***
— Что случилось? По порядку. Фёдор приехал за Чуей, как только тот позвонил и сообщил дрожащим голосом, что всё плохо — возможно, так казалось ему лишь в голове, но это заставило Достоевского дать ему отпуск от кафе на столько дней, сколько понадобится, а затем отвёз к себе — по словам Чуи, дома находиться ему тяжело. Накахара не знал, как правильно объяснить ситуацию, тем более не знал, почему она внезапно его так сильно расстроила — после вчерашнего ему показалось, что между ними сохранились прежние чувства и жить вместе всё ещё можно, но как сказать Феде о том, что произошло? Он ведь знал, что у них с Дазаем ничего не было давно, а то, что случилось вчера как объяснить? Спихнуть всю вину на Осаму будет слишком по-скотски, к тому же непонятно как отреагирует Достоевский, уж лучше пусть тогда злится на Чую, а не на Дазая. — Мы разводимся, — уверенно начинает Накахара, складывая пальцы в замок и мелко перебирая их. Он не мог собрать все мысли в кучу, выуживая лишь сухие факты — громкие ссоры и ненависть так угнетала, что подсознание советовало бы скрыть большую часть разговора и событий, чтобы не травмироваться ещё больше. — Ты же этого и хотел, — неуверенно утверждает Фёдор, слегка наклоняясь к Чуе, который отводил взгляд и опускал голову. — Я… Да, я хотел. Я думал, мы спокойно поговорим, но он снова начал орать, а я ненавижу, когда он кричит на меня, — на секунду Чуе захотелось вновь заплакать, ведь Дазай раньше действительно не повышал на него голос, и сейчас печалил не тот факт, что это произошло — Осаму закрыл свою нежность, любовь и всё то, что делало Накахару сильным все эти годы. Их теперь словно не стало. — Это ужасно, — Фёдор подтаскивает стул и садится напротив, беря руки Чуи в свои ладони, — прости, что спрашиваю, но он угрожал тебе? — Нет, — тут же отвечает рыжий и поднимает голову, — только сказал, что, если я отдам ему Фамию, его устроит любая причина для развода. — Какой идиот, это же даже не его дочь. — Да, Федь, он не отстанет, — на секунду голос Чуи дрожит, ему приходится аккуратно вытащить ладони и вытереть тыльной стороной глаз, который уже начинал слезиться, Накахара вдыхает посильнее, беря себя в руки. Он, в общем-то, сам этого добивался, всем было очевидно, к чему идёт дело. — Да, тебе нужно время, чтобы отойти от расставания, — тихо выдыхает Фёдор и встаёт с места. Внезапно в голове возникает вопрос зачем он заварил всю эту кашу, ведь видел — Чуя замужний, пускай и несчастный, а его присутствие хоть и облегчало его существование, но в дальнейшем отдаляло от семьи и разбивало её. Всё чего он хотел — это счастья для Накахары, который с каждым днём, как он его видел, становился мрачнее, горбился, ходил с мешками под глазами и щурился даже в очках, в то время, как его муж никак не помогал ситуации — их расставание было неизбежным, но могло бы принести куда больше боли, если бы не вмешался Фёдор, будучи всего лишь крайне внимательным к человеку, который ему когда-то нравился. Достоевский упустил свой шанс однажды, и более его упускать он был не намерен. Когда Чуя выскочил замуж внезапно за Осаму, прежде не отдавая особо никому предпочтений, Фёдор был обескуражен, словно выбили почву из-под ног, так как был уверен, что по сравнению с Дазаем определённо выигрывает — он всегда был вежливее, умнее, богаче и внимательнее, в то время, как Осаму, словно быдло, провоцировал на конфликты и какие-то перепалки, заставляя Чую нервничать и постоянно закипать от злости в присутствии Дазая. Он вызывал в нём бурю эмоций, но точно не любовных, потом глядел за слепой ревностью, когда всем сказал, что переспал с одной девушкой — Чуя не любил