***
Чимин мне объяснил как всё будет проходить, так же рассказал, что таких инвазивных процедур должно быть минимум три. Биопсия — довольно сложная, кусочек миокарда отщипывается от сердца и отправляется на исследование. Не самая приятная вещь, но альтернативы биопсии пока не придумали — она считается золотым стандартом в диагностике отторжения на ранних стадиях. Как правило, она проводится под местной анестезией путем введения биопсийных щипцов через правую внутреннюю яремную вену, проходя трехстворчатый клапан, в правый желудочек. Для меня это слишком сложно, я не вдавался в подробности. Всё прошло быстро. И я опять в больнице, в своей палате, на своей койке, в одежде, что белее зубов. Скучал. — Чимин, — я наблюдаю за ним неотрывно уже несколько минут, меня почему-то завораживают его отточенные движения, — я могу остаться здесь на дольше? Он смотрит на меня удивлённо, хлопая глазами, а я лишь перебираю свои пальцы. — Зачем? Ты можешь быть дома… — он растерянно обводит меня взглядом, но я лишь вздыхаю. Чимин садится рядом, бросив все свои дела. — Что случилось? — серьёзно спрашивает светловолосый. От него пахнет медикаментами и уверенностью, а ещё я чувствую заботу в голосе. Тот факт, что он обо мне не забывает как о друге — заставляет сердце трепетать. Он не просто проверял исправно ли я лечусь, когда звонил и слал сообщения (довольно часто, кстати), а поддерживал. И я не вижу причин не рассказать ему. — Не хочу возвращаться, — чувствую ладонь на своём плече. — В последнее время… Всё очень сложно, — я болтаю ногами в воздухе, смотрю лишь на них, надеюсь позорно не расплакаться. — Мама ведёт себя странно… А отец — заступился за меня, чего я тоже не ожидал… Понимаешь, я всегда знал, что наша семья далека от идеала. Я знал, что разговоры — не наше. Думал, что меня не любят. Точнее, любит мама, хоть и по-своему. Я был уверен, что любит, я трактовал все её действия именно так, а холодное отношения отца ко мне — я трактовал как нелюбовь. Хотя сам же себе твердил: каждый любит по-своему. Я думал об этом… Отец не был груб ко мне, он просто такой… Поэтому я не ожидал, что он предложит мне переехать в квартиру. Сначала подумал, что хочет избавиться, а потом я понял, что… У меня на лице было написано, что что-то случилось. Думаю, он проницательней, чем ожидалось. Он знал о том, что мама… Мама изменяет ему, а ещё о том, что ударила меня, — я поворачиваюсь к Чимину, чтобы посмотрел на трещину на губе, почти зажившую. — Поэтому я прошу остаться… Пока квартиры нет. Я могу вернуться, но я не хочу, — смотрю на него с надеждой, блестящими глазами, надеясь, что он мой рассказ не счёл глупым, несвязным, что понял мои переживания. Конечно, он улыбается тепло-тепло и кивает мне, обнимая. Уткнувшись носом в его шею — я чувствую всё то же: медикаменты, уверенность, заботу. Безопасность. — Тэхён, — он перебирает мои волосы, — ты всегда можешь положиться на меня. — Спасибо, — чтобы объятия стали крепче. Я начал часто думать о ценностях. Сейчас Чимин в моих руках — золото. Я дорожу им. Как и всем, что приносит мне умиротворение — дорожу. Это правильно. Но дорожил бы я этим же, если бы в моей жизни не было плохих моментов? Имею ввиду… Здоровое сердце, отличная семья, куча друзей… Я бы никогда не задумался, что этого может не быть, никогда не хватался бы ни за одного человека так сильно. Тем более, никогда бы не хватался за того, кому я попросту — не нужен… Я бы ценил что-то другое. Но я рад, что ценю людей. — Это не всё, верно? — шепчет он мне на ухо, на