15 лет назад
Городок Ред-Шорт располагался на границе с резервацией Пайн-Ридж, что никому не шло на пользу: безработные коренные были источником постоянной угрозы для белых жителей, а белые снабжали коренных запрещённым к продаже в резервации алкоголем. Люди хоть с какими-нибудь перспективами уезжали отсюда, оставались только те, у кого выбора не было. Одним жарким летом у реки Шайенн сидел смуглый мальчик из коренных и выкладывал на песке сложный узор из камней. Его пухлые губы беззвучно шевелились, словно он вёл с кем-то беседу; то и дело он останавливался, оглядывал узор, а потом продолжал свою сложную работу. Он не видел, что за ним наблюдают три белых мальчика — один постарше, два других помладше. — Что он делает? — шёпотом спросил старший, почёсывая комариные укусы на голени. — Никто не знает, — ответил один из младших. Третий поднял с земли камешек, подбросил его на руке, а потом прищурился и метнул в смуглого мальчика. Тот вздрогнул, но даже не обернулся к обидчикам, словно их и не существовало. — Видал? — спросил камнеметатель и ухмыльнулся. — Тупее курицы. Те хотя бы понимают, что убегать надо, если камнями кидают. Старший тоже поднял камешек и бросил. Попал — с тем же результатом: смуглый мальчик не повернулся, продолжая заниматься своим делом. — Эй! — крикнул третий. — Тупица! Индейская свинья! Псих! Никакой реакции. Мальчики подошли ближе, их тени упали на каменный узор, и только тут смуглый мальчик, кажется, заподозрил: что-то не так. Исцарапанная, перепачканная песком рука замерла над очередным камнем; мальчик посмотрел в сторону, по-птичьи склонив голову; его губы продолжали шевелиться. — На меня посмотри! — старший легонько ткнул его в бедро носком кроссовка, но мальчик смотрел куда угодно, только не на обидчиков. — А он что, не разговаривает? — Ну как... — солидно отозвался его друг. — Мэтт, сделай ему «сливу». Третьего из мальчишек долго просить не пришлось, и он с силой ущипнул подопытного за шею. Тот вскрикнул, вырвался и встал на ноги; оказалось вдруг, что он крупный — выше старшего из мальчиков. Старший неуверенно попятился, но Мэтт басом сказал: — Он вообще не дерётся. Вообще-вообще. Гля! — и он пнул смуглого мальчика в коленку, а его товарищ, подскочив сбоку, принялся обеими руками тыкать несчастного под рёбра. Их жертва действительно не пыталась защититься; он только неловко отступал, по-прежнему не глядя на них, склонив голову набок и глядя в сторону. Вдруг он глухо замычал, сел на песок, закрыл лицо руками, а голову спрятал между коленей. — Видишь? — спрашивали младшие мальчики старшего товарища. — Совсем ненормальный... Они сыпали песок на голову и за шиворот смуглому мальчику, не зная, что из прибрежных кустов за ними наблюдают две пары недобрых глаз. В кустах прятались два маленьких индейца, облачённых в джинсы и чёрные майки с надписью «Оглала». Пользуясь тем, что белые отвлеклись, они короткими перебежками приблизились, а потом берег огласил пронзительный боевой клич, и два оглала бросились в драку. Они действовали слаженно и обдуманно: вначале вдвоём налетели на старшего из мальчиков, повалили, насыпали ему песка в глаза и надели футболку на голову; затем вступили в короткую, но яростную схватку с оставшимися противниками, из которой вышли безоговорочными победителями. Спотыкаясь и падая, белые бежали; у одного был подбит глаз, второй вытирал кровь из носа, у третьего лились слёзы. Оглала улюлюкали вслед, пока белые не скрылись из виду. — Это мы. Всё, они ушли. Открывай глаза, — сказал один из них и попытался развернуть клубок, в который свернулся обиженный мальчик. Тот вначале никак не реагировал на его слова, но потом всё-таки отнял руки от лица и недоверчиво оглянулся по сторонам. — Вставай. Пошли домой. Они подняли его, отряхнули от песка и деловито, привычно осмотрели — нет ли ран или ссадин. Но на этот раз обошлось. — Вот почему ты такой, а? — возмущался один из мальчиков, шагая по песку в ту же сторону, в какую улепётывали их противники. — Ты же больше их! Ты бы им... н-на! Н-на! — и он ударил кулаком в ладонь, изображая, как именно стоило разделаться с противниками. — Брось, Джимми, — мрачно сказал второй. — А то ты не знаешь, что он тебя не слышит! Часа через три по пыльной дороге проехал полицейский автомобиль и остановился у дома на отшибе. Пожилой чернокожий шериф поднялся по ступенькам и позвонил в дверь, выкрашенную облупившейся краской. Это был не единственный след запустения: в углу веранды грудой валялись запылённые и выцветшие рождественские украшения, в ограде не хватало столбиков, а сайдинг кое-где отходил от фасада. Дверь открылась, и на пороге показался высокий оглала в старых спортивных штанах