***
Настрой с утра был ужасным — несмотря на то, что сегодня Дазай снова забирает дочь (а к этому дню она уже выздоровела, и, на удивление Дазая, Чуя даже не стал его этим попрекать и припоминать, что это произошло по его вине). Почему-то Накахара предчувствовал нехороший разговор, даже если понимал, что это важно — в последние дни его невероятно мотало, как сумасшедшего от одной мысли к другой, а мыслить критически или строить планы наперёд он и вовсе разучился с таким состоянием, потому не слишком здраво оценивал происходящее. Единственное, что он знал наверняка: его сейчас все бесят, он бы с удовольствием остался один, либо вернул всё обратно, чтобы не сомневаться, а ещё Коё всё настырнее, как и Фёдор, интересовалась почему же он не звонит и не горит желанием общаться, хотя ответ был очевиден и прозрачен — в этом больше нет совершенно никакого смысла. Однако, Фёдору он обещал, что встретится с ним, потому с утра он собирал Фамию перед приездом Осаму, задумчиво вспоминая прошлую встречу — почему-то от неё было одинаково приятно и противно, словно тебе дали по лицу и следом же обняли. В голове всё перемешалось от такого контраста, что про Дазая Накахара ничего не понял — лишь про себя, и то это в меньшей степени радовало. Естественно, Чуя мог наивно надеяться на то, что они заснули вдвоём вовсе не случайно, но, что он ясно понял из всей этой истории — не стоит строить иллюзий и ложных ожиданий. Особенно если никаких обещаний никто ему не давал, отчего-то Накахара сам вообразил, что Фёдор на нём женится и захочет завести семью, да и как это было наивно! Он ведь и намёка не давал — ему плевать на семью, на Фамию, да и на самого Чую тоже, ему нужно было лишь перечеркнуть личное сожаление из прошлого. Почему же он так поздно это понял? Потому что никогда не понимал, что настоящая любовь приходит со временем, а не с весной — ведь желание трахаться также быстро пропадает, как и появляется. — Ты поедешь с нами? — Фамия тянет руки к лицу Накахары, беря его в свои маленькие ладошки, пока рыжий аккуратно застёгивал рубашку на её теле, однако, остановился, услышав вопрос. — Нет, мне нужно сегодня на работу, поэтому я просто выйду с вами, — тут же отвечает Накахара и слегка поглаживает её ладонь. Она уже охотнее шла на контакт, и Чую это достаточно удивляло — может, заметила что-то? Говорят же, дети чувствуют лучше, да и у Накахары настроение теперь не такое дерьмовое, когда он хоть всё понял. Хотя, вспоминая тот монолог Дазая на кухне, у Чуи моментально ухудшалось настроение. Не может же такого быть, чтобы у Осаму напрочь закрылось сердце, он же совершенно не такой чёрствый. Да, теперь рыжий понимал, что жизнь его полна сожалений, ведь он никогда не был с ним откровенен, считая, что Дазай не сможет понять, даже когда тот вечно был рядом и всегда понимал. Рядом с ним Чуя действительно чувствовал опору, возможно, и того, чего лишился в детстве, став достаточно грубым и недоверчивым — но Дазай никогда не жаловался. Что получается, Чуя здесь главный злодей? Рыжий быстро берёт в руки свой портфель, не понимая, зачем Фёдору сегодня понадобились его документы и паспорт, но, вроде как, у него какое-то деловое предложение, подвоха никакого не было. Так странно, что их отношения уже давно перетекли из дружеских в столь непонятные, зато теперь не стоило париться о том, как намекнуть на то, что он не хочет сейчас вовсе никаких отношений. Потому что единственное чего он по-настоящему хотел — это вернуть всё на свои места. Звонок в дверь заставляет поднять голову. Накахара тут же встаёт с колена, вручая Фамии её портфель с вещами, сказав обуваться, прежде чем подошёл к двери. Он уже знал кого встретит, что давало лёгкую иллюзию того, что что-то между ними