что я застываю в его руках. Верно, у меня разбитое сердце. — Верно, — больше ничего не говорю. Больше ничего не знаю. И он понимает — не задаёт лишних вопросов. Я могу гулять по коридорам, ходить в столовую вместе со всеми, а не ждать еду в постели. У меня есть возможность общаться с другими пациентами, смеяться, узнавать что-то новое. Мне не грустно, мне весело! Не хочется плакать, нет! Но дыра в груди думает иначе. А я — думаю о нём. Постоянно. П о с т о я н н о. Когда просыпаюсь, ем, сплю — он снится. Когда мне рассказывают о результате биопсии — тоже думаю лишь о нём, каждую секунду — о нём одном. Он засел в моих мыслях так прочно, что не могу выгнать. Я, конечно, не пытался, но… Тот поцелуй… Я хорошо его целовал? У меня получалось?.. У него — очень. Очень. Я не выдержал, когда представлял его губы на своих, стоя под душем. Тёплые капли стекали по моему телу, а я мечтал, чтобы это были его касания. Мои солёные слёзы мешались с ними, а я мечтал, чтобы они мешались с его слюной. Мне становилось жарко, липко, там. Внутренности закручивались в узел, а мои щёки пылали, краснели, будто на меня смотрит кто-то. Честно, я лишь стоял. Стоял и боялся, что вот — мой конечный пункт. Я даже боюсь к себе прикоснуться. Никогда не хотел, а сейчас — не могу. Потому что я не он. А он — не мой. От мыслей, что он целует меня именно сейчас, подкашивались ноги, ломались горизонтально кости, чтобы я упал позорно, а затем смылся вместе с водой в канализацию. Я не выдержал, выключил воду, вышел, собрался и рванул нарушать те слова, что он мне сказал. Не пытаться. А что же делать?.. Встревоженный, будто что-то случилось, а это лишь мои мысли, бегу к выходу, забыв о всех своих вещах. Персонал странно на меня смотрит, остальные оборачиваются, а у меня цель одна — карие глаза и тёплые руки. Губы. Дыхание. Просто он. Чимин меня ловит прямо у выхода, дёрнув за локоть так, что я пугаюсь, и спрашивает куда. Я не отвечаю, я сошёл с ума, бесповоротно, я в пропасти, на самом дне… Прошу прощения и вырываюсь, чтобы не передумать. Я не должен передумать. Я держался всё это время! Старался отвлекаться на любые мелочи, наивно полагал — справлюсь. Нет. Тот самый отель, холл, рецепция. Я тяжело дышу, не могу собраться, поправляя без конца шарф, съехавший с шеи, а девушка-администратор меня пытается убить. — Чон Чонгук? — на мои вопросы. — Он уволился, извините, ничем не могу помочь. Я сжимаю пальцами своё пальто слишком сильно, почти до хруста, кусаю щеку изнутри до крови. Чувствую металлический вкус. Что она сказала? Как?.. — Почему?.. — поломано. — Молодой человек, я не владею данной информацией, — профессиональный отход. Он не уволился, она такая врушка… Бегу в тот самый номер. Помню этаж, даже оттенок двери. Я стучу так громко, так долго, что слышу недовольные возгласы из соседних комнат, но ни одного — из нужной. Утыкаюсь лбом в поверхность, не понимая. Где же? Он был! Где сейчас?.. — Хён… — всё, что осталось после него. Всё та же фраза, тем же голосом, неизменно в пустоту, в свободный полёт меж атомов. Я влюблён в него, я привык к нему… Это странно, что человек за несколько коротких встреч может так сильно въесться под кожу, что ни стереть, ни выжечь. Я будто знаю его не одну жизнь, будто он был рядом всегда. — Хён… — падаю перед дверью, скрутившись калачиком, признавая своё поражение. Жалок. Видел бы это кто… Люди, что изредка проходят мимо, думают я дурак. Не отрицаю, а затем понимаю, что ещё и глупый. Сокджин! Вспоминаю о том, что он может знать хоть