и покрытой пятнами майке. По его лицу ещё угадывалась благородная красота так же, как по дому угадывался некогда присущий ему уют, но теперь хозяин разваливался так же, как и дом: резкие черты лица оплыли, красивый прямой нос опух и покрылся сетью лопнувших сосудов, взгляд стал осоловелым и мутным. — Привет, Джефф, — поздоровался шериф, внимательно взглядываясь в него и пытаясь понять, насколько тот пьян. Алкоголем от него разило будь здоров, но вопрос был в том, способен ли он хоть два слова связать. — Разговор есть. Оглала сфокусировал взгляд на шерифе и сделал жест, разрешая войти. Двигался он по прямой и не качался, когда шёл, а значит, ещё не успел надраться. Это хорошо. Шериф уселся в гостиной, с грустью оглядываясь по сторонам. Не так давно он с женой бывал здесь в гостях; комната тогда была светлой и нарядной, повсюду стояли живые цветы, и хозяйка с улыбкой накрывала на стол, перешучиваясь с гостями. Теперь под журнальным столиком в гостиной выстроилась батарея пивных бутылок, карниз с занавесками наполовину обвалился, а пол покрывал слой пыли, песка, кошачьей шерсти, фантиков и прочего мусора. Джефф сел на диван напротив шерифа, нашарил на полу банку с пивом и отхлебнул, глядя вопросительно. Шериф устроил шляпу на коленях, откашлялся и начал: — Лидия Бенсон говорит, что пару часов назад твои сыновья побили её мальчика и песка в глаза ему насыпали. Пришлось к врачу везти. Джефф склонил голову; его чёрные волосы, в которых не было ни одной седой пряди, были собраны в косу, опускавшуюся почти до пояса. — Моя жена умерла, — сказал он, и шериф огорчённо крякнул и заёрзал в кресле. Начинается... — Я знаю, и мне очень жаль, — осторожно начал он, но оглала не договорил, и теперь возвысил голос: — Моя жена умерла, — повторил он почти нараспев, — и теперь некому защищать меня от нападок белой женщины. Белая женщина — столп общества. На ней держится церковь. На ней держится школа. На ней держится городской совет. И если белой женщине что-то не нравится, это нужно убрать. «Возвращайся в свою резервацию!» — говорит белая женщина. «Нечего тебе тут делать!» — говорит белая женщина. — Отличная речь, Джефф, но не приплетай сюда расовый вопрос. Дело простое: твои бандиты опять набедокурили. Джефф поднялся и показал жестом: иди, мол, за мной. Шериф вздохнул и грузно встал с кресла, подтянув форменные брюки. Возраст уже не тот, чтобы резво вскакивать на ноги. А Джефф, хоть и ненамного младше, всё ещё довольно ловкий, хоть уже и не такой поджарый и лёгкий, как в юности. Такой хороший человек когда-то был. Когда девочка Муров пропала, шериф пошёл прямо к нему, и Джефф высмотрел в песке следы шин, по которым в итоге похитителя и нашли... Куда только всё делось. Спился, смотреть противно! Джефф вывел шерифа на задний двор, заваленный мусором. Все три его сына усердно трудились, разбирая завал: даже младшенький, слишком крупный для своего возраста, неуклюжий, неловкий, пытался помочь братьям. — Мои сыновья — непослушные мальчишки. Сегодня утром они вели себя так плохо, что я сказал им: пока не разберёте мусор на заднем дворе, на улицу не пойдёте. Они весь день работали и не отлучались, я за ними следил. — Хм... — шериф растерянно потёр шею. Вроде и хотелось поверить Джеффу, а вроде и сомнения терзали. А ну как он отключился, а сынки в это время и слиняли со двора? — Но ведь кто-то насыпал песка в глаза мальчику Лидии. Я сам видел, глаза у пацана красные. Лидия рвёт и мечет, боится, что у него будет канюк... какой-то там канюк-тик-тик. — Коньюктивит, — подсказал Джефф, снова прикладываясь к банке пива. — Белая женщина не знает, что её сын дружит с братьями Гибсонами. — С этими бандитами?! — Да, с ними. Она запрещает. Она недовольна. Плохое влияние. Но он с ними дружит. А теперь представь, что они ссорятся, дерутся. Потом мирятся — они ведь друзья. Но синяки уже есть. Как объяснить их белой женщине? Белая женщина потребует жертву! И кого принести в жертву, если не моих детей? Кто мне поверит? Я грязный пьяный индеец... — Не говори так! Шериф замолчал, постукивая носком ботинка по земле и размышляя. Он и правда видел, как сынок Лидии Бенсон шатался по городу в компании двух малолетних негодяев Гибсонов, от которых уже сейчас проблем по горло. Что только будет, когда они вырастут?.. Версия Джеффа казалась вполне правдоподобной. Он не заметил, каким неожиданно острым взглядом следил за ним оглала — оценивал, заглотил ли шериф наживку. — Гибсоны кидают камни в моего младшего, — обронил он словно невзначай. — Выкрикивают оскорбления, если видят его. Обижают. — Правда?! Чего же ты не говорил мне? Шериф проводил взглядом младшего сына Джеффа — тот своей неуклюжей, какой-то