хотя бы перешло из состояния войны в мир, хотя сейчас обсуждать вообще какие-либо мелочи по поводу предстоящего развода не хотелось, Накахара столь упорно откидывал от себя эти мысли, чтобы лишний раз не нервничать. Хотя он знал, что эти проблемы никуда не денутся, но сейчас сил справляться с ними не было. — Привет, — Чуя здоровается не слишком радостно, но и не равнодушно, скорее обыденно. И это так странно… Им стоило столько пройти, чтобы вернуться к тому же? — Привет, Фамия уже собралась? — брюнет остался на пороге, Чуе лишь кинул небрежное приветствие, а затем увидел рыжую девочку, что уже собралась. — Меня подождите, — тут же говорит Накахара, снимая свой чёрный плащ. — А ты зачем? — Мне нужно в кафе. В ответ Осаму многозначительно промычал и взял мелкую за руку. Чуя же посмотрел на него, но ничего не сказал, лишь молча взял телефон и пошёл за ними в след, закрыв за собой дверь. Дазай старался игнорировать его, либо вёл себя слишком отстранённо, за что Чуя не мог его осуждать, но это убивало всякую мотивацию, словно примирения желал лишь он один — хотя, возможно, так и было, ведь недавно Осаму ему всё достаточно доходчиво объяснил. И почему-то Накахара вновь эгоистично не верил, но если отбросить эти сантименты, почему бы не поступить умнее, или Дазаю так важно проявить гордость? Осаму сказал, что ему плевать, и Накахара в это почему-то до сих пор не мог поверить. Возможно, он слишком привык к его любви. Выходя из подъезда, Чуя слышал щебет Фамии под боком, шуточные ответы Дазая, сам смотрел в телефон, быстро печатая предупреждение о том, что скоро будет. Когда поднял взгляд, заметил, что Осаму незаметно поглядывает на него изредка, видимо, думая, что Накахара по-прежнему равнодушный и погружён в работу. — Тебе не холодно? — внезапно спрашивает рыжий, глядя на Фамию, пока они медленно шли в сторону машины. — Нет… — Решил наконец стать заботливым отцом? — внезапно брюнет ни к месту перебивает её, что заставляет Чую тяжело вздохнуть. — Вообще-то я..! — внезапно он поскальзывается на месте и хватается за рукав Дазая, а Осаму и не заметил, как и сам подхватил его с боку, практически прижав к себе, чтобы не упал. О, и как он мог забыть, что у Чуи зимой координация нарушена ни к чёрту, всё время приходилось держать его за руку и не дать съехать по скользкой дороге. — Господи, держись уже, — Дазай убирает от него одну руку, взамен предложив свой локоть, чтобы Накахара молча схватился за него и даже не успел задать вопрос, — подвезу тебя к кафе, нам всё равно по пути. В ответ Чуя промолчал, даже слегка покраснев от такого — и снова, как шесть лет назад, когда Накахара отвергал все его ухаживания и был не готов вообще к какому-либо сближению. Как сейчас помнит, Накахаре крайне тяжело было сходиться с людьми — недоверие, грубость и неумение сближаться вообще как-либо не позволяло ему хотеть влюбляться, искать отношений и тем более с мужчинами, как сейчас было странно помнить, что в подростковом возрасте все взрослые его пугали, даже непонятно почему. Удивительно, что с возрастом Накахара научился хоть чему-то, хотя по-прежнему его навыки коммуникаций оставляли желать лучшего, ведь все его друзья, по сути, друзья Осаму, либо родственники и коллеги по работе. Чуя крепко держался за чужой локоть, не желая снова упасть, хотя машина их была очень близко, и Накахара не знал какими окольными путями будет возвращаться без Дазая, чтобы не упасть по пути, однако, что-то да придумает. Может, его привычка не смотреть под ноги и спешить так сказывалась на нём. Сев наконец в машину Дазая, Накахара молча пробежался глазами по салону, хотя, в целом, ничего не изменилось — да и чего он ожидал увидеть? Хоть малейший намёк на то, что здесь кто-то был