Сто девяносто ударов в минуту

Сижу в непримечательном кабинете, передо мной женщина, лица которой не вижу за массивными очками, да ещё и смотрит она постоянно вниз, на бумаги, что-то пишет, делает заметки. На стульчике сбоку — Чонгук, сидящий ровно и с видом незаинтересованного человека. Выглядим мы оба, кхм, похоже. И в этом вина или, возможно, заслуга Чонгука. Потому что… — Надо спешить, надо забрать Мэй, сходить с ней к Хосоку… — У тебя есть чёрные джинсы? Надень чёрные джинсы! И-и-и… Наверное, какую-нибудь светлую водолазку, есть? Молочная? Идеально! Ботинки те свои коричневые, ладно? Договорились. Чёрную куртку, без шарфов, уже тепло. Да, да, точно… — Чонгук, ты не серьёзен, ситуация важная… — Не забудь носки, носки белые. — Чонгук… Я постоянно посматриваю на него, потому что мне так спокойней. Просто забрать Мэй оказалось задачей не из лёгких, надо было провести самые настоящие переговоры, написать длинную бумагу, ещё несколько просто подписать, так что мне страшно подумать, что надо сделать, чтобы забрать лису навсегда… — Я могу удочерить Мэй? — набрался я смелости, чтобы спросить. Женщина тут же посмотрела на меня, словно на ребёнка. — Сколько вам лет? — Двадцать, — отвечаю несмело. — Работаете? — Нет… — Вот и всё, — говорит она, вновь потеряв ко мне интерес, не собираясь слушать дальше. — Поставьте подпись, — она протягивает мне последний листик и я, стараясь не расплакаться прямо здесь, подписываю скорее, чтобы уйти немедленно. — Мэй в комнате ожидания, — говорит она мне, а отвечает Чонгук: — Спасибо, до свидания, — ровным тоном. Моё сердце грохочет, когда я иду по коридору, когда я думаю о том, что очень долго не видел Мэй, а она была здесь… получается, одна. Да, её водили несколько раз к Хосоку, но на этом всё. С ребятами, что здесь, она по собственной воле не общается. Мне из-за этого хуже, чем могло бы быть. Чувствую ладонь Чонгука (как же мне повезло, что он рядом!) на своём плече и могу спокойно выдохнуть, набрав в лёгкие побольше воздуха. Я открываю дверь и вижу её. Мэй сидит к нам боком, посматривая в окно. Её профиль действительно идентичен с лицом Хосока… На ней синие брюки, а из-под чёрной куртки виднеется краешек белой блузки. Руки спрятаны в карманах на груди, глаза моргают медленно, мои тоже, как и я сам — медленный, Чонгуку приходится меня подтолкнуть, чтобы я наконец заговорил. — Привет, Мэй. — Привет, Мэй! — тоже здоровается Чонгук. Она поворачивается, грустно улыбнувшись, а глаза на секунду загораются. — Привет, — отвечает нам. Я подхожу к ней и, не сдержавшись, крепко-крепко обнимаю, присев у ног, а Чонгук садится рядом и обнимает нас двоих. Глаза щиплет, но я не обращаю на это внимания, пытаясь представить, что всё не настолько ужасно. Два дорогих мне человека рядом, я могу их касаться, слышать, слушать, а так же идти с ними к ещё одному дорогому. — Как тебе там? — спрашиваю я, когда мы шагаем. Чонгук, Мэй, я. — Нормально. Я смотрю на Чонгука, ища спасения, потому что… Всё изменилось. Не знаю что и как мне говорить, что можно, а что — противопоказано. — Хочешь прочесть какую-нибудь книгу? — спрашивает Чонгук. Он смотрит на меня с сожалением, словно всё за нас решено, только пытаться, искать лазейки. — Нет. Эта не подошла. — Фильм? — Нет. Он поджимает губы, кивает и, замечая подъезжающее такси, останавливает жестом. Так и доезжаем до больницы: в молчании. — Сюда! — Чимин машет, когда замечает нас в коридоре. Я, улыбнувшись, иду к нему и попадаю в дружеские объятия. Чимин не в халате доктора, значит, можно позволить себе подобное. Он здоровается с Чонгуком за руку, с Мэй — хлопками ладошек. Похоже на ритуал. — Как доехали? Мне, вздохнув, приходится поведать умопомрачительную историю о том, как мы оказались здесь. Шли, ехали, опять шли, о многом молчали. Чимин задумчиво кивает