крабьей походкой тащился по двору и волок сломанный стул. Издеваться над таким — нужно совсем совести не иметь! — Я побеседую с папашей Гибсоном, — решил он. — Белая женщина будет убедительнее тебя... — сказал Джефф, задумчиво глядя вдаль — ни дать ни взять индейский вождь, размышляющий о будущем своего народа. — Да, точно! Напущу на него Лидию, она от него клочка не оставит! — обрадовался шериф. Уже провожая его через кухню, Джефф остановился и открыл буфет. Буфетом шериф с женой бесконечно восхищались: Джефф сделал его сам, и такой красоты они ещё не видели. Чёрный, с ярко-красным нутром и стеклянными дверцами, буфет выглядел так, словно стоил многие тысячи долларов и стоял на кухне миллионера. Но теперь чёрные лаковые поверхности потускнели, покрылись царапинами, жёлтыми пятнами жира и разводами. Какая жалость... Джефф достал из буфета стеклянную банку с печеньем и протянул её шерифу. — Посидеть не приглашаю, но возьми вот, угостишь Синтию... Это домашнее печенье. — Домашнее? Кто ж у тебя печёт? — представить Джеффа у плиты было сложно, он никогда не готовил, а вот его покойная жена была отличной хозяйкой. — Мой младший, — заметив на лице шерифа недоверчивое выражение, Джефф усмехнулся краем губ. — Не веришь? Он так часто с ней сидел, пока она готовила. А теперь в точности повторяет то, что она делала. Это её любимое печенье было, он его часто делает. Возьми, пожалуйста. Вспомните мою Эми... Шериф молча взял банку и крепко сжал руку Джеффа на прощание. Едва его автомобиль отъехал от дома, как маленькие оглала побросали то, что делали, и бросились к отцу, который вышел на задний двор. — Спасибо, пап! Спасибо, что прикрыл! — наперебой заговорили двое старших, тогда как младший продолжил возиться со старым стулом, не обращая внимания на происходящее. Но Джефф на веселье сыновей не ответил. — Кто разрешил вам отдыхать? Пока солнце не зашло, вы убираете задний двор, — сказал он, открывая очередную банку с пивом. — Но пап... — лица братьев вытянулись. — Ты ж сказал, мы хорошо сделали, что брата защитили! — Защитили — хорошо. Попались — плохо. Вперёд, за уборку! — скомандовал Джефф. Его младший сын тем временем пытался приладить на место наполовину отвалившуюся спинку стула. Джефф подошёл к сыну, присел рядом и положил ладонь ему между лопаток. — Так не получится, — тепло сказал он. — Гвозди совсем проржавели. А дерево крепкое, хорошее, стул ещё лет десять может прослужить. Но для этого его придётся разобрать. — Зачем ты ему всё это говоришь? — со злостью спросил один из старших, проходя мимо с мешком мусора в руках. — Ты же знаешь, не слышит он тебя! — Это не так, — спокойно ответил Джефф. — Он всё слышит, просто его душа говорит на другом языке. Старший закатил глаза, а Джефф обнял сына за плечи и притянул к себе. — Я возьму инструменты и покажу тебе, как это делается. Мы с тобой вместе починим этот стул. Иногда что-то нужно полностью сломать, чтобы потом починить. Понимаешь меня, Джесс? И мальчик вдруг повернулся к отцу и посмотрел ему прямо в глаза внимательным, ищущим взглядом.***
Пауль остановил машину на светофоре и поправил зеркало заднего вида. На дороге не было других автомобилей: в три часа ночи большинство водителей предпочитает спать, поэтому ни шума других машин, ни гудков он не слышал — только тихий шорох дождя по крыше да шуршание «дворников». В зеркале отразилась его бритая голова, и Пауль отвёл взгляд. На выход он теперь надевал шляпу, а посему приходилось чуть больше времени уделять внешнему виду — со спортивным костюмом шляпа ну никак не вязалась. Но в машине в шляпе не посидишь, так что в зеркале нет-нет, да и отражалась отросшая на черепе щетина. Полуседая. Теперь уж этого никак не скроешь ни от других, ни от себя. Загорелся зелёный, и Пауль уже собирался нажать на газ, когда увидел человека у пешеходного перехода. Было что-то отчаянно неамериканское в высокой фигуре под чёрным зонтом, и когда человек остановился под фонарём, Пауль его узнал и нажал на клаксон, прежде чем успел задуматься о разумности этого действа. Это всё возраст, точнее, мысли о нём. Человек под зонтом — Алек — оглянулся, заметил машину и подошёл, катя за собой небольшой чемодан на колёсиках. Пауль опустил стекло, и Алек заглянул к нему, по обыкновению широко улыбаясь. — Глазам своим не верю, дрожу и замираю. Это чудный мираж в бетонной пустыне? Ты лишь грезишься мне в три утра на пустынной улице, омытой кислотным дождём... — Ну, завёлся, — сказал Пауль, делая вид, что ничуть не впечатлён. Правда, впечатлила его не напыщенная тирада, а полное отсутствие реакции на его практически голый череп — у Алека даже лицо не дрогнуло. Кровь не водица! Видать, правила этикета