соперников и не любил терять поклонников, это слишком било по его самолюбию, от того в тот день он третировал Дазая по теме «нравственности», открыто скрывая свою ревность, а затем заткнулся, глядя на то, что Осаму столь глупо и высокопарно опускается на колени перед ним. Казалось, Дазай сделает предложение самым идиотским способом, но только не так — не по правилам. Однако, это случилось, и Фёдор, по иронии, узнал один из первых — это был вроде как «секрет» в их университете, тем не менее — новость поразила, как гром, словно только что у тебя угнали новую машину. При том, никаких обязательств у Накахары перед ним не было, даже злиться было тяжело. А сейчас, когда он, всё также красив, как в свои двадцать, когда по расчёту вышел замуж, абсолютно несчастный и очень нуждающийся в защите — как Фёдор мог пройти мимо? Пожать плечами с выводом «замужний» и уйти? Это было бы глупо. — Чуя, ты ведь… — он достаёт с полки вино, думая, что им можно расслабиться и выпить, чтобы отвлечься, но, повернувшись к рыжему, Достоевский замечает сперва его оголённые запястья с яркой полосой, а затем и чужие подрагивающие плечи — стало не по себе. Чуя — воплощение кремня, серьёзности и силы был потерян и расстроен, как ребёнок, — боже, — он тут же ставит всё на стол и опускается к Чуе, обнимая его, ему так сильно хотелось сейчас убить Дазая, который заставлял Чую страдать. Накахара цепляется пальцами в чужое плечо. Он начинал чувствовать себя намного лучше. — Перестань убиваться, всё будет в порядке. — он поднимает ладонями его лицо, тщательно скрывая собственную отрешённость, — посмотри на меня, у нас отличное будущее, ты не потерял много. Почти ничего. Чуя понимал, что это так и очень хотел согласиться, но отчего-то казалось, что это не так. Что он потерял всё.***
— Я даже не знаю, что сказать. Пиздец. — Акико никогда прежде не позволяла себе материться ни при начальстве, ни при клиентах, но их отношения с Дазаем обтекали все формы сразу, из-за чего она позволяла себе лишнего, принимая, что все её предыдущие проблемы блекнут по сравнению с тем, на что был способен муж Накахары и сам Осаму. Брюнет перебирал пальцы, скрупулёзно собирая в голове все события вчерашнего дня и утра, вспоминая каждую фразу, которую говорил, их оскорбления, обвинения и воспоминания о том, что когда-то они были счастливы, Дазай каждое слово прокручивал в голове, пытаясь объяснить зачем говорил такие обидные вещи, удивляясь, как Накахара его не ударил. Вспоминая испуганные глаза Чуи, его стремление удержать его и доказать, что всё можно исправить появляется вопрос — почему он не остался? Дазай хотел бы сохранить семью не меньше, но железный факт, что всё как прежде не будет, а нормально подавно — заставляет бежать и уносить с тонущего корабля всё самое ценное: себя и своё сердце. — Дазай, прости, но ты всегда говоришь такие вещи людям? — тут же спрашивает Акико, забирая у Осаму стакан, заставив обратить на себя внимание. — Если заслуживают. — Не хотелось бы расстраивать, но слова ранят не хуже физических прикосновений, они также опасны. — Будешь мне лекции читать? — Просто подумай, как ты мог обидеть его. — Я хотел, — тут же усмехается Дазай, глядя ей в глаза, — очень сильно. Я хотел сделать также больно, как он мне. — Дазай, я не за то, чтобы прощать людей направо и налево, но месть никогда не помогает сделать себе легче. Он не ответил, лишь протянул к ней руки, упав на чужое плечо, что значительно насторожило — Акико прежде понимала, что их отношения переходят грань деловых, также, как и знала, что Дазай ничего не испытывает к ней. Йосано даже не могла сказать, что он её использует, ведь Осаму всегда оказывался внимательным к чужим проблемам, предлагая ей ни раз помощь в оспаривании решения суда — он был уверен, что сыну Йосано будет куда лучше с ней, но Акико не хотела обрекать сына на неполную семью, от того мягко отказывалась. — Ты сильно расстроен? — Я не знаю, — выдыхает Дазай. — я хочу напиться, а потом решить, что делать. — Ты так никогда не бросишь пить. — Возможно, это даже к лучшему.***
