громче, однако оглушил не тон, а острота и топорность сказанного — он правда готов пойти на это? — если тебе сделает это легче, ты ведь меня не любишь, по словам твоей прекрасной тётки. — Что, блять? Детский плач. Оба отвлеклись от ссоры, когда между ними оказался ребёнок — их собственный, с глазами полным слёз и сожаления. — Отлично, ребёнка доводишь, — ядовито выплёвывает Накахара, после чего Осаму впервые за все годы совместной жизни хочет его ударить. — Фамия, что такое? — Осаму опускается перед ней на корточки, сразу же притягивая к себе и аккуратно убирая с глаз слёзы, которые она и сама активно вытирала, не в состоянии успокоиться самостоятельно, — боже, котик, мы не ссоримся, правда, — как врать ещё хуже, Осаму уже не знал, поэтому просто прижал к себе дочь, ненавидя себя за состояние обречённости и беспомощности — он не может избавить её от страданий, как бы ни старался. Накахара внезапно наклоняется к ним, проводя ладонью по рыжим волосам, закусив губу. Он понимает, что они наделали — им нельзя ссориться больше, а это стоит огромных усилий. Какой-то кошмар. Каждый день — это просто ад, они заложники ситуации, ненавидят друг друга и не могу ничего с этим сделать. Наивно полагают, что на этих руинах что-то ещё можно отстроить. Однако, Фамия слегка успокаивается, протягивая руки к Чуе — внезапно она замечает, что они перестают ругаться лишь когда она плачет, и это печальное напоминание о том, что она делает их несчастными, не давая спокойно разобраться и окончательно разойтись. При том, не особо этого понимает, Фамия лишь замечает связь между своим настроением и их поведением — стоит оставить своих родителей в покое на пару минут, как они сразу начинают драться, аки дети, и приходят в себя лишь при громком звуке. Хуже было только когда крик она услышала в свою сторону — в тот вечер, в коридоре — тогда вообще казалось, что всё потеряно, но простой вопрос встал прежде: если они так легко остывают, зачем вообще ссориться? — Сегодня Ацуши и Акутагава придут, — внезапно напоминает Дазай, — Фамия останется с тобой? — Да, — спокойно выдыхает Чуя и поднимает её на руки, поглаживая волосы. — Тогда я заеду к шести. Осаму покидает кафе, решительно направляясь к своей машине, чтобы отправиться вновь на работу и узнать, что в его отсутствии могло случиться между Чуей и Йосано.***
Проявлять гнев на других людей Дазай не любил, также и с подчинёнными общаясь крайне спокойно и равнодушно, в этих нотках могли прослеживаться надменность или завышенная самооценка, но у Осаму был железный принцип — относиться к вещам беспристрастно. Люди всегда недолюбливали тех, кто не интересуется чужими делами, а это было как раз про Дазая — он руководствовался справедливостью и интересом исключительно к своей жизни. — Кто тебя вообще за язык тянул? — Осаму наклоняется к Акико, держась ладонью за спинку кресла, на которое только что самостоятельно её усадил. Йосано была женщиной прожжённой, которая различала настроение мужчин, знала на что они способны, от того гнев Дазая не вызывал бы в ней никакой паники, если бы она не знала насколько редко он выходит из себя — такое поведение было непросто нетипичным, а крайне редким для него. Потому она не знала, как себя вести — их отношения вряд ли достигли того уровня, когда подобная самодеятельность приветствовалась, но она всё равно не чувствовала себя виноватой. — Я ничего такого не сказала, — тут же девушка складывает руки на груди, — скажу честно, он очень неприятный человек, я бы это сказала, даже если бы он не был Вашим мужем. — Но он мой муж, — тут же пальцы на ладонях сжимаются. — Акико, ты понимаешь, что злоупотребляешь своим положением? — Говорите