даже в младших сыновей британских лордов до сих пор вбивают розгами. — Подвезти тебя, что ли? Закидывай чемодан в багажник. Придавишь пакет с фруктами — убью. Алек повиновался, а потом сел рядом, принеся с собой волну прохлады. — Подумать только, моё божество ходит в супермаркет! Но почему ночью? — осведомился он. — Потому что народу меньше, — отрезал Пауль, снова заводя машину. — Ты сам что тут делаешь в такое время? «Куда ты пропал?» — вот что хотелось ему спросить больше всего, а потом ревниво и жалко ждать ответа. Возраст, проклятый возраст! Купаться в волнах обожания Алека было приятно, хоть он и знал, что это игра. И всё же игра приятная, льстящая самолюбию; игра, без которой ему было сложно, как подсолнуху без солнца. Сколько раз за эти две недели он думал: что, если Алек нашёл кого-то другого? Что, если ему попросту надоело бегать за ним? Что тогда? У Пауля не было недостатка в желающих секса с ним; он получал множество восхищённых сообщений в приложении для знакомств: ах какое у тебя тело, ах какой ты, ах как редко встретишь таких властных топов. Но чем дальше, тем меньше удовлетворения все эти сообщения приносили, тем больше хотелось чего-то другого. И когда «что-то другое» вдруг пропадает на две недели, попробуй тут не расстроиться! Что-то другое тем временем безмятежно сказало: — Долг воззвал, пришлось слетать на родину. Обратный рейс задержали, и вот я здесь в три утра. Сама судьба вела меня навстречу моему ночному божеству! — О! — Пауль метнул в него взгляд и слегка успокоился. Значит, на родину, а вовсе не к другому, более молодому мужику! — Куда тебе? Говори, пока я добрый. — Вопрос интересный. Я живу у друзей, но даже их нежная дружба не выдержит испытания мною в три часа ночи. А в гостинице, где я собирался преклонить голову, не оказалось свободных номеров. Пауль покосился на него и вдруг понял, что хоть Алек привычно красуется вычурностью речи, ироничными конструкциями и аллюзиями на британских поэтов, выглядит он усталым и печальным. В три часа ночи никто не кажется бодрым огурчиком, и всё-таки интуиция подсказывала: дело не только в позднем часе. К тому же — поразительное дело! — от Алека в кои-то веки не пахло алкоголем или перегаром, только мокрой шерстью от пиджака, одеколоном и кофе. Наверное, поэтому Пауль сказал: — Ладно, переночуешь у меня. — Я потерял дар речи. Моё божество не только великолепно и блистательно, но ещё и обладает добрым сердцем! Припадаю к ногам... — Я ведь и передумать могу, — со значением сказал Пауль. — Всё-всё. Налагаю печать молчания на свои уста. Пауль жил в таунхаусе с видом на парк. На первом этаже располагались спальни, где царили сумрак из-за всегда закрытых штор и тишина и пахло лавандой, а на втором была просторная гостиная с огромными панорамными окнами, светло-серыми стенами и лаконичной обстановкой. — Тебя сразу спать уложить или чаю сделать? — поинтересовался Пауль. — Я вряд ли вот так сразу усну. Если ты своими божественными руками сделаешь мне чай, я буду на седьмом небе от счастья. — Есть не хочешь? И да, хоть слово про мою заботливость — и я тебя придушу. — Может, я всю жизнь мечтал так умереть... Нет, авиакомпания милостиво покормила нас в аэропорту, а потом ещё на борту разок. Разве что погрызть что-нибудь. Через некоторое время Пауль вернулся в гостиную с подносом и включил электрический камин. Из освещения он оставил только рассеянный свет по краям потолка, который не бил в глаза и погружал комнату в полумрак. — О, сливки. Я ведь и правда пью чай с молоком. Ты читаешь мысли, как и положено божеству, — заметил Алек, увидев на подносе сливочник. Пауль не стал напоминать, что пару месяцев назад Алек доставал его бармена нытьём, что в баре нет чая с молоком. Обычный чай был, потому что если в клуб приходили Иринины русские знакомые, то они непременно требовали чаю часа эдак в четыре утра, а вот молока к нему не было, и Алек то ли вправду был этим возмущён, то ли слишком хорошо вошёл в роль эксцентричного британского аристократа. — Так что там у тебя за долг на родине? — спросил Пауль, разливая чай по чашкам. В свою Алек добавил сливок, которые завились клубами, будто дым, а потом ещё добавил два кусочка сахара и бесшумно размешал. — Это длинная история. — А мы куда-то торопимся? Алек вздохнул и обхватил чашку обеими руками, грея об неё руки. Чашки у Пауля были, наверное, непривычными для британца — никаких тебе бабушкиных сервизов, обычные большие кружки с толстыми стенками. Пауль терпеть не мог пить чай или кофе по-европейски, из крошечных чашечек; тут он был на стороне американцев, которые ёмкости меньше полулитра не признают. — Видишь ли, душа моя. Мой достопочтенный отец год назад