— Забираете? Так рано? — Коё складывает руки на груди, глядя на рыжего, ей в целом плевать, что будет, хоть и не плевать на Фамию, но некое недовольство всё равно сохраняется. И Чуя хотел бы ответить спокойно, но её вечно недовольная мина вновь выводит, особенно когда её подстрекательство приводит к тому насколько плохо он себя чувствует. — Да, забираем. И больше привозить не будем. — Накахара всё равно сохранял в душе капли уважения к ней — даже то, что она оказалась права насчёт Осаму не давало ей привилегии вмешиваться так настырно в его жизнь, — мы разводимся, довольна? — О, — на секунду лицо Озаки поменялось, она была не готова услышать это так прямо и лично от Накахары — обычно в городе все события передавались сарафанным радио, а новости из семьи Дазая и Накахары чаще к ней приходили от Ацуши или Акутагавы, однако, сейчас Чуя сказал это первый, при том выглядел не настолько счастливым, как ожидалось, — оу, ну наконец. Надеюсь, вы не сильно поругались? — Надеешься? Коё, давай честно, ты всегда этого ждала. Прежне Чуя никогда не обращался с ней на «ты». — Ждала, потому что Осаму тебе не пара. — Всё возможно. Где Фамия? — он резко меняет тему разговора, не желая выяснять отношения и искать обвинения. — Они с Шоё в комнате. Чуя не разуваясь направляется по коридору сперва в гостиную, но детей там не обнаруживает. Затем в детскую, по пути он вовсе ничего не придумал, что сказать Фамии — она и так всё поймёт по-своему, ведь для всех было очевидно, что ей придётся остаться с кем-то одним, и Накахара так ненавидел то, что только Дазай умел находить к ней подход. Мог что-то объяснять доступным языком, с лёгкостью успокаивал и переключал внимание на что-то другое — Чуя так не умел и не знал, как донести такие вещи, чтобы она не расстроилась сильно. Да и заранее не придумал, надеясь, что по пути что-то в голову придёт — но по пути он говорил с Достоевским, который его сюда и привёз, ожидая снаружи в машине, и теперь полагаться придётся лишь на умение импровизировать и то в каком настроении встретит дочь. Открывая дверь в детскую, Чуя видит Фамию, играющую с сыном Коё и слегка улыбается. — Привет, — сразу же опускается ниже, наблюдая за тем, как рыжая встаёт с места и бежит к нему, чтобы обнять, — как дела? — Отлично! Шоё подарил мне котёнка, — она тут же отбегает от Накахары, поднимая с пола мягкую игрушку в виде котёнка и подходит обратно к Чуе, показывая её ему. — Как мило… Поехали домой? — неловко Накахара улыбается, невольно сравнивая себя с Осаму — тот ведь с этой мелочи бы раздул целый цирк, который веселил бы Фамию, а Накахаре эти детские глупости недоступны. — Поехали! — настроение у неё было просто отличным, потому Фамия не особо вдавалась в анализ или вопросы, и Накахара был с одной стороны рад, с другой понимал — расстраивать её прямо сейчас он просто не сможет. — Я подожду в коридоре. Чуя выходит обратно, думая, что у него есть ещё немного времени, пока Фамия будет собирать свои вещи. На кухне Коё с любопытством выглядывала в окно, упираясь ладонями в подоконник — в душе она ликовала, ведь наконец её непутёвый племянник одумался и нашёл себе нормального мужчину, а не встречается с быдлом, которое чудом нажило денег на чужих ошибках — пускай, её