что-то, но… — Парень, здесь пока нет жильцов, — говорит мужчина из соседнего. — Ступай-ка домой, — перед тем, как захлопнуть за собой дверь. Набирая номер однофамильца я молюсь лишь об одном — пусть он что-то знает, пусть что-то знает… — … Я спрошу у родителей, если это так важно для тебя, — отвечает после моего сбитого рассказа. — Да, хорошо… Позвонишь? — Конечно, без проблем. В тот дом смысла идти нет, ведь понятно, что Чонгук съехал. Если его здесь нет, то там и подавно. Что мне делать?.. Бью себя кулаком по лбу, повторяя лишь одно «думай». Так и возвращаюсь в больничную палату, бросая верхнюю одежду прямо на пол. Чимин появляется сразу же, как только ему доложили на входе о моём возвращении. — Куда убежал? — он не давит, спокойно поднимает мои вещи с пола, отряхивает и вешает на вешалку, о чём-то задумавшись. Откуда Чонгук узнал, где я живу? Он приходил, но я не говорил свой адрес… Наши общие знакомые… Один лишь доктор Пак… — Ты общаешься с Чонгуком? — я стою, приняв немного враждебную позу, потому что свои догадки уже подтвердил, лишь взглянув на то, как застыл старший с моим шарфом в руке. Знает что-то! Знает, а мне — не говорит! — Где он? — в лоб. Это срочно! Я слишком долго держался… Несколько дней… — Нет, — он сглатывает, закончив с порядком, и садится на стул, — не особо, — его руки на коленях, глаза там же. — Где он?.. — я смотрю на него с надеждой, с неприкрытой влюблённостью в глазах. Со всей болью, что у меня нашлась. Я действительно слетел с катушек. Мне пора к психотерапевту. Тот человек, в котором я души не чаю, хотя бы существует? Реальность мешается с вымыслом — бывает же такое? — Почему ты спрашиваешь? — Чимин наклоняет голову, смотря на меня пытливо. Я не думаю и секунды: — Потому что я влюблён, — вот и всё. Каждый мой вдох, шаг, выбор — потому что я влюблён. Я пытался не думать о нём, потому что по уши. Я думаю о нём ежесекундно — по той же причине. Глаза Чимина округляются, а брови летят вверх. Он подобного не ожидал — уж точно. — Мы не друзья, — он мотает отрицательно головой, хмурясь, — лишь пару раз общались. В больнице по надобности, раз по служебному телефону, — он проводит языком по пересохшим губам, — я сказал где ты живёшь, прости… — говорит виновато. — Тогда скажи мне его адрес! — я резко сажусь перед Чимином на корточки, взяв его ладони в свои, и смотрю искрящимися глазами. — Прошу, пожалуйста, умоляю, вопрос жизни и смерти… Чимин вдруг улыбается снисходительно, заправляя прядь моих волос за ухо. Я в его глазах не вижу тайн от меня, вижу желание помочь, но возможности… Возможности у него такой нет… — Я не знаю, правда, — он размещает свою ладонь на моей щеке, — не знаю, — с сожалением. Верю ему, доверительно плачу прямо у ног, уткнувшись в колени. Он исчез. Исчез, словно никогда меня не целовал. Но главное слово — «словно», ведь я, чёрт возьми, помню температуру его тела. Прихожу к ней, чтобы спросить кое-что. — Привет, Таён, — возле надгробия оставляю букет цветов в шуршащей обёртке и сажусь рядом на холодную землю, — в тот раз я ничего не сказал… Простишь меня?.. Вокруг — угнетающая тишина, ни единой души, хоть и день. Я и она. Наша любовь. — За то, что так отчаянно цепляюсь за его образ, простишь? — в её глазах застыла лишь одна эмоция, но я будто слышу её мысли, представляю себе её голос. Он, наверное, так же мелодичен, как и у Чонгука. Должно быть, она хорошо пела. Я хочу послушать. — Я нигде найти не могу его… Представляешь, — улыбаюсь чему-то, — сбежал, — качаю головой. — Неужели я так