привёз из поездки в Арабские Эмираты некую прелестную гурию. У старца в зобу дыханье спёрло, едва он её увидел, поэтому он приволок её в родовое поместье и нарёк своей женой. Моя матушка и обе бабули рычали, что те пантеры, о которых писал Элиот, но старец закусил удила и лягался всякий раз, как с ним пытались поговорить о неразумности сего предприятия. Алек прервался, чтобы взять овсяное печенье, и откинул белокурую прядь со лба. — И, как будто женитьбы на двадцатилетней жемчужине востока было мало, — продолжил он, — старец притащил с собой и её брата. Видишь ли, прекрасная тигровая лилия любила родственника, как сорок тысяч ласковых сестёр, и без него обещала зачахнуть. — Брат оказался, конечно, никаким не братом, — хмыкнул Пауль. — Твой ум может равняться лишь с твоей красотой, — кивнул Алек. — Прошёл год безоблачной супружеской жизни, и тут мой Приам застукивает прелестницу в недвусмысленном положении с так называемым братом. Гурия в обмороке, брат скрежещет зубами так, что искры летят, матушка и бабули являют собой аллегорию порицания и огненными буквами чертят на стене «мене, текел, фарес», что в переводе с церковного обозначает «мы предупреждали тебя, старый дуралей». Они созывают семейный совет и настаивают на том, что твой покорный слуга тоже должен на нём присутствовать, хотя казалось бы, что я могу сделать? — И как прошло? Алек возвёл глаза к потолку. — Несколько дней неумолчного визга эриний. Наш рогоносец готов был простить красавицу, но тут выяснилось, что «брат» не просто не брат, но официальный муж, и сладкую парочку разыскивает Интерпол. К тому же кто-то проговорился журналистам — матушка считает, что это были слуги, а я вот подозреваю братца — и жёлтая пресса порезвилась на этой истории, что твои овечки на лугах Шотландии. — Я, конечно, сочувствую, но звучит как сериал. Тебе не хотелось просто взять попкорн и наслаждаться? — Я мог бы! Но... — Алек замолчал и вздохнул, вертя в руках кружку. — Что «но»? — Нельзя быть зрителем в сериале, если у тебя в нём роль под названием «позор семьи». Да, папенькина выходка отняла у меня этот титул, и всё-таки в перерывах между сценами «женщины семьи осуждают старца» эринии находили время для реприз в духе «сын весь в тебя». Так вот почему у него такой вид, будто на нём всё это время черти катались. В такие моменты Пауль радовался, что из родственников у него только бабуля, слишком хорошо воспитанная, чтобы лезть в его жизнь. — Но почему трезвый? — Что? — Алек поднял на него удивлённый взгляд. — Почему ты трезвый, говорю. У тебя ведь ответ на все вопросы — напиться, — жёстко сказал Пауль, наклоняясь вперёд и вперивая взгляд в Алека. Тот в ответ как-то жалко улыбнулся: — Пятнадцатый день пошёл. — Без бухла? — Сердце моё, ты, как всегда, бьёшь в самую точку. Именно — без бухла. — Почему? — спросил Пауль, сверля его взглядом, под которым Алек поёжился и опустил глаза. — Потому что возлияний от меня ждали, а я люблю удивлять? — предположил он наконец. Пауль вынул из него шпильку своего взгляда и откинулся на спинку кресла. Посидели молча. За огромными окнами барабанил дождь, капли сползали по стёклам, и тени их дрожали на стенах; комната полнилась влажными шорохами. Пауль отставил пустую кружку и спросил: — Сапоги те зелёные у тебя остались? — Как ты можешь сомневаться? — Алек прижал руку к груди, изображая оскорблённую невинность. — Приноси, как случай выдастся, — обронил Пауль, поднимаясь на ноги. — Ночуешь в гостевой. — Ни на что другое я и не смел надеяться, — заверил его Алек.***
Собираясь утром на работу, Артур посмотрел в зеркало и тихонько вздохнул: в собственной внешности красивыми ему казались только глаза и волосы, и теперь одной из этих привлекательных черт он лишился. Но долго переживать он не привык, поэтому отогнал неприятные мысли и повязал на стриженую голову красный шейный платок, сделавшись похожим на пирата. Дополнил образ просторной белой рубашкой с вышитым на груди маленьким радужным черепом, шароварами и цветастыми кроссовками, сбрызнулся духами с пряным запахом и в таком виде отправился на работу. За весь день никто даже не прокомментировал его внешний вид — все привыкли, что он постоянно появляется в новых образах, и красную косынку сочли всего лишь частью наряда. Ближе к вечеру, когда Артур осветлял корни постоянной клиентке, в парикмахерский зал заглянул Лео, прижимая к уху рабочий телефон. — Тебе Пауль дозвониться не может, — сказал он; Артур мельком подумал, что надо позвать его на чашку кофе и расспросить — ему не нравилось, как в последнее время выглядит его юный друг. Тёмные круги под глазами — явно от недосыпа; к тому же иногда от него теперь пахло перегаром, чего раньше