это касается лишь отдалённо, Озаки считала своей обязанностью следить за жизнью Накахары. Когда-то она пообещала себе, что будет следить за Чуей, как за собственным ребёнком — после смерти его матери, у неё не было сомнений, чтобы взять Накахару себе, ведь тогда он был маленьким и слегка потерянным ребёнком — вечные проблемы в классе из-за цвета волос, после из-за роста. Не сказать, что Чуя был забитым, он вполне уверенно мог дать сдачи, но в силу своей внешней субтильности часто напарывался на тех, кто мог ошибочно полагать, что он слабый и никчёмный. Психика у Чуи всегда была нестабильной, несмотря на свою топорность и агрессивность — с потерей матери он, кажется, замкнулся бы в себе на раз-два, потеряв по сути и единственную поддержку, но Коё протянула ему руку помощи, осветив горизонт депрессии внезапным оптимизмом — она всегда говорила, что никакие события не становятся концом света, кроме собственной смерти. Жизнь Накахары только начиналась, а потому хоронить себя заживо нельзя, и Озаки прикладывала к этому все усилия, принимая все увлечения Чуи, она никогда не пыталась пересечь границу отношений с дружеских к родительским, зная, что вряд ли сможет заменить ему мать, но зато успешно справлялась с тем, чтобы поставить его на собственные ноги и перестать нуждаться в ком-либо. — Кого высматриваешь? –Чуя подкрадывается незаметно, легко выдернув её из раздумий, но Озаки это не потревожило. Даже наоборот. — Я рада, что ты приехал с Достоевским, — тихо выдыхает женщина, повернувшись к Чуе с мелкой улыбкой. Её реакция на происходящее казалась более правильной, даже успокаивала. Ведь действительно — чего утром Накахара так распереживался? — почему он не зашёл? — Коё, — рыжий в момент оказывается ближе, также мельком выглядывая в окно, — скажи честно. Почему тебе так не нравится Дазай? Такой вопрос не расстроил и не удивил, Коё всегда отмахивалась, не желая особо портить его и так неудачный брак своими домыслами, опираясь более на «у меня предчувствие» или «он хамло!», сейчас ведь терять уже нечего. — Чуя, когда я взяла тебя под опеку, ты был таким крошкой, — она усмехается, вновь поворачиваясь к окну, в котором глядела на фигуру в чёрном, мирно курящую у красной машины, — ты был испуганным и загнанным, как зверёк в зоопарке, я думала, ты никогда не начнёшь мне доверять. А ещё, сколько я тебя помню, ты всегда ненавидел отца и ему подобных — слишком высоких, грубых и равнодушных. — Ну, — Накахара растерялся, не понимая к чему она клонит, — он бросил нас, что я ещё должен был к нему испытывать? — Да, но ты никогда не видел его, — голос её стал чуть серьёзнее, а взгляд покосился на Чую, — а я видела. Дазай его точная копия. — Что? На секунду Накахара оторопел, в миг повернувшись к Озаки, глупо хлопая глазами — прежде Коё упоминала его отца в некоторых мелких сравнениях в знак неприязни, но Чуя откровенно не интересовался ни его внешностью, ни характером, и его, как человека, которого он никогда не видел и не увидит, не могло «не хватать», потому они легко это забыли. И не удивительно, почему Озаки не говорила ему раньше — может не хотела, чтобы Чуя разочаровался раньше времени, но… Внезапно стало интересно. — Да, я сразу заметила это. Знаешь, весь такой красивый, нахальный и уверенный в себе, конечно, он понравился твоей матери. Только ответственности — кот наплакал, от того он быстро исчез из вашей жизни из-за малейшего конфликта, — она вновь вздыхает, — я боялась, что это может повториться с тобой, и вы разойдётесь, у тебя останется разбитое сердце и ребёнок, а дальше… В общем, я рада, что ты одумался. С Фёдором тебе будет лучше. Тогда Коё ещё не