моим словам, грустно улыбается, будто всё-всё понимает, и наконец ведёт нас к нужной палате в отделении интенсивной терапии. Я иду с ним наравне, а Чонгук с Мэй позади. — Сам факт того, что Хосок остаётся живым, является отрадой, — тихо говорит мне Чимин. — Я уже говорил о его состоянии, но есть один вдохновляющий факт. В январе 2015 года в журнале «Neurorehabilitation and Neural Repaire» были опубликованы данные исследования американских врачей, демонстрирующие тот факт, что пациенты, находящиеся в коме, поправлялись быстрее и лучше по сравнению с другими больными в том же состоянии, если они слушали записи рассказов членов своей семьи об известных им событиях семейной истории. Это были голоса родителей, братьев и сестер, которых больные слушали через наушники. С помощью магнитно-резонансной визуализации во время прослушивания записей ученые смогли отследить усиление нейронной активности в зонах мозга пациента, ответственных за язык и длительную память, и после шести недель такой стимуляции, пациенты начинали лучше реагировать и на другие внешние стимулы. С Хосоком можно не просто поговорить лицом к лицу, можно взять его за руку, — мы проходим множество палат, переходим в другую часть больницы. — Разумеется, разговоры не являются чудодейственным средством полного излечения, однако, вопреки справедливой критике доктора Видждикса, рецепт «Поговори» оказывается действенным. И если искусство провозглашает безграничность возможностей человека пробудить к жизни другого человека, дорогого и любимого, то наука признает ограниченность, и тем не менее, подтверждает, что чувства и отношения могут стать тем мостиком, по которому близкие способны вернуться, — Чимин вздыхает, подходя к нужной палате. — Как минимум, как я уже сказал, это является отрадой, — он открывает дверь, в которую тут же залетает Мэй. — Папа, папа! — слышу, как она его зовёт. Чимин опускает голову. — Я умолял отсрочить отключение Хосока, но чем дольше он в таком состоянии, тем меньше шансов, — он и на Чонгука переводит взгляд. Тот молча стоит в стороне. — Состояние полного отсутствия рефлексов, атонии мышц, резкого снижения давления и температуры. Продолговатый мозг не функционирует. Состояние поддерживается за счет аппарата искусственной вентиляции легких и парентерального питания. Кома четвёртой степени. Врачам не удаётся вывести Хосока из этого состояния, а положительной динамики нет. Центральная нервная система перестает выполнять свою регулирующую функцию, поэтому нарушается чёткое взаимодействие органов и систем, снижается способность к саморегуляции и поддержанию постоянства внутренней среды организма, — перечисляет Чимин, видит мои слёзы, берёт за руку прежде, чем ко мне делает шаги Чонгук. — Юнги кричал о том, что мы доктора… Да, именно так, мы не волшебники, мы не боги, — он треплет меня по волосам и заглядывает в лицо, — а теперь иди, — кивает на дверь. Я вытираю рукавами кофты слёзы, шумно вдыхаю воздух, очутившись в объятиях Чонгука. — Не пойдёшь? — тихо спрашиваю у него. Тот, шмыгая носом, отвечает: — Не пойду, мне незачем. — А плачешь почему? Он не отвечает, целует меня в лоб, улыбается, щёлкает по носу, а я морщусь. Смотрю на него перед тем, как войти, ещё несколько долгих секунд, чтобы стать смелее. Чонгуку правда идти незачем, он Хосока почти не знает. Лишь мельком. Мэй — другое дело, они провели достаточно времени вместе, чтобы называться близкими людьми. Он даже удостоился звания «Чонгук-и». Мэй, кстати, сидит с одной стороны койки, а Юнги — с противоположной. Мэй Хосока держит за левую руку, а Юнги — за правую. Поглаживает внутреннюю часть ладони большим пальцем и молчит. — Всё чудесно! Я хорошо кушаю, играю с друзьями, больше всего мне нравятся догонялки! — Правду говори, — бормочет ей Юнги, — или молчи. — Больше всего мне