помимо него? Что Осаму завёл любовницу или подружку? На секунду, представив, что Дазай уже завёл с кем-то отношения — да, с той же Йосано — Чуе стало слишком плохо, словно его ударили в самое сердце, заставив почувствовать себя совершенно ненужным и легко заменимым для самого близкого своего человека. Думать об этом было страшно и неприятно — но тут же Накахара осознал. Осознал какие страдания приносил Дазаю, когда пытался в нём намеренно вызвать ревность и продолжал общаться с Фёдором, в общем-то, и не скрывая свою симпатию и равнодушие к собственному мужу, Чуя сейчас ощутил на себе малый процент того ужаса, что регулярно испытывал Осаму каждый день, сколько знал — твой муж, которого ты любил сильнее всего на свете просто без причины уходит от тебя, заменив на человека, который практически возник из ниоткуда, и подобный поступок сейчас показался настолько скотским, что Чуе захотелось прямо сейчас начать просить прощения. Ха, ещё бы он удивлялся, что Дазай с каменным лицом на него смотрит, Накахара и сам не знал, как бы себя вёл, если бы это Дазай ушёл к какой-нибудь суке, оставив его. Наверное, он бы сошёл с ума или выпрыгнул в окно с горя. — Дазай, — внезапно Чуя повернул к нему голову, сжав телефон в ладони. Брюнет помедлил, сперва вставив ключ зажигания, а затем подняв на него голову с достаточно выжидающим взглядом. И Накахара тут же замер, не зная, что именно он хотел сказать — ему казалось, что он обязан что-то сделать прямо сейчас, иначе потом будет поздно, что он упустит его навсегда. Но ничего в голову не приходило, ему словно передавило горло. — Что? — наконец спрашивает брюнет, думая, что так дело пойдёт быстрее. Однако это никак не помогало почувствовать себя увереннее. — Я просто подумал… — никогда бы Накахара не подумал, что просить прощения бывает так тяжело. Однако, сдавшись, он тут же выдыхает, — ладно, ничего. Ему снова показалось, что его не поймут. Наткнуться на отказ или осуждение, как вчера, было так страшно, что Чуе показалось, что это бесполезно от начала и до конца. Что Дазай прав и, что разбито — то разбито? Но это совсем не укладывалось в голове. Так легко расстаться с тем, что они строили все эти годы? Хотя, Чуя сам всё разрушил.***
Скучая уже порядком полчаса, Фёдор периодически посматривал на часы: сперва на стене, затем на руке, не понимая почему Чуя внезапно опаздывает, хотя условились встретиться без проблем заранее — и даже на сообщения о скорости прибытия не отвечает, потому приходилось смиренно ожидать без возможности ускорить его путь. Иногда стучал пальцами по крышке стола, впервые испытывая такое напряжение — сейчас всё перевернулось вверх дном не только в одной рыжей головушке, ведь Фёдор прежде был уверен в том, что делает. Что у Чуи есть проблемы в браке, которые образовались из маленькой трещинки банального недоверия и агрессии обоих — подлить масла в огонь было не трудно, и Фёдор не испытывал даже стыда. Зачем? Ведь они всё равно были обречены, даже если бы прожили вместе ещё пару лет, тут и гадать не нужно, что не реализованный потенциал и сожаления заставят их расстаться и развестись. Достоевский лишь помог времени и ускорил этот процесс. Однако, Чуя всё больше выходил из-под контроля. Вовсе непонятно было — чего хочет этот человек и чего ему не хватает. Он так хотел, чтобы его кто-то пригрел на груди и приютил в своём сердце — ведь сердце Осаму не умещало сразу двух людей, а потому Накахарой было так легко манипулировать с помощью любви. Но в последнее время он стал умнеть, что Фёдору, естественно, не нравилось. Рычание мотора привлекло внимание с лёгкой надеждой, ведь ожидание уже замучило, и Фёдор, плавным движением с хитрым выражением глаз посмотрел в окно, где остановилась до жути