страшен? — пытаюсь шутить. Облизываю солёные губы. Я много говорил, впервые за всю свою жизнь я кому-то открылся от начала и до конца. Она знает всё обо мне: детство, юность, что творится в голове. А ещё она знает, что я прихожу несколько дней подряд не только из-за неё, а потому, что надеюсь. По-дурацки надеюсь, что он, Чонгук, тоже окажется здесь. Я бы поздоровался с ним, как обычно, будто мы знакомы сотню лет. Я бы многое ему рассказал… Так же, как и Таён: от начала и до конца. Даже больше. Но ни разу его не встретил. Его будто никогда не существовало. Дни прошли как в бреду, я смело могу назвать себя одержимым… Я бегал туда-сюда, пытаясь найти призрака, который не хочет, чтобы его нашли. Вывод: это невозможно. Тем более, для такого обычного меня. Впервые жалею, что я не какой-то там сыщик или влиятельный парень. У меня нет силы доставать людей с любой точки Земли. Где он?.. Счастлив ли?.. Не помню почти ничего. Лишь то, как лежу бревном на койке и плачу, как девчонка. Но лишь в одиночку. Стал лицемером? Не думаю… Мне просто так легче. Наверное. Не уверен. Скрывать свои чувства не хорошо, особенно, от близких людей. Но я… Что мне терять? Я скрывал, даже от Мэй. Она, лиса, приходила меня навещать. Сейчас тоже рядом, мы не изменяем традициям и в этот раз: выбрали фильм. Но комедию… Мы в позах лотоса и с вредной едой в руках, пока доктор Пак не видит. — Тэхён-оппа, — она ставит на паузу видео, чему я удивлён, и смотрит на меня не по-детски серьёзно, — прекрати, — мой рот то открывается, то закрывается. Я не в силах подобрать ответ. — Что? — Смеяться так, будто тебе не грустно, — улыбка на моём лице сходит на нет, а затем я вздрагиваю от прикосновения её прохладной ладони к щеке, — у тебя глаза печальные, — смотрит прямо в них. Просто молчу, потому что и сказать нечего. Комедия была ужасной идеей, даже ребёнок меня раскусил на раз два! Это немыслимо. — Что случилось? Я вздыхаю, думаю. Не могу же я с Мэй разговаривать о своей любви к кому-то! Это странно… Очень… — Его нет, — это в тысячу раз страннее. Она поджимает губы и накидывается на меня мягкими объятиями, а я руки в кулаки сжимаю, вгоняя в ладони ногти до крови — мне нельзя расклеиться перед ней. Я сильнее своих эмоций сейчас. Сильнее. — Тэхён-оппа, если не хочешь рассказывать, то молчи, — она гладит меня по волосам, я её в ответ, — просто помолчим. Сомнительный жанр кинематографа так и потух вместе с монитором ноутбука. Я в больнице задержался на дольше, чем предполагал. Даже как-то неловко занимать палату, будучи способным существовать и дома. Я как раз собирал вещи, когда мне пришло сообщение от отца. Адрес квартиры.***
Мне никогда не дарили цветов. Ни на праздники, ни в дни обычные. Я всегда думал, что это очень приятно. Но… Мне было невероятно больно. Мои пальцы зарыты в микс из аристократичной эустомы и пышной гортензии. Розовый и голубой, в сочетании со сдержанным зелёным… Все-таки благородное неброское смешение оттенков всегда вызывает особое эстетическое удовольствие. Я всегда ищу во всём смысл… Но в цветах этих его не смог разобрать толком. Эустома — нежность в каждом лепестке. В вазе эти цветы стоят очень долго, около трёх недель. Я подобрал самую красивую, место выбрал самое солнечное, на столике в гостиной, не прекращая мечтать о том, что цветы проживут гораздо дольше… Они имеют очень приятный, едва уловимый аромат, как и все первые весенние цветы. Каждый оттенок эустомы несет в себе особый смысл: у меня розовые. Восхищение, симпатия, элегантность, если верить