так, словно я Ваша любовница. — Для него это теперь именно так и выглядит. Будет мне мозг выносить, что я встречаюсь с «очередной проституткой». Акико встаёт с места, заставив Осаму отшатнуться назад. — Следите за языком. — Тебя мой язык волновать не обязан, крошка. — Дазай-сан, Вы издеваетесь? — тут уже в ней вскипел гнев, хотя, как профессионал, она всегда его сдерживает, — Вы каждый день мне жалуетесь на Вашего мужа, никогда не слушаете моих советов и даже не думаете ничего исправлять, и да, я признаю, что не вся ответственность лежит на Вас, но только Вы это можете донести Накахаре. Но Вы надеетесь, что всё исправится волшебным образом, так вот, — на секунду она закидывает голову выше, — так не бывает. — Интересно, почему я должен слушать советы человека, который даже свой брак не смог уберечь? Порой Дазай действительно не думал, что говорил, от того наживал кучу проблем, как и сейчас. Ибо глаза Акико сверкнули сперва недоумением, а затем чётким презрением, из-за чего она уже была не в состоянии вымолвить не слова. Лишь пихнуть в сторону его кресло и направиться на выход. В её жизни и так было слишком мало хороших людей — и удерживать брак с одним из подлецов, она не была намерена. У людей часто происходит диссонанс, когда они пытаются быть хорошими, всем нравиться, быть за справедливость, за мироустройство, против бездарностей или переоценённых вещей — Осаму часто пренебрегал этим пластом, снимая маску, откровенно признаваясь — он ебучий эгоист, и ему откровенно плевать на мироустройство, если оно его не затрагивает, и потому в его случае не работала совесть. Ей нечего было терять, а Акико ненавидела людей без эмпатии и сострадания, их даже сложно назвать людьми, ведь порой отсутствует жалость даже к самому себе. Она выходит на улицу, тяжело вздыхая и стараясь не плакать — ей так было горько разочаровываться в том, что пошитый ей костюм налезал на всех, но точно никому не был к лицу — все мечты о вежливом и приятном человеке, с которым ей было бы хорошо даже дружить разбивались о реальность. Как она может помогать людям, если не может помочь даже сама себе? К тому же вечно делает хуже — портит людские отношения, лезет в душу, даже если намерения добрые, от них никому не становится легче. А желание наконец обрести фундамент под ногами превращался в острую депривацию, укореняя впечатление, что оный есть у каждого. У каждого, но только не у неё. Она быстро вытаскивает из кармана сигарету, мельком вытирая влажные глаза и зажигая её — всё-таки изредка давать себе слабину было так страшно. Страшно показаться чувствительной — чувствительность считалась оскорблением, а слёзы, если однажды появлялись, то больше не останавливались, а ей крайне сильно не хотелось впадать в пучину саможалости, чтобы не вариться в этом котле. Видимо, курить она никогда не бросит, если продолжит таскать с собой сигареты и будет остро реагировать на любые выпады — и всё же бросать даже эту работу очень не хотелось, более удобного к дому места и высокой зарплаты она не найдёт. Придётся мириться с собственной слабостью — Осаму не был виноват в том, что она на любой работе бы нашла себе проблемы. Закуривая, она наклоняется вперёд, опустив голову на ладонь. Снаружи вновь дождь, зато прохладный ветер бодрит и не даёт окончательно взбеситься. — Если злишься на меня, можешь ударить, — внезапно рядом снова оказывается Дазай, и Йосано бросает на него короткий пустой взгляд, даже без показного равнодушия, — но не кури. — Отвали, — тихо выдыхает Йосано, отворачиваясь и вновь затягиваясь — ей абсолютно плевать, если он захочет её уволить после этого. Он стоял молча пару секунд, пока также не опёрся локтями о железное