знакомая машина. Кажется, он запомнил её и догадался, а тем более, когда из неё наконец вышел Накахара. Вот, что было действительно плохо — Фёдор ясно знал, что Чуе нужно. — Добрый день, — Чуя с мелкой улыбкой поздоровался с одной из официанток, как только зашёл в кафе. Сам Накахара волновался, испытывая эмоции отвратительного спектра: он был растерян, слегка взбешён и даже напуган, но вновь смешивать всё в кучу было бессмысленно. Поэтому он решительно спрятал всё ненужное и не касающееся дела, по пути снимая с себя плащ, пока направлялся в сторону стола, за которым они с Достоевским обычно сидели. — Доброе утро, — первым здоровается брюнет, мелко протягивая руку к чужой ладони, но рыжий ловко уворачивается от нежелательного жеста путём потирания своих культей. — Ох, ну и холодно сегодня, — вместо приветствия всё же отвечает Накахара, садясь напротив, — я уже не помню по какому поводу ты звал меня, — делает короткую паузу, наконец, — но ты говорил, что это важно. — Тебя подвозил Дазай? — Какая разница? — на секунду Накахара слегка напрягся. — Да так, мне кажется, что меня одного интересует, как будет протекать процесс твоего развода? — с внезапной колкостью отвечает Фёдор, заставив Чую испытать неприятное дежавю. — А, так ты только поэтому меня позвал? — Ты уходишь от вопроса. — Да, ты прав, — внезапно Накахара ощутил, что делает то, что должен, — меня совершенно не волнует процесс моего развода, и удивительно, что он так сильно волнует тебя. — Я собираюсь помочь. — Я не просил твоей помощи. — Неужели? — тут же Достоевский закидывает ногу на ногу, подпирая кулаком лицо, — и когда сбегал из дома и жаловался мне на Дазая? На секунду Чуя замолчал. Он вообще ничего не хотел доказывать, не хотел спорить и объяснять что-либо — долгие оправдания всегда приводят к ссорам, ведь никто не пытается понять друг друга. Единственным способом было — делать то, что Накахара считает нужным, принимая решения самостоятельно, а не позволяя другим руководить его жизнью. — Мне плевать, что ты там думаешь обо мне, я не нуждаюсь больше в твоей помощи, — внезапно рыжий встаёт с места, кидая короткий взгляд на Достоевского, — к сожалению, наши пути расходятся, хоть мы и построили это кафе — ни ты, ни оно не заменит мне прежней жизни. — И это вся благодарность? — Извините, что в ноги не падаю. Всё же заставляет вновь занервничать, хотя рыжий с долей благодарности отнёсся к этой ситуации — если бы не это недоразумение, он бы никогда не понял, как любит своего мужа и почему он точно не должен потерять его. Заменить человека невозможно, он теперь лично убедился в этом.***
В пятом часу воскресного дня мельком набирая телефон бывшего, Дазай решительно направлялся в сторону бывшего дома, заранее отправив ребёнка к его родственнице, к которой его превентивно отправили по наставлению родного отца. В голове и вправду всё перемешалось — ситуация застыла на месте, словно режиссёр всё время следил за ними и резко сказал «потанцевали, и хватит!» однако Осаму не в сраном мюзикле, поэтому заранее думал, что будет делать. И вариантов было немного, но Йосано — светлая голова — подсказала ему уехать куда-нибудь на несколько дней, чтобы действительно взять паузу в этой ситуации. Однако, больше всего гложил лишь один факт — Фамия кровная родственница Чуи, пускай и права у них на неё полностью равные, Осаму понимал важность того, что их нельзя разлучать, даже если она его чертовски боится. В её голове Чуя непобедимый и всесильный Бог, которому можно полностью доверять, хоть его кара и может застичь тебя внезапно без каких-либо предпосылок — лишись она столь важной опоры в таком раннем возрасте, Дазаю придётся заранее копить деньги на психотерапевта для дочери, когда она вырастет с комплексом неполноценности. И главное, оставлять её с Чуей было опасно, тогда ей понадобится не просто психотерапевт, но ещё и психиатр. И все эти мысли так выедали, сердце Дазая буквально было пусто от подобных размышлений. Ему так не хотелось сожалеть о потерях, но он трезво оценивал и понимал, что скорее всего сопьётся, когда лишится их обоих. По телефону, к сожалению, ему так и не ответили.***