никогда не случалось. От человека, который работает с людьми, не должно пахнуть перегаром даже чуть-чуть, и Артур набирался храбрости, чтобы объяснить это Лео, а заодно и выяснить, что происходит. — Конечно, он не может дозвониться, я же работаю! Что он хочет? — Он говорит, что Алек нашёл кровать. — Кровать? Какую ещё кровать? — поразился Артур. — Говорит, кровать для Джесса, — явно недовольный ролью посредника Лео скорчил утомлённую гримасу, слушая ответ. — Говорит, ты ему сказал, что у Джесса нет кровати, а он сказал это Алеку, а Алек сказал, что у его друзей есть лишняя кровать, и теперь они хотят, чтоб ты сказал об этом Джессу и привёз его за кроватью. — О... — озадаченный Артур пару секунд переваривал все эти «сказал», «говорит» и «хотят», но потом пазл сошёлся, и он просиял. — А! Да, конечно! Скажи ему, чтоб написал мне всю инфу, я тут закончу, и мы с Джессом приедем! — Угу. Я же тут за камердинера, — пробормотал Лео и вздрогнул, когда из трубки донеслось настолько пронзительное «Тебе за это деньги и платят, ТикТок!», что его даже в зале услышали. Закончив с клиенткой, Артур позвонил Джессу, рассказал про кровать и попросил подождать его на стоянке возле пикапа. Тот не возражал. Джесс ждал его, опираясь на пикап спиной, и Артур замедлил шаг, увидев, что на нём надето. Та самая выбранная Артуром куртка в шотландскую клетку, которую Джесс когда-то отверг, сказав, что она пробьёт дыру в его бюджете! И как же она ему шла! Просто идеально подходила. — Ты такой красивый! — Артур не удержался от комплимента, и Джесс, просканировав его серьёзным взглядом, ответил: — Спасибо, ты тоже. — Ну я-то, конечно, вне конкуренции, — хмыкнул Артур, усаживаясь в кабине пикапа. Взгляд его сам собой прилип к севшему рядом Джессу: ну правда ведь красивый, с этими широкими скулами, точёным прямым носом, сильной шеей. А какие ноги!.. Артур посмотрел на его бёдра, обтянутые новыми джинсами, и сглотнул, отворачиваясь и ругая себя за то, что пялится на человека, как на сексуальный объект. Он повернул ключ зажигания в замке и сосредоточился на том, чтобы вывести пикап со стоянки. — У тебя новый запах, — заметил Джесс, когда они выехали на дорогу. — Очень красный. — А от тебя никогда ничем не пахнет, — это чувствительный к запахам Артур понял давно. Кажется, Джесс даже гель для душа и дезодорант подбирал без запахов. — Да, я не люблю, когда пахнет. Отвлекает. — А мои духи тебя не раздражают? — Нет. Это ведь ты. — Джесс явно подыскивал нужные слова. — Твоя... составляющая. — Приятно знать, что мои составляющие тебя не раздражают, — Артур заулыбался и бросил на него взгляд искоса, но поймал своё отражение в зеркале заднего вида и стёр улыбку с лица. «Держи себя в руках и не строй ему глазки! — отчитал он себя, поворачивая на светофоре. — Парень с тобой дружит, а ты? Жалко смотреть!»***
Джесс ещё не отошёл от концепции «Артур мне помогает», как ему предложили постичь концепцию «друзья Артура мне помогают». Он всё ещё не мог в это поверить, всё ещё искал подвох, но и представить нельзя было, какой подвох таился в том, что люди решили избавиться от старой мебели. Друзья Алека — супружеская пара из двух молодых художников — недавно купили квартиру в мансарде старого дома и теперь собирались делать в ней ремонт. Пока здесь царил хаос: всюду стояли нераспакованные коробки; заходя, Джесс споткнулся о банки с краской, а на Артура едва не свалилась стремянка. И всё-таки квартира эта Джессу понравилась, он чувствовал, что из неё получится нечто хорошее, когда вещи расползутся по своим местам, а строительный мусор исчезнет. Хозяева, которые до их прихода играли с Алеком и Паулем в настольную игру, расположившись прямо на коробках, первым делом провели гостей по всей квартире и рассказали, как всё будет устроено, когда они доделают ремонт. — Мы хотим тут всё устроить в японском стиле, — говорила хозяйка — невысокая девушка с пирсингом в носу и копной рыжеватых дредов. — Алек будет помогать с дизайном. — Что общего у тебя и у Японии? — поинтересовался Пауль, кидая взгляд на Алека. — Это остров, как и Британия, — безмятежно отозвался тот. Сегодня он буквально лучился спокойствием; когда Джесс видел его в клубе, Алек и вёл себя, и ощущался совершенно иначе. — Он скромничает, — сказал хозяин квартиры. — Скажи им, а то я скажу. Не хочешь? Ну ладно: его дядя был послом в Японии до двенадцатого года. — Я этого не знал. — Ты вообще многого обо мне не знаешь, — мягко сказал Алек, и они с Паулем обменялись взглядами, значения которых Джесс не понял. Кровать, от которой художники хотели избавиться, стояла в дальней комнате. Реек у неё не хватало, и вся она покосилась на сторону — громоздкая, запылённая