нравятся догонялки! — повторяет Мэй, зло взглянув на того, кто смеет перебивать. — Вот только тебя о-о-очень не хватает! Знаешь, папа, если проснёшься, то я даже готова сходить с тобой ещё раз в зоопарк. Тебе же понравилось там, верно? Или ещё куда-нибудь… Я вот книгу недавно прочла! Называется… Как же она… О, — восклицает, подняв ввысь указательный палец, — «Удивительное путешествие кролика Эдварда»! Я не могу пройти дальше, глотаю слёзы и смотрю на то, как Мэй с улыбкой не прекращает щебетать. — «Однажды жил на свете фарфоровый кролик, которого любила маленькая девочка. Этот кролик отправился в путешествие по океану и упал за борт, но его спас рыбак. Он был погребен в куче мусора, но его отрыла собака. Он долго странствовал с бродягами и совсем недолго простоял чучелом в огороде. Однажды жил на свете кролик, который любил маленькую девочку и видел, как она умерла. И кролик поклялся, что больше никогда не совершит этой ошибки — никогда не будет никого любить…» — цитирует она. — Папа, папа, ты путешествуй, но возвращайся! Возвращайся скорее, а мне пора. Я ухожу, мне надо уходить, — на одном выдохе она шепчет, целует его руку, аккуратно устраивает её вдоль тела и выбегает из палаты, чуть не сбив меня с ног. Я, ощущая на лице прохладный поток ветра, будто получаю пощёчину. Тоже читал эту книгу. И помню: «Я научился любить. И это ужасно. Любовь разбила мне сердце». Хосока за пугающими штуковинами почти не видно, он выглядит даже хуже, чем я когда-то. Он кажется бесцветным, прозрачным, несуществующим. Юнги возле него — неподвижен, блестящие капли срываются вниз, я не знаю, что ему сказать, я, как всегда, в самые важные моменты не умею разговаривать. — Почему молчишь? — хрипит Юнги, взглянув на меня мельком. Я под его разбитым взглядом теряюсь. — А ты почему молчишь? — Доктор Пак сказал, что Хосоку надо сначала сообщить о том, кто к нему пришёл, — шмыгает носом Юнги. Я не ожидал от него услышать ответ… — А кто я? Не знаю. В разговорах он попросил быть позитивным, а у меня в мыслях ничего такого нет. Он сказал, что Хосок не обязательно, но может меня услышать. Сказал, что я могу включить его любимую музыку, — шепчет он, глядя на Хосока. Он всё-таки отвечает не мне. — А я не знаю… какая музыка тебе нравится… Вот и молчу. Не знаю что сказать, — Юнги склоняется над Хосоком и тычется лбом в его живот, — я могу посидеть молча? Я могу просто держать за руку?.. Я задираю голову кверху и слёзы бегут по моим вискам вниз. Потолок такой белоснежный, такой белоснежный… — Я у тебя спрашиваю, Хосок… Как невежливо игнорировать… — посмеивается Юнги. — Ты такой невежливый… Меня хватают за запястье, вытащив из палаты. Я попадаю в руки Чонгуку, в прямом смысле этого слова. Моё лицо оказывается в его ладонях. — Ну всё, хватит, — говорит он мне. — Расплакались тут… — он вздыхает, я замечаю Мэй, сидящую у стеночки с лицом, залитым слезами. — Уходим, — он несколькими движениями вытирает мне щёки, нос, вынуждая рассмеяться, уворачиваясь, и тащит к выходу, схватив за руку и Мэй. — Подожди, подожди… А Чимин? Попрощаться с Чимином, — прошу. — Чимин ждёт нас в машине. Это похоже на похищение. Мы оказываемся возле чёрного-чёрного джипа, Чонгук заталкивает меня и Мэй в чёрный-чёрный салон и захлопывает перед носом дверь, а за рулём сидит парень с пугающим затылком. Тут я драматизирую… Парень поворачивается, оказывается Чимином и во все зубы улыбается, пока Чонгук забирается на переднее сидение. Он тоже поворачивается к нам, улыбается, подмигивает, а Мэй приоткрывает рот, чтобы что-то сказать. — Молчим, — выставляет указательный палец Чонгук в направлении Мэй, — молчим, — повторяет это движение со мной, — слушаем музыку, едем в пункт назначения, это не страшно, — смеётся он, когда рассматривает наши удивлённые лица. Мы с Мэй в какой-то момент