В то же воскресенье с утра Накахара был на нервах. Во-первых, потому что сегодня приедет Дазай забрать оставшиеся вещи — куда и зачем он уедет Чуя не знает, но переживает так, словно он имеет на это полное право: знать где его «муж», куда он собрался и даже участвовать в решении куда он поедет, хотя сейчас он не может ему ничего запретить. Это бесило, словно Чуя чувствовал того, чего не должен был — как будто, всё как раньше, но ничего, как раньше уже не будет. Кризис отношений затронул их слишком сильно, Накахара слышал что-то о том, что каждая пара переживает такой момент, период, который нужно пройти вместе стойко, хоть и не придавал этому значения. И насколько сильно этот кризис их изменит, ведь Чуе кажется, что уже всё потеряно — если Дазай уезжает! Боже, какой же он идиот, что промолчал тогда в машине! Всё, что ему нужно было — сказать несколько слов о том, что он чертовски сожалеет и полностью берёт на себя ответственность, Чуя должен был сказать хоть что-то. Даже если бы ему отвечали что-то обидное и колкое, Накахара должен был его остановить — ведь Дазай ждал этого ещё тогда на кухне, когда так смотрел на него, ожидая, что Чуя скажет именно то, что должен. Но он струсил, или просто не хотел терять гордость, растерялся и принял поражение смиренно, а теперь не хотел с ним смириться — Накахара не знал сам, но сейчас точно ощущал, что совершил ещё одну огромную ошибку. И он не простит её себе, потому что её последствия касаются непосредственно его собственной жизни. К пяти часам он не знал, чем себя занять. С утра позвонил Дазаю, попросив отправить к Коё, хотя они обещали, что больше не будут у неё оставлять дочь, но она сама давно просилась в гости, однако, у Чуи не было возможности сидеть с ней — он не представлял, как Озаки будет смотреть на Дазая, когда тот приведёт её, но вроде она не перезванивала с злобными претензиями, что было достаточно удивительно. Накахара же засел в работу, пытаясь разобрать хоть что-нибудь из отчётов по доходам, что прежде позволяло ему почувствовать немного больше контроля в своей жизни хоть над чем-то, однако все цифры вылетали и смешивались — Накахара и сейчас ничего не понимал. Пока его не прервал телефонный звонок, из-за чего Чуя закатил глаза и встал с места, подойдя к телефону на тумбочке возле кровати. — Алло? — Привет, — голос Фёдора снова почему-то звучал надменно, и у Чуи это вызывало ужасные предчувствия, — в последнюю нашу встречу ты вёл себя достаточно агрессивно, — начинает он, и у Накахары уже возникает желание сбросить, но почему-то он слушал. Сейчас любая мелочь дополняла картину происходящего, — и я даже не успел уточнить самого главного — ты всё же планируешь разводиться? — Фёдор, — раздражённо почти сквозь зубы Чуя громко вздыхает, — какого чёрта тебе от меня надо? — Если всё так, как я понял — ты наивно надеешься, что Дазай к тебе вернётся? — Я не хочу это обсуждать с тобой, — внезапно Накахара ловит себя на мысли, что внезапно лицемерит: раньше же именно с ним он хотел обсуждать всё, что творится в его личной жизни, вплоть до того с какой регулярностью они трахаются, а сейчас это вызывало отторжение. — Что же внезапно изменилось? Наивно надеешься, что Дазай примет тебя обратно? — Слушай, тебя это вообще больше волновать не должно, — внезапно вспыльчивость даёт о себе знать, однако, его