ограждение, поглядывая на девушку. С извинениями у Дазая всегда всё было в порядке, так же, как и строить меткие предложения, но, кажется, сейчас он обидел её так сильно, что простого «извини» не хватит. — Прости, — тихо выдыхает брюнет, — не удивлён, что с таким дерьмовым характером, со мной жить невозможно. — Твой муж тоже не подарок, — вновь профессиональные штучки стали всплывать в её голосе, — но ты порой действительно не следишь за словами, — она делает короткую паузу, чтобы обозначить, что Осаму перегнул и должен задуматься над этим, — знаешь, у нас отчасти похожие ситуации. Мой муж тоже изменял мне, и я закрывала глаза, так как мы договорились — одна ошибка не стоит того, чтобы рушить всё то, что мы так долго строили, — тихо начинает Акико, однако голос её слегка дрогнул от воспоминаний, и за что она особо любила Осаму — тот умел слушать и воспринимать. — я не хотела терять его, не хотела терять сына, потому что я понимаю — секс вообще ничего не значит, он может стать ошибкой, но он под изменой имел ввиду другое. Я ему надоела намного раньше, чем он мне, — на секунду она делает паузу, вновь затягиваясь сигаретой, — я не хотела тянуть всё на себе, я не хотела оставаться с ним, Дазай, только в этом мы с тобой абсолютно разные. У меня не было шанса сохранить счастливую семью, как и сейчас нет… Осаму молча смотрел на неё и думал о чём-то своём — единственное чувство, которое в нём загорелось слишком отчётливо — это уважение, а затем и невероятное сострадание с привкусом дежавю. Она действительно чем-то напоминала Чую, только куда более добрая. И Йосано сжимала ладонью холодное железо, пока внезапно Осаму не прикоснулся к её локтю, из-за чего Акико поднимает недоумённый взгляд, пока в момент не оказывается в чужих объятиях, замирая на месте и выпуская ещё горящую сигарету из пальцев. Осаму обнимал её аккуратно за плечи, прижимая голову к своей груди, его пальцы мельком оказались на её тёмных волосах. Вся тяжесть в груди пропала, также, как и печаль, сидящая в голове — Дазай был удивительный человек, ловко управляющий чужими чувствами и эмоциями, язык действительно был его враг, но он также легко мог всё реабилитировать. — Йосано, — тихо начинает Осаму, опуская взгляд, — ты удивительная женщина, и мне стыдно, что я тебе наговорил, — внезапно от отстраняет её от себя очень аккуратно, — но не кури, если я тебе скажу что-то в следующий раз. Лучше бей сразу. Акико на секунду усмехается, отстраняясь от мужчины. — Ты меня тогда точно уволишь. — Мы уже на «ты»? — О, простите. — Всё нормально. Она снова улыбается, опираясь спиной о холодные прутья. Их глупая ссора напоминала ей детские разборки, Йосано понимала, что обида с её стороны спровоцировала, но решила игнорировать этот факт. — Возможно, я не должна была говорить с Чуей, — начинает она, — но, Дазай, я правда не понимаю тебя. Сохранить семью — это желание обоих людей, и ты был прав, на одном колесе телега не едет, поэтому я хотела, чтобы ты вразумил его, и ты этого не сделал, я решила сделать это сама. Может, он бы прислушался, понял, что вы оба слишком резкие, оба в чём-то бываете не правы, ведь мы умеем уступать друг другу, — она складывает руки на груди, — но, честно говоря, мне кажется, вы оба только ждёте повода избавиться друг от друга. И даже Фамия, которая вызывает у вас стыд фигурирует исключительно, как проблема. — Она не проблема, но я правда боюсь, что на ней это плохо скажется, — тут же парирует Дазай, в целом признавая, что её слова — правда, — я не вижу выхода из ситуации. Для неё любой исход будет ужасным. — Выбирай меньшее зло, — как-то резко ответила Акико. — Я не знаю, какое зло будет меньшим, — честно признаётся Осаму, запуская ладонь в волосы, зачёсывая одним движением чёлку назад, — я вообще не хочу причинять никакой вред, но, видимо, это необходимо. — Возможно, тебе придётся поговорить об этом с дочерью. — Она не поймёт, она ещё маленькая. — Ошибаешься, дети далеко не глупые, чтобы находиться в неведении. И подтолкни наконец своего мужа к изменениям. — Я постараюсь.***