развалина. Но когда Джесс провёл рукой по спинке, коснулся тёмных резных столбиков, старое дерево откликнулось на прикосновение; оно говорило, что нужно лишь немного заботы, знающие руки и правильный инструмент, и оно прослужит ещё не один десяток лет. — Ну что, заберёте? — спросила хозяйка. — Мы уже доплатить готовы, только бы это чудовище увезли. — Заберу. И это не чудовище. — Конечно, не чудовище, — тихо сказал Алек, исподтишка подмигивая Джессу. — Это ж антиквариат. Не удивлюсь, если дом вокруг неё построили. Они договорились, что Артур привезёт Джесса на следующий день с инструментами, чтобы разобрать кровать и увезти её, а потом попрощались с художниками и вчетвером вышли на улицу. Быстро темнело, клубились низкие тучи и дул ветер, принося с собой запах мокрой земли. — Прогуляемся немного? — предложил Пауль, и они не спеша пошли по улице. Алек и Пауль шли впереди, о чём-то тихо переговариваясь; Джесс подумал, что они даже в чём-то похожи — оба высокие, сухощавые, длинноногие. Пауль, вопреки обыкновению, был не в спортивном костюме, а в джинсах и кожаной куртке, ну а на Алеке красовались неизменные рваные джинсы и твидовый пиджак. Он шёл, засунув руки в карманы и обратив к Паулю улыбающееся лицо, и буквально излучал довольство жизнью. Неладное Джесс почуял вовремя и оглянулся на Артура, который без единого звука вдруг побледнел и покачнулся, явно намереваясь упасть в обморок. — Огонёк!.. — Джесс обхватил его за талию, и Артур на мгновение тяжело привалился к его боку, закрыв глаза. Пауль с Алеком вернулись обратно; Алек смотрел с тревогой, а вот Пауль явно не испытывал испуга. — Поймал? — спросил он спокойно. — Молодец. Артур открыл глаза и невнятно пробормотал: — Со мной всё нормально, не волнуйтесь... Я просто не обедал. — У моей детки слишком много важных дел, — кивнул Пауль и встретился взглядом с Джессом. — Не первый раз, — пояснил он. — Его надо срочно накормить. — Тут в паре кварталов отличный ресторан, — быстро сориентировался Алек. — Дойдёшь? Артур кивнул; его пальцы были ледяными и слегка дрожали, поэтому Джесс не раздумывая снял куртку и накинул ему на плечи. — Подстрахуй его, — Пауль бесцеремонно взял руку Артура и положил Джессу на локоть. — Вот так! Теперь идём. Уже отходя, он на секунду обернулся и одними губами спросил: «Огонёк?», скептически приподняв брови, и Джесс отвёл взгляд. Он знал, что не имеет никакого права называть Артура ласковым именем, и лучше бы ему оставить такие словечки при себе, но прозвище вырвалось само собой — очень уж он испугался. Сам Артур, кажется, ничего не заметил и смотрел на него не осуждающе, а виновато, как будто извинялся. Хотя чего тут извиняться? Джесс только рад был послужить для него опорой. Артур всё время ходил в мешковатой одежде, скрадывающей фигуру, и только обхватив его за талию, Джесс понял, какой он на самом деле тоненький. Ладонь ещё помнила прикосновение к его телу, как будто на ней осталась тень, и от этого ощущения у Джесса сжималось сердце, как и от мысли, что ледяная рука Артура сейчас постепенно согревается о его кожу. Минут через сорок они ужинали на веранде ресторана, где на каждом столике мерцали свечи, упрятанные в защитные стеклянные колпаки. Ветер раскачивал крупные фонарики гирлянд и трепал края маркизы, но не мог до них добраться. Играла живая музыка — группа расположилась на сцене под навесом возле ресторана, и на площадке под открытым небом танцевали пары. Мягкие блюзовые ритмы обволакивали, ласкали слух, успокаивали, и Джесс полностью расслабился, прислушиваясь к ним и к разговорам за столиком. — Убери руки от моей картошки! Купи свою, — говорил Артур, обороняя картошку фри от Пауля. — Мне нельзя, это сплошные углеводы. — Вот и не трогай мои углеводы! — От одной картошечки баланс не изменится. — От одной?! Да ты полтарелки у меня перетаскал уже! Руки прочь! В лицо Артура вернулись краски — огонёк снова горел с прежней силой. Всего-то и надо было, что подкинуть в пламя немного еды. Он всё ещё сидел в куртке Джесса — пару раз порывался вернуть, но Джесс не забирал, ему нравилась сама идея, что Артур сидит в его куртке. А он не мёрз — весь вечер был тёплым, уютным, золотистым; холоду не оставалось места. Музыканты тем временем заиграли танго, и Алек, неторопливо промокнув губы салфеткой, встал и протянул руку Паулю. — Позволишь тебя пригласить? Пауль посмотрел на него снизу вверх, вытирая пальцы. — А ты потянешь танец со мной? — спросил он, выделив интонацией последние слова. Алек только улыбнулся в ответ. Пауль отбросил салфетку, принял предложенную руку, и они спустились на площадку. — О-о-о! — Артур вынул телефон и включил камеру. — Это будет интересно! Джесс испугался