поворачиваемся друг к другу, хлопая глазами, и переплетаем пальцы рук, лежащих на сидении. — Договорились? — спрашивает на всякий случай. — Договорились! — восклицает Чимин. — Не у тебя спрашивал… — Чонгук бьёт его по плечу, вынуждая заводить машину и двигать отсюда. — Так что? — Договорились, договорились, — бормочет Мэй, а я быстро-быстро киваю. Как Чонгук и сказал, слушаем музыку. Ну, кто как… Кто неотрывно следит за дорогой, чувствуя повышенную ответственность, кто нервно покусывает губы, а я подаюсь вперёд, просовывая свой нос к Чонгуку, который смотрит в окно. Уже — на меня. — М? — улыбается он, клюнув меня в щеку. — Почему ты такой удивительный? Шепчу в его ухо, а он, кажется, краснеет. Что за человек?.. — Потому что ты, — отвечает мне. — Что я? — округляю глаза, меня клюют в щеку снова. — Самый лучший. — Ты. — Ты. — Боже, — громко вздыхает Чимин, когда мы останавливаемся на светофоре, — прекратите уже! — а позади хихикает Мэй, отчего мы все заливаемся смехом. — Зависть — плохое чувство, — говорит Чонгук. Чимин, повернувшись к нему, старательно поджимает губы, вздёрнув подбородок. — Из машины выходи, Чон Чонгук, — и действительно открывает дверь. — Сам выходи, — смеётся Чонгук, щёлкая Чимина по лбу. Тот на пути к ответному удару останавливается, ведь должен ехать дальше. Бормочет что-то недовольно под нос, когда трогается с места, фыркает и шипит. — Дожился, — шепчет он, — дожился. Мы оказываемся в торговом центре. Чимин хватает за руку Мэй, говорит, что покажет ребёнку как надо развлекаться, а Чонгук хватает за руку меня и ведёт в противоположную сторону. — Чимин хочет поговорить с Мэй, — объясняет Чонгук, когда я удивлённо смотрю на удаляющиеся силуэты, — а я хочу пройтись с тобой, — он притягивает меня ближе к себе на глазах у десятков людей и я теряюсь, испуганно глядя по сторонам. Почему-то смущаюсь. — А потом мы встретимся, надо шагать лишь прямо, — улыбается Чонгук. Торговый центр не имеет конца и края, как однажды говорила мама. Он построен по принципу кругов, так что всё возвращается на свои места. Вокруг множество магазинов и яркий-яркий свет, поэтому я очень счастлив, когда вынужден прикрыть глаза, потому что Чонгук меня глубоко целует. Он сразу же касается языком моего, пробирается дальше, прижав меня к себе за талию, и хозяйничает во рту, шумно дыша. Я поддаюсь, следую за ним, слепо и верно. — Не выношу, когда ты плачешь, — тычется мне в лоб Чонгук. — Ты так много плакал из-за меня, прости. — Не плакал… — хмурюсь я. — Рыдал? — хмыкает Чонгук. — Эй! — вырываюсь из его объятий. — Ты!.. Я не рыдал, понятно? — показываю ему язык и убегаю, смеясь, пытаясь не столкнуться ни с кем из мимо проходящих. — Рыда-а-а-ал! — нагоняет меня позади голос Чонгука. Его руки перехватывают меня вдоль талии и кружат, словно я совсем ничего не вешу. — Отпусти, тут люди, Боже, — лепечу я, пытаясь вырваться, но он на зло мне сильнее кружится. — Ты же танцевать хотел. — Не так же, ну, — смеюсь я. Чонгук отпускает, вновь притягивая меня к себе, и целует в кончик носа. — А я только так и умею, — дуется он, выпятив нижнюю губу. Я, наблюдая за такими частыми перевоплощениями из серьёзного парня в милашку, скоро сойду с ума. Или я уже? Впрочем, я не против. — Научу тебя. Я размещаю ладони на плечах Чонгука, а его — уже сами на моей талии. Меня смущает ситуация, люди вокруг, иногда удивлённо косящиеся на нас. Смущает то, как Чонгук смотрит, наверняка я бы смущался сильнее, увидев со стороны, как я на него смотрю. Робею, краснею, но у меня очень важная миссия. — Не слушай, что откуда-то звучит хип-хоп, — смеюсь я, понимая, что в торговом центре на медляк и не нужно было надеяться, — закрой глаза и представь, что мелодия медленная, нежная, — шепчу я на ухо, — прижмись ко мне и двигайся. Чонгук прижимается, двигается, мы не