Когда Дазай вернулся домой, Ацуши с Акутагавой уже были на месте — Рюноске не особо жаловал детей, от того нахождение в доме семейной пары не приносило ему неистовой радости (по правде, ему её вообще мало что приносило), и он молча смотрел в окно, сидя возле Ацуши, который с охотой примерял на себя роль няньки. Ему с детьми наоборот было легче, Накаджима в душе вне зависимости от ситуации и возраста оставался по-детски наивным, потому с Фамией ему было легко наладить контакт. Чуя сидел всё время молча, присутствуя лишь из мнимой вежливости, в разговоре участвовал только Дазай, иногда кидая взгляд на рыжего — видимо, до сих пор дулся из-за Акико. — А вы не собираетесь замуж? — внезапно усмехается Накахара, глядя на Ацуши, а затем на Рюноске, думая — встречаются уже лет пять, а дело к свадьбе не идёт. Он не особо торопил других, но подобный исход казался логичным. — Да нам и так неплохо, — тут же отзывается Накаджима, — ну, ничего такого в жизни не происходит, чтобы внезапно захотелось замуж. — Правильно, а то станет таким же мудаком, не избавишься потом, — тут же скрипит зубами Чуя, и у Осаму это вызывает неподдельное желание снова начать ссору — у Накахары, видимо, напрочь отсутствуют приличия и понимание того, что личные обиды не должны выноситься на всеобщее обозрение. — Да, а то потратишь на него шесть лет жизни, а он изменяет, — не менее колко парирует Осаму, подливая себе чай, — без штампа хоть не так обидно будет. — Не так обидно обсуждать меня с какой-то тёлкой? — Эм, ребят, — Ацуши понимал, что дело пахнет жаренным — если их не остановить, будет плохо, поэтому попытался влезть, однако Рюноске осадил его, придерживая за локоть и внезапно встал с места. — Пойдём, — Акутагава наклонился к Фамии, беря её на руки, а затем плавно удалился с кухни. — Не так обидно, если бы у тебя не было кольца на пальце. Я думал, у тебя есть хоть что-то святое, ты же у нас верующий, — Осаму переводит равнодушный взгляд на Накахару, словно пригвоздив, но оба понимают — так легко всё не закончится, и даже наличие Ацуши рядом не спасает положение. — Знаешь, нормальным мужьям не изменяют. — С хуя ли я не нормальный? — тут же взрывается брюнет, ведь колкости он мог вынести легко, а безосновательные обвинения оскорбляли похуже едких комментариев и язвительных замечаний в свой адрес. — я, блять, и так всё для тебя делаю, чем ты ещё недоволен? — матерился Дазай крайне редко, будучи человеком не просто спокойным, но и достаточно вежливым, зато по количеству мата можно было всегда выявить насколько злым он сейчас является. — Пожалуйста, — Накаджима не просто понимает в этот момент все «прелести» брака, но и крайне охотно хочет себя от них избавить в дальнейшем — аккуратно поглядывая на обоих, по-прежнему сидит на месте, понимая, что Акутагава попросту удобно капитулировал, — я понял, почему не нужно выходить замуж, вы можете… — Нет, — тут же топорно отрезает Чуя, вставая с места, — он думает, что может унижать меня, оскорблять, поливать дерьмом вместе со своей подружкой, а я это молча стерплю — так вот от твоего ненавистного Достоевского я получаю куда больше поддержки, чем от собственного мужа, — Накахара подходит к Осаму почти вплотную, по-прежнему сжимая телефон в руках. — Если бы ты передо мной так вертелся, как перед ним, может и я