понимала, как сильно ошибалась, но её слова каким-то странным образом подействовали на Чую. Словно он прошёл эмансипацию и теперь абсолютно свободен, внезапно ощутил какой груз сбросил с плеч, в конечном итоге принимая — брак с Дазаем был ошибкой, которая, к счастью, не затянулась слишком долго. По сравнению с тем, что могло произойти — шесть лет — это не так страшно. — Я не знал. — Я не хотела говорить тебе раньше. Ты бы мне вряд ли поверил. — Я просто… Я был растерян этим утром, — Чуя внезапно присаживается на стул у стола, — мы столько лет жили вместе, я банально привык к нему. Дазай никогда ничего плохого мне не делал, мне казалось, что я поступаю несправедливо. — Несправедливо ты поступил, когда женился не по любви, но вы ведь оба соглашались на это. Какие претензии? — Да, я понимаю, — Чуе не хотелось более делиться чувствами. Что-то его тревожило, но он не понимал, что именно. — Папа, я собралась! — Фамия появляется в коридоре, заставив Накахару слишком быстро подняться и подойти к ней. Чуя быстро помог ей надеть куртку и обувь, они попрощались с Коё и по пути на улицу девочка о чём-то безостановочно трещала, в то время, как рыжий словил когнитивный диссонанс — он столько лет спокойно жил с человеком, которого по-хорошему должен бы ненавидеть, так как в памяти всплывали слова из прошлого, которые недурно подходили под описание Осаму — жестокий, но харизматичный, явно привлекающий внимание, безответственный. Выходя на улицу, Накахара сильнее сжимает руку дочери, ощущая какая она холодная — да, зима их достанет в этом году намного быстрее, потому Чуя быстрее шагает к машине Фёдора и открывает заднюю дверь, запуская Фамию. — Поехали домой, — тихо выдыхает Чуя, садясь спереди. — Привет, — Фёдор глядит на рыжую девочку, у которой было много вопросов, озвучивать которые она банально боялась. — А где папа? — тут же спрашивает Фамия, игнорируя приветствие Достоевского, который не особо на это обиделся, заводя машину. Чуя на секунду теряется, не зная, что говорить, смотрит на Фёдора в надежде на подсказку, но тот, словно специально игнорирует это немым «сам выкручивайся». — Уехал. Приедет в воскресенье, — тут же отвечает Чуя. — Куда уехал? — Не знаю, честно. — Твоя честность поражает, — тут же усмехается Достоевский, после чего ему хочется треснуть. — Ну, извините, что я не такой мастер лжи, как вы, — тут же обиженно вздыхает Накахара и достаёт из кармана телефон, проводит пальцем по разбитому экрану и вспоминает, как швырнул его вчера об стену, когда на часах было двенадцать ночи, а от Осаму ни звонка — непонятно, что на него напало: внезапная ревность, злость, обида или всё вместе, но ему казалось, что они должны помириться, что развод это ошибка и игнорирование своих обязанностей и прежних привычек теперь личное оскорбление Чуи. Он привык, что Дазай всегда звонит, всегда пишет, всегда узнаёт о его настроении и самочувствии, он долгое время делал вид, что всё в порядке, даже когда понимал, что Накахара вряд ли вернётся — а перестав это делать, навлёк на себя агрессию. Да, только порез оказался совсем дикостью — Чуя никогда не занимался самоповреждением, но отрицать свои истеричные порывы было сложно. На руке теперь красовался отчётливый красный след от ножа, зачем он это сделал — непонятно, но потом приходилось долго со слезами ползать на коленях и вытирать капли крови с пола на кухне. А там недолго и Осаму пришёл — лишь одним своим равнодушием он доводил Накахару до таких действий, неужели кому-то казалось, что развод пройдёт под эгидой праздника? Как бы не так — Чуе казалось, что у него отняли часть себя, и место этой дыры удачно прикрывалось рёбрами.