трактованию в интернете. Француженка Николь-Рейн Этабль де ла Бриер, а по мужу мадам Лепот, знаменита своими выдающимися способностями в математике. Эта удивительная женщина смогла рассчитать траекторию полёта кометы от Юпитера и Сатурна, что в девятнадцатом веке было весьма сложной задачей. В течении полугода Николь-Рейн проводила вычисления, а в дальнейшем составила подробную карту солнечного затмения, а также открыла не мало других тайн космоса. Тем самым, мадам Лепот являлась не только гениальным математиком, но и астрономом. Астрономические вычисления, да и астрономия в целом, были занятием всей её жизни. В пик славы Николь-Рейн из Японии в Париж был привезён никому неизвестный цветок, который назывался «Японской розой», а в честь мадам Лепот цветок прозвали «потия». Позднее название было изменено, цветок стали называть «гортензия». В результате всех этих событий и возникла легенда о Гортензии Лепот. В букете, подаренном мне, она нежно-голубого цвета. Почему Чонгук выбрал именно их?.. Меня интересует каждый лепесток… С момента поцелуя мысли мои не слушались меня, сбивались в странные комочки. Сейчас — тоже, но уже проще мне думать трезво. Но не легче. Как сейчас помню. Чимин, букет, записка внутри. «Не ищи меня, прости», — почерком, которым я теперь восхищаюсь. И мои горькие-горькие слёзы. Вздрагиваю, отводя взгляд. Я должен перестать гипнотизировать… прощальный подарок?.. Что это? Зачем? Почему так жестоко?.. Слышу дверной звонок и спешу открыть, действительно радуясь своим гостям. Мне в одиночку здесь одиноко. — С новосельем! — кричит моя маленькая толпа с порога, широко улыбаясь, смеясь, заражая меня хорошим настроением. Все вваливаются в дом, оставив какие-то подарки у входной двери, и восхищённо осматриваются вокруг. Я сам был в восторге, папа хорошо постарался. Кухня соединена с гостиной, спальня, ванная — комнаты огромные. Из-за чего здесь тоскливо, а на десятый этаж Кью не затащить… Моя квартира минималистичная, но при этом мягкая, обволакивающая. В интерьере все оттенки цвета — природные: это цвет песка, гальки, морской воды. Здесь спокойно, всё способствует расслаблению. Не знаю как папа угадал, но он купил мне жилище в центре Сеула. Ни за что не догадаетесь какой у меня вид на балконе! Многоэтажки… Как он узнал? Только гадать… Всё, что он сделал для меня, удивительно. Даже заверил, что маму убедил в уместности переезда. Я рад, правда рад. Это начало новой жизни?.. Мэй уже скачет и хихикает на диване в гостиной, что сильно контрастирует с сидящими спокойно Чимином и Хосоком. Я улыбаюсь такой обстановке — мне нравится, когда в помещении громче тишины. — Так тебе здесь хорошо? — Чимин скользит взглядом по потолку, задерживаясь на эксклюзивной люстре, скользит ниже, цепляясь за детали. — Да, — пожимаю плечами, тоже осматриваясь, как впервые. Огромное окно, почти во всю стену, идеальная мебель, как по мне, ковёр без замысловатых узоров — лаконичный. Есть что-то типа барной стойки, высокие стулья… Чего тут только нет! Для меня одного — слишком. Мы включаем плазму, где показывают передачу о путешествиях, с восторгом слушая интересные факты о Швейцарии. Даже Мэй притихла, любознательная моя. Хосок рассказывает о интересных случаях в больнице, спрашивает от кого букет, что за девушка подарила или что за парень, а я почему-то… смущаюсь. Как мальчишка! Мне нечего смущаться — этот презент не от большой любви. Даже не от обычной. Эти цветы призваны разрывать мои раны день за днём, пока не завянут (хотя я не уверен, что смогу