быстро прерывают. — Неужели? — теперь и сам Достоевский был раздражён, — ты правда такой тупой или прикидываешься? — Ты просто захотел оскорблять меня? — Нет, просто сам подумай — зачем ты нужен Дазаю? Что ты можешь ему дать и предложить? Любви ты никому кроме себя дать не можешь, поддерживать или помогать — тоже, да и трахнуть тебя не получается, на что ты обрекаешь несчастного человека? — Закрой рот и не звони мне больше, — внезапно рыжий повысил голос от такой наглости, сперва слишком разозлившись и сбросив вызов. Но гнев прошёл так же быстро, как и зародился, потому что Чуя ощутил правдивость этих слов. Чуя стоял на месте, сжимая телефон ещё несколько секунд, чувствуя себя в очередной раз разбитым — его стрессоустойчивость уже не позволяла ему переносить ссоры агрессивно, они расстраивали и подбивали его с каждым разом ещё сильнее. И сейчас он ощутил в груди такой груз, что и описать сложно, он внезапно осознал насколько всё ужасно: он буквально разрушил свою семью, лишился единственного человека, с которым мог прожить свою единственную жизнь, обрёк дочь на несчастливое детство в неполной семье и скоро лишится кафе, из-за которого всё и началось — внезапно сдерживаться и думать, что всё будет хорошо стало невозможно, потому Накахара молча потянулся обеими ладонями к глазам. Нет, он обещал себе не плакать — Дазай всегда говорил: «не жалей себя, жизнь станет бесконечным кошмаром», но сил справляться больше не было, поэтому Чуя не сдержал истерику. В дверь снова позвонили. Накахара громко вздохнул, благо, умея брать себя в руки за несколько секунд — пришлось сделать вид, что всё в порядке, чтобы действительно не потерять лицо и не упасть в котёл саможалости. Отложил телефон в сторону, медленно двинувшись в сторону коридора с кухней, по пути вытирая влажные глаза — как он всё исправит? Чуя уже не знал, слишком долго наблюдал за крушением Титаника, ничего не предпринимая. Однако, всё же подходит к двери, открывая её молча. Видит Дазая и поджимает губы в напряжении — что-то определённо должно случиться. Вернее, что-то он точно должен сделать. — Добрый день, — слишком по-канцелярски Дазай бросает короткое приветствие, особо не занимаясь рассматриванием Накахары, сейчас он потерял какой-либо интерес или надежду, что Чуя скажет ему что-то новое или постарается что-то сделать. И сразу же проходит внутрь, закрыв за собой дверь, пока рыжий отходит в сторону слишком тихо и пассивно. В прошлые разы он активно рассматривал его, о чём-то думал, что-то хотел сказать, либо просто испытывал спокойствие и уют рядом, невзначай вертясь рядом и внимая каждому слову Осаму. Сейчас же шумно вздыхал и одиноко смотрел в пол. — Да, привет, — наконец отзывается, а затем идёт в сторону спальни, — я вещи твои не трогал, они на месте… Неужели он прямо сейчас возьмёт и уедет? Надолго — и они больше не увидятся в таких мирных обстоятельствах. Ведь неясно сколько времени Осаму будет отсутствовать, зато ясно, что случится, когда вернётся — одобрение на развод и начало судебных разбирательств, которых Накахара вовсе не хотел, к тому же и от помощи с адвокатом отказался. Да и какая теперь разница. Дазай также проходит в сторону комнаты, он даже не снял плащ, явно показывая, что зашёл совсем ненадолго, буквально сейчас уйдёт. Накахара молча сел на кровати, иногда посматривая в его сторону, пока Осаму забирал вещи, и истерика, которую он сдержал снова подкатывала ближе — ну, почему всё так? Даже когда он понимает, что это была идиотская ошибка — он бы никогда не сделал ничего подобного, если бы точно знал, как всё закончится, хотя на что он изначально надеялся? Что всё выйдет гладко и тихо, как в сраных утопических идеях, где один выступает бедным агнцем, второй