бы за тобой таскался. — А тебе нужно только, чтобы я перед тобой унижался? — А только я должен унижаться? — Тебя никто не заставляет. Тебя просто просили быть нормальным: помогать мне, поддерживать и любить, но от тебя я получаю сейчас только ненависть и оскорбления, — ладони Накахары сжимались в кулаки от злости, однако, он знал, что никогда не сможет этим воспользоваться. — А от тебя я не получаю вообще нихуя, — внезапно голос Осаму повысился, а сам он слегка наклонился, хватая Чую за плечо, — тебя нет для меня, как и для Фамии — ты оторвался от нас и целыми днями пропадаешь то с Фёдором, то в кафе, и хуй знает почему оно тебе дороже нас, но за своё предательство ты сгоришь в самом мучительном пламени, если ты так веришь в ад — одиночество будет твоим наказанием. Внезапно у Накахары зазвонил телефон. — Алло, — он тут же поднимает трубку, даже не глядя на имя, но милый и спокойный голос мгновенно заставляет его оттаять и успокоиться. — Кто это? — Как и обещал, я позвонил тебе, когда приехал, — голос Достоевского, что, видимо, ещё за рулём очень контрастировал с голосом Осаму. — Подожди минуту, — Чуя убирает телефон и смотрит на мужа, — я ненавижу тебя. Подумай над своим поведением, — а затем направляется в коридор, сразу снимая с вешалки свой плащ, он быстро надевает его, плечом прижимая телефон к уху, — слушай, а ты далеко от моего дома? — Не слишком, почти подъехал к магазину на перекрёстке, а что случилось? — Фёдор даже не подозревал о произошедшем, а потому вопрос показался неожиданным. — Потом расскажу, я буду ждать возле гипермаркета. — Куда ты собрался? — Дазай, что пару секунд назад находился в дверном проёме на кухне, уже стоял возле Накахары, заставив того сразу же сбросить вызов. — Какая тебе разница? — агрессивно отвечает Чуя, поднимая голову, — ты же снова будешь меня с той бабой обсуждать. — Конечно, буду, ты ведь постоянно хуйню творишь. Я твой муж, имею право знать, где ты шляться будешь. — Изменять тебе поеду, — усмехается Накахара, — я же только этим и занимаюсь по-твоему мнению, а меня как раз Достоевский ждёт. Всё, пока! — Никогда не думал, что распишусь с шлюхой. — Никогда не думал, что выйду за мудака. Чуя сразу же разворачивается и открывает двери, не забыв громко ей хлопнуть. На секунду Дазай прикрывает глаза, мысленно отсчитывая до десяти, чтобы не разбить ничего, а затем собирает в голове все мысли — чувство стыда его не посещало уже очень давно, однако сейчас есть шанс вновь его испытать перед Акутагавой и Ацуши. Благо Осаму легко может его атрофировать, чтобы не выглядеть идиотом. — Прости. Я не знаю, что это было, — расслабленно врёт Дазай, заходя на кухню. Он делает вид, что всё в порядке, дабы не обременять бедную головушку Накаджимы своими бедами и задачей кого-то утешать — делиться этим он мог только с Акико. — Всё нормально? — парень тут же встаёт с места. — Да.***
— Пожалуйста, поехали куда-нибудь, — нетерпеливо тараторит Накахара, как только оказывается в чужой машине, делая акцент на последних словах, подчёркивая, как ему всё равно, что будет дальше. — Что случилось? — вид Достоевского искренне обеспокоенный, ибо прежде ссоры Чуи с его мужем протекали как-то параллельно, не особо затрагивая Фёдора настроением, косвенно лишь упоминая, что именно к нему ревнует Дазай. Однако сейчас Чуя выглядел одновременно злым и грустным — откровенно несчастным, делая Фёдора ответственным стать свидетелем его состояния и попытаться повлиять. На глазах рыжего застыла слабая влага, а в горле скопился ком, который хотелось либо выкричать, либо выплакать — чтобы стало легче. Но Накахара так редко давал своим чувствам волю, что почти всегда выглядел равнодушным