выбросить их — буду беречь даже в засушенном виде). Подарил бы розы с огромными шипами, чтобы я укололся и помер! Почему нет?!.. Но моих мольб никто не слышал и не услышал. Опять дверной звонок, я очень его ждал! — Мелкий, а ты подрос! — Сокджин врывается в прихожую мигом, сгребая меня в охапку, и треплет по волосам. — Что с прикидом?! — он берёт меня за руки, разводя их в стороны, чтобы получше меня рассмотреть. А что с ним? Обычный. Домашний. Спортивные штаны да кофта. — Пропадёшь без своего стилиста, — он цокает недовольно, хмуро, и спешит знакомиться с остальными. Я качаю головой, понимая, что мне даже не дали оправдаться за свой наряд. Этот парень сам себе на уме! Мы будто знакомы все лет десять. Знаем повадки друг друга, чувствуем настроение и подбираем нужные шутки. Между нами нет неловкости, только Мэй, что порой смешно вклинивается посреди взрослых разговоров. Специально! Чтобы получить от меня щелчок по лбу, зарядив в ответ раз в сто сильнее. Эта девчонка правда боевая! В один из моментов мы включаем музыку, так что я активно сопротивляюсь, когда меня чуть ли не ногами спихивают с кресла, чтобы танцевал. Танцевать? Нет! Это не моё… Точно не моё… Но танцую, потому что настояла Мэй… Она рушит все мои стены. Как? Мне нужен её удивительный дар. Она цепляется за меня руками и ногами крепко-крепко, как пандочка, когда Хосок пытается уйти наконец домой, потому что день стремительно сменился вечером. Чимин вообще не помогает, обувает свои кроссовки в царящем хаосе и изредка прикрикивает что-то типа «Мэй, молодчина!». А Сокджин затерялся среди стен моей квартиры, попрощавшись с новоиспечёнными знакомыми заранее. Нам всё-таки удаётся разойтись. Каждый грустит по-своему, потому что было уютно. Каждый обещает заглянуть обязательно вскоре. Мэй кричит громче всех! А я машу ей на прощанье рукой, пытаясь не растрогаться. Не хватало мне ещё плакать из-за подобного. Я расставания и похуже выдерживал! С горем пополам, конечно, но всё же… Я хотя бы уже не давлюсь слезами. То есть, не так часто. — Сокджин! — я заглядываю в гостиную, затем иду в спальню. — Я здесь! — доносится из неё. Ким развалился на моей постели, включив тихо какой-то спокойный трек на телефоне, и лежит с прикрытыми глазами. Только сейчас замечаю, что выглядит отлично, как впрочем и всегда: с иголочки. В комнате мрачно, окна зашторены, светится лишь ночник, воткнутый в розетку на стене. Он в форме розы. Шипов нет. Я валюсь рядом со старшим, вслушиваясь в текст песни. Как всегда, ищу во всём что-то большее, чем есть на самом деле. — Тэхён, — слышу совсем тихо, а затем чувствую прикосновение к своим пальцам, — ты в порядке? — я вздрагиваю. Не от вопроса, а от того, что рука Сокджина скользит вверх по моей, а затем он сам поднимается на локте, немного нависнув надо мной. Я смотрю испуганным зверьком, словно меня пытаются съесть. Но на маньяка однофамилец не похож, лишь на очень любопытного парня, оставляя свой взгляд на каждом участке моего лица. Тела. — Да, — я шумно сглатываю, ёрзая на месте, пытаясь улизнуть. Не то, что мне нужно. Вдруг на моём животе ладонь, потом на груди, выше и выше — к щеке, губам. Сокджин давит пальцем на нижнюю, наклоняясь ко мне. Я как парализован, лишь могу хлопать глазами. Он что, целовать меня удумал?! — Сокджин… — Тише, — он резко льнёт ко мне, но я отворачиваюсь, отчего он попадает губами прямо в мою щеку, так и замерев. Моё сердце бьётся в ужасе. — Прости, — утыкается своим лбом в место поцелуя и дышит мне в шею, не говоря больше ни слова. И