злым злодеем, а третий божьим спасителем? Только Чуя и сам не заметил, как превратился в палача из жертвы. Дазай же молча складывает вещи, пока не замечает, что Накахара сегодня подозрительно тих — прежде он хотя бы оставлял намёки на то, что ему не безразлично, либо чего-то ждал, сохраняя прежний контакт между ними хотя бы в виде людей, которые чего-то хотят и ждут друг от друга. Хотя, какая ему к чёрту разница? Давно пора было отпустить и переступить. И непонятно почему это обижало — Осаму изжил в себе всю жалость к другим и к самому себе, но отчего-то сейчас она вновь всплыла наружу. Он аккуратно поворачивается к рыжему на месте, замечая, что Накахара даже не смотрит в его сторону, да и в телефон тоже — что уже удивительно — он лишь сжался на месте в комок, подпирая голову и глядя куда-то в пол, хотя его красные глаза Дазай, естественно, заметил сразу — он оставался чертовски внимателен к мелочам даже сейчас. У него точно что-то случилось. И Дазай очень хотел проигнорировать это, но остатки эмпатии к Чуе, как к существу, которое прежде значило весь смысл его жизни, заставляло его по-прежнему волноваться. Но как можно волноваться о том, кто тебе совершенно никто? Дазай не понимал, но даже если бы они встретились через пять или десять лет, он был бы готов помогать ему, как бы тупо это не было — любить так сложно и больно! Положив чёрную футболку на место, Осаму аккуратно разворачивается на месте. Снова чувствует себя школьником, который впервые подошёл к однокласснице и не знает, что делать и сказать — он также не уверен, что должен это делать и так будет правильно, но сейчас впервые поддаётся чувствам, слегка наклонившись к рыжему. — Что случилось? — короткий вопрос вызывает невероятно странную и неожиданную реакцию, из-за которой Осаму и сам теряется чертовски сильно — Чуя сразу же начинает плакать перед ним, тщетно пытаясь остановиться и вытереть с глаз слёзы, однако громко всхлипывая и прижимая ладони к лицу. И к такому даже Дазай был не готов! Чуя никогда не плакал перед ним, он всегда был эмоционально дистанцирован, редко показывал чувства, редко говорил о чём думает, и сейчас внезапно сбрасывает маску и не боится показаться действительно напуганным, даже когда есть риск, что Осаму проигнорирует и просто уйдёт, — Чуя, т-ты, перестань, — Дазай даже не знает, что говорить, тут же садясь рядом и притягивая рыжего к себе, надеясь, что это хоть как-то поможет — и, чёрт, он действительно успокаивал людей, но ни разу это не был Чуя, а он, словно, был совершенно другим человеком, слишком особенным, что и сравнивать их не было смысла. Да, глупо, да, он повёлся, но сейчас он действовал слишком автоматически, понимая, что никак иначе поступить не может — это же Чуя! Тот, с которым он столько прошёл и прожил столько, как он может равнодушно смотреть на его страдания? Видимо, Осаму был слишком самоотверженным, если вновь в первую очередь думал о чужом самочувствии, — перестань плакать, чего ты… — Прости меня, — что-то непонятное мямля, Накахара цепляется в чужую грудь, чувствуя наконец эти сильные руки и широкие ладони на своих волосах, что моментально заставляет его замереть, чтобы ощутить их подольше, — и не уходи, не уезжай, — голос его снова звучал слишком обрывисто, как и мысли, — я хотел… я хотел тебе сказать ещё в машине, я даже не думал, что делаю, мне всегда казалось, что я не люблю тебя, — внезапный несвязанный поток слов оказался внезапно найден — все мысли, что он не озвучил на кухне, в машине, но решился сейчас, — я не знал, что это — мне казалось, что я упускаю что-то очень важное в своей жизни, а у меня её и нет без тебя. Я не справлюсь один, пожалуйста, не уходи от меня. — Чуя… — Нет! Просто послушай! — он тут же поднимает голову от чужой груди, кажется, слегка придя в себя, тут же утирает одной рукой влажные глаза, второй по-прежнему не отпуская его рубашку, и Накахара понимал, что Дазай может больше не выслушивать его страдания, оставить своё решение, сказать, что ничем не может помочь, но как же не хотелось расставаться! Буквально всё внутри болело от одной мысли о том, что это конец, что он теряет его, — я знаю… Я знаю, что заставил тебя страдать, и знаю, что не могу ничего тебе предложить, я вообще не понимаю почему ты терпел меня всё это время. И мне страшно, когда я не могу поговорить с тобой, как раньше, — вновь он опускает голову, стараясь не замолчать в нерешительности, как прежде, хотя из-за кома в горле говорить было по-прежнему тяжело, — мне страшно, когда ты злишься на меня и уходишь, я чувствую себя ненужным, но ещё больше мне страшно за то, что испытываешь ты в моменты, когда не можешь видеть меня. — Тихо, — Дазай всё же пытался что-то ответить, но Чуя внезапно поднялся на коленях, сразу же вцепившись руками в лицо брюнета, держа ладонями за щёки. — Я люблю тебя, — настолько несдержанным и отчаянным Дазай видел его впервые, однако сердце и тело буквально оттаяло от таких слов, и Накахара тут же вновь вцепился в чужие объятия, мягко проводя пальцами по чужим волосам, он вжимается головой в чужое плечо, стараясь всё же взять себя в руки и не заплакать вновь от страха, — пожалуйста, не уходи от меня, — уже шепотом добавляет рыжий, пока чужие руки также крепко сжимают его в объятиях, прижимая к себе. Парень пересел на чужие колени, мелко обнимая, пока Осаму молчал, смотря в одну точку, он не мог до конца здраво понять, что происходит, но что-то подсказывало ему, что теперь всё станет по-другому, хотя доля страха заставляла его чувствовать себя некомфортно. Даже не страха, а настороженности, хотя он поверил Накахаре целиком и полностью. Некоторое время они сидели молча, кажется, думая о своём, но сходясь в одном — отпускать друг друга не хочется. Чуя думал, что Дазай может просто успокоить его и пытаться договориться не устраивать таких истерик, но чем дольше они сидели, тем больше он понимал, что прогонять его никто не собирается, и Накахара так соскучился, что мог бы просидеть рядом с ним несколько часов, потому что Дазай, как всегда, пах лесом, тихо вздыхал и гладил его волосы, пока Чуя постепенно успокаивался и сердце его больше не так болело. Хотя, естественно, Накахара нанёс ему намного больше шрамов — он слишком самоуверенно принимал решения, считая, что так будет правильнее, хотя, честно — он не понимал, что творит, и всё неслось как-то само по быстрому течению. Зато сейчас внезапно остановилось. — Дазай, — рыжий вновь отстраняется от него, чтобы посмотреть в глаза. Брюнет был подозрительно молчалив, хотя, может, и он растерян из-за столь внезапного откровения — у него ведь были совершенно другие планы. Держит театральную паузу не нарочно, не зная, как лучше выразить словами то, что он хотел, — ты… прости меня. — Я не обижаюсь, — ответ был достаточно твёрдым и правдивым, однако внезапно чужие руки перешли на талию, — хотя я до сих пор считаю, что хорошая порка тебе не помешает. — Что, — Накахара моментально краснеет. Ого, кто-то решил вспомнить их молодость? Боже, чем они только не занимались, пока не появилась Фамия, вспомнить стыдно, — я серьёзно с тобой разговариваю! — Я знаю, — также серьёзно отвечает, перейдя к более строгому тону, — да, мне неприятно думать о том, что произошло, и что всё так вышло. Но, к сожалению, я и сам не могу уйти от тебя. Ты мне стал слишком дорог. Накахара слабо улыбнулся, по-прежнему слегка нервничая. Однако, это было скорее ожидаемым последствием облегчения, прежде ему стало окончательно хорошо.