было, что Артур сейчас встанет и подойдёт к перилам веранды, чтобы снимать было удобнее, но тот вставать не захотел и только приблизил изображение. Джесс даже допустил мысль, что Артуру так же нравилось сидеть рядом с ним, как ему — сидеть рядом с Артуром. Алек и Пауль присоединились к танцующим; на них оглядывались, кое-кто тоже достал телефон и начал снимать. — Надеюсь, тут нет агрессивных гомофобов, — пробормотал Артур. — Хотя если есть — земля им пухом... Но никого агрессивного Джесс не видел и не ощущал, ощущал только доброжелательность и любопытство окружающих. Многие пары остановились и отошли в сторону, давая место двум танцующим на площадке, освещённой фонарями, — те двигались так слаженно, будто всю жизнь танцевали вместе. Алек вёл — обхватил Пауля одной рукой за талию и направлял спокойно и уверенно; они смотрели друг другу в глаза и улыбались, не замечая ничего и никого вокруг. Налетел сильный порыв ветра, а вслед за ним хлынул дождь, и другие пары ушли с площадки, спасаясь под навесом, но Пауль и Алек не остановили танца. Группа продолжила играть, и только когда музыка смолкла, пара ушла с площадки под аплодисменты других танцоров. Алек сиял так, что хотелось зажмуриться, глядя на него, а когда он встретился взглядом с Артуром, то засиял ещё сильнее. А вот Пауль... Джессу не понравилось ни его выражение лица, ни странные злые вибрации, которые он почувствовал, едва оба вернулись за столик. Как будто случилось что-то плохое. Пауль даже садиться не стал. — За танец спасибо, — сказал он, и Джесс вдруг понял, что до сего момента тот говорил без привычных противных манерных интонаций, которые вернулись только теперь и по контрасту резали слух. — Но я засиделся тут с вами, девочки, мне вообще-то пора. Я там с одним горячим пассивчиком договорился, не хотелось бы, чтоб он остыл. Артур вскочил, пылая гневом: не огонёк, а целый костёр, на котором можно сжечь Пауля. — Горячий пассивчик?! — выплюнул он так, словно ничего мерзее в жизни не слышал. — При нём?! — и он кивнул в сторону Алека, чьё сияние померкло, а улыбка застыла. — Давай ты потом мне прочитаешь лекцию про дегуманизацию и объективацию? Всем пока! — Ну-ка стой! — Артур рванул было следом, но тут Алек поймал его за локоть. — Милый рыцарь, — тихо сказал он, — подними забрало и опусти оружие. — Но... — Артур беспомощно оглянулся на прямую спину Пауля, который спустился с веранды прямо под дождь. — Мне не нужна защита. Артур сдался и вернулся на место; два красных пятна с его скул постепенно сошли. — Он вообще-то не плохой, я не знаю, почему он так себя ведёт, он хороший человек... — И его от меня тоже не нужно защищать, — слова Алека звучали мягко, но за ними чувствовалась неожиданная жёсткость, и Артур её почуял не хуже Джесса — совсем сник и замолчал. Алек обвёл их взглядом и широко заулыбался: — Полно вам! — воскликнул он, возвращаясь к более привычной своей манере. — Давайте пить и веселиться! Милая Элис, — обратился он к пробегающей мимо официантке, — принесите нам кувшин сангрии? Я собираюсь поведать друзьям печальную сагу о клубке змей, который по недоразумению зовётся моей семьёй! Тут Артур вдруг подобрался, выпрямился и отчеканил: — Мы с Джессом не пьём, и нам неприятно будет сидеть за одним столом с пьяным человеком. Да, Джесс? Он толкнул Джесса под столом. Наверное, это был условный сигнал, и Джесс, надеясь, что правильно его распознал, согласно кивнул, хотя у него не было предпочтений по состоянию Алека — он с ним и пьяным неплохо справлялся. Мгновение Алек с Артуром смотрели друг другу в глаза, и Джессу казалось, что тут происходит противостояние, сути которого он не понимает. Потом Алек улыбнулся, но не той широкой весёлой улыбкой, какая всегда украшала его лицо в клубе, а более сдержанной и искренней, и с бесконечной нежностью, вдруг больно кольнувшей Джесса, сказал: — Хорошо, мой славный воин света, будь по-твоему. Элис, простите ради всего святого, не надо сангрии. Принесите нам лучше ещё этого замечательного смородинового чая. Хотя я не представляю, как в трезвом виде вещать вам про свою семью! — А ты постарайся, — с достоинством ответил Артур. Алек усмехнулся и погладил его по голове, чем опять уколол Джесса. Маленькая холодная игла в тёплом вечере. У Алека и всех остальных людей как будто есть нескончаемое количество билетов на прикосновения, а вот Джессу билетов не выдали — он не мог вот так просто взять и погладить Артура, как бы ему ни хотелось. Но по крайней мере, он мог сидеть с ним рядом, касаться бедром его колена под столом, а плечом — его плеча, как безбилетник, которого не пустили на представление, и теперь он может только ловить отзвуки из-за закрытой двери.