мне его вдруг сильно жалко. — Ты же знаешь… — я шепчу что-то бессвязное, пытаясь разрядить неловкую обстановку. Говорю о том, что это всё глупости, ерунда, а он шепчет о том, что сглупил. Не сдержался. — Улыбался ты красиво, чёрт, — смеётся он, на что я отвечаю тем же, хлопая его по спине в наказание под «болезненные» вскрики. Актёр. — Прости, всё, — он отодвигается от меня, приняв положение, в котором находился изначально. Мне всё ещё липко везде, где он меня касался. Неприятно. Не тот. — Раз уж ты там в кого-то другого бесповоротно влюблён, можем просто заняться сексом. Просто так, — я округляю глаза опять-таки в ужасе, а он вновь смеётся, запрокинув голову. — Шучу я, боже… — издевается надо мной! Мы так лежим ещё две песни. — Ты говорил, любишь физику? — он поворачивается ко мне лицом, я чувствую горячее дыхание на своей коже. Невольно вспоминаю его попытку меня… поцеловать?.. — Да, — тоже смотрю на него. — У меня есть друг, он в старшей школе, которому бы не помешал репетитор. Может, ты хочешь попробовать себя в этом? — я думаю долгих две секунды, прежде чем кивнуть. Мне всегда хотелось попробовать себя в преподавании. — Тогда я тебе сообщу, когда поговорю с ним, — киваю, он улыбается. — Кстати, у меня День рождения скоро, — я удивляюсь, расплываясь в улыбке, потому что это же событие! — Только ничего мне не дари! — Что? Почему?! — я обижено дую губы, присев на кровати, а он разводит руками: — Не люблю подарки. Куда приятнее их делать самому. Я задумчиво киваю на его слова. — И когда праздник? — Послезавтра, — Сокджин закладывает одну руку себе за голову, смотря в потолок. — Просто поздравишь меня по телефону, ладно? — я киваю недовольно. Раз уж ему так лучше… — Ещё я хотел кое-что спросить… — он кусает губы, я случайно заметил. — Можно? — Да, конечно, спрашивай, — я сажусь удобнее, подминая под себя ноги. — Каково это — полюбить? Как ты понял? Пока он хмурит брови, я пытаюсь найти ответ. На ум, как на зло, ничего не приходит толкового. Совсем ничего. Никаких алгоритмов. Знаков. Физики бессильны… Перед глазами, как только прикрываю, всплывает его образ. Каждая мелочь — самое важное для меня, самое сокровенное. Порой я думаю, что это мальчишеская влюблённость. Мало того, что с первого взгляда, так ещё и в человека своего пола. Глупо и неправильно, как могут утверждать некоторые. Но для меня… Это самое правильное решение в жизни. Влюбиться в него. Полюбить. Пусть он оттолкнул, пусть его где-то нет. Я верю, я чувствую, что он не со зла. Всем своим нутром меня тянет, всеми фибрами души я к нему льну. Так много могу сказать о любви, которой толком даже не ощутил… Так много, что я готов разорваться, стоит мне вспомнить о нём! О его взгляде… Просто о цвете глаз… Я понимаю, отчётливо понимаю, что ради него развяжу войну. Пойду без оружия на самую сильную армию. Но пока что преграда только одна — что-то в нём самом. Его личная битва ещё не закончена, а я не могу помочь. Много всего… — Так случилось, что я больше не могу увидеть его. Если бы я знал, что произойдёт подобное… Если бы я знал наверняка об этом, когда его целовал, то… То я никогда бы не остановился. Думаю, это моя любовь, — чувствую взгляд Сокджина на себе, а потом и вижу: странно уязвимый. Словно хочет понять, словно он к этому близок. — Ладно, — улыбается, прикрыв глаза. — Спасибо, — за что?***