ко всем — на душе же скапливалась туча, переполняя чашу одинокими редкими каплями. — Дазай конченный, — обречённо выдыхает Чуя, упираясь локтями в панель перед собой, пальцы он запускает в собственные волосы, наклонив голову вперёд, слабо сдерживая порывы заплакать. При посторонних подобная вольность была не просто огромным риском, а самым настоящим поражением, которое унижало, однако сейчас Чуя чувствовал себя настолько слабым и беспомощным, что не боялся оголиться, — он вечно всё делает мне на зло, он оскорбляет меня, унижает при дочери, придирается, когда ему удобно, пытается самоутвердиться, а всё остальное время вообще не замечает, будто меня, моих достижений и интересов не существует, — Накахара сглатывает слюну, всё-таки не сдерживая несколько капель с глаз, — у нас даже секса нет уже больше месяца, я надоел ему? — Чуя поворачивает голову к Достоевскому, боясь спросить главное «Почему он больше меня не любит?», ожидая увидеть хоть немного понимания и сочувствия, а Фёдор откровенно ахуевает от происходящего — как они успели так сильно поссориться за несколько часов его отсутствия? Так ещё и внезапные откровения поражали воображение — Осаму, видимо, импотент, если смог больше месяца игнорировать Чую под боком. — Оу, — Фёдор наконец включил того, кого требует момент, сразу же наклоняясь к Накахаре и притягивая его к себе за плечи, — нет, Чуя. Я не знаю всего, но знаю, что он полный идиот, если всё время выводит тебя. — голос брюнета впервые звучал так несдержанно, ведь прежде он удерживался от едких комментариев в сторону Осаму, предпочитая сторону объективной реальности, — я его тоже начинаю ненавидеть, когда понимаю какие страдания он приносит тебе. — Ты такой добрый, — выдыхает Чуя и поднимает к нему голову, обнимая за шею и кладя голову на чужое плечо, — спасибо. — шепотом выдаёт Накахара. Он слишком редко вёл себя так печально и несдержанно, предпочитая переживать всё внутри и думать о наболевшем лишь когда перестанет так ныть в сердце, однако, сейчас он рискнул вновь стать беззащитным, чтобы ощутить заботу, — можно я останусь у тебя? Я не хочу идти домой. — Конечно, — тут же улыбается Достоевский. Схема налажена — дать волю истерике, успокоить, развеселить и внушить уверенности, — перестань думать о нём, он не единственный человек на планете. Есть я, и я тебя не оставлю. Чуя вновь отрывается от него, глядя в тёмные яркие глаза, и поддаётся мгновению — он прежде не понимал ничего: что чувствует, что думает, как поступить, а сейчас всё стало предельно ясно, ведь из любви Достоевского он стал черпать кучу сил и мотивации для будущих свершений. Затягивая его в глубокий поцелуй, Накахаре больше не страшно, он не боялся остаться один, не боялся показаться кому-то страшным, нелюбимым, злым или не таким, как требует общество, ему было плевать — он не боялся ничего. Проскальзывая языком в чужой рот, Чуя тянулся к нему слишком активно, грозясь подняться на чужие колени через ручник, который их разделял, но Фёдор первый отстраняется, нежно прикасаясь к чужим губам в мелком поцелуе, прикасаясь к его нижней губе большим пальцем. Глаза Чуи выражали полное доверие, и Фёдор уверен — обречённость и отчаяние подтолкнули его к этому, ведь Чуя всю жизнь был настолько равнодушен, что быстро привык к человеку рядом, привык, что его носят на руках, и когда Дазай перестал это делать, Накахара оказался без крыльев. Абсолютно растерян и по-детски напуган, что больше не сможет вернуться к своему статусу-кво. — Точно не хочешь вернуться домой? — уточняет Фёдор, зная, какой будет ответ — ему просто хотелось показаться вежливым. — Нет, — тихо выдыхает Чуя, — я с ума сойду, если вернусь. — Хорошо.