Утром я удивился сообщению Сокджина о том, что мне надо хорошенько приодеться, потому что я всё-таки должен приехать к нему в гости! Спросонья я совсем ничего не понял — перезвонил. И всё равно не особо вклинился в суть. — Не позорь меня! Оденься, как я тебя учил, ладно? — он смеётся и не даёт мне даже поздравить его толком, постоянно перебивая, вставляя модные советы. Зачем мне подобные глупости?.. Сокджин говорит, что ждёт меня совсем скоро, поэтому мне пора собираться. Говорит, перезвонит через двадцать минут. Я сижу в странной позе на краю кровати, пытаясь разлепить глаза. Что это было?.. Пишу ему сообщение-поздравлялку, потому что он и правда не дал мне сказать! Потихоньку собираюсь, роюсь в шкафу, выискивая одежду. Уже весна — выбираю светлые джинсы, накидываю поверх белоснежной футболки такую же просторную рубашку, но в чёрную полоску. Больше ничего не успеваю сделать (да и не собирался), потому что звонит Сокджин. — Ты готов? Скинь мне фото! — я возмущаюсь, но повинуюсь, а затем сам ему перезваниваю. — Сокджин, ты сегодня странный! Старость в голову ударила?! — я кручусь перед зеркалом, недоуменно поглядывая на свой образ. Слишком как-то жизнерадостно. — Тебе не хватает чего-то, — он задумчиво вздыхает, а я молюсь, чтобы это был не… — Головной убор, точно! Быстрей найди что-нибудь! — я хнычу от безысходности и плетусь выбирать что-то на свою бедную головушку, остановившись на чёрном берете. После этого Ким заставляет меня надеть тоненькие серебряные кольца почти на все пальцы, браслеты на запястья, для стиля нацепить очки, а в завершение — намазать губы хотя бы гигиенической помадой. — Что?! У меня нет ничего подобного! — я уже злюсь, пытаясь найти подходящую обувь в одном из ящиков. Не все вещи успел разложить по своим местам. — Я тебе обязательно подарю косметику! — бубнит на конце провода старший, а я причитаю в ответ: мне не нужно ничего такого! Не успев найти подходящую пару, я пугаюсь дверного звонка. Будто по голове ударили резко. Неожиданно. — Это ты что ли? Зачем пришёл, Сокджин? Я же должен был! — шутливо возмущаюсь, жестикулируя сам себе руками, одновременно с этим спеша открыть дверь, пока старший хихикает. Уже представляю, как он получит подзатыльник от меня. Постараюсь ударить посильнее! — Сорприз! — говорит Ким за секунду до того, как я открываю дверь, роняя телефон на пол. Не слышу его падения, все звуки перекрывает стук моего сердца. По коже мороз, он проходится плотными потоками под одеждой, а у человека передо мной тоже ступор, вероятно. Стоит, округлив глаза до предела, в одной руке коробка конфет, в другой — бутылка шампанского, успеваю прочесть прежде, чем глаза отказываются видеть что-то кроме. Что-то кроме его лица, удивительных черт, по которым я так сильно скучал. — О… — его губы скручиваются в трубочку, сам он заглядывает на номер на двери, проверяя точно ли по адресу пришёл. — А Сокджин?.. — рукой пытается объяснить мне, потеряв дар речи. А Сокджин… самый настоящий лис. Я сам переступаю через порог, дрожа от страха, и беспрепятственно целую, обвив руками талию. Мои ладошки вспотели, ресницы взмокли, а мозг ушёл, как только открылась дверь. Шепчу в самые губы «хён», прижимаясь ближе, когда бутылка шампанского разбивается о пол в подъезде, расплываясь холодной жидкостью под нашими ногами и несчастной коробкой шоколадных конфет. Шепчу и тяну его внутрь, шумно дыша, не отрываясь ни на секунду, потому что меня жадно целуют в ответ. — Тэхён, стой… — я прижат спиной к двери всем его телом, перед глазами мутно, одно лишь слепое желание. Быть рядом. Я решил для себя, что любовь — никогда не останавливаться. Я и не буду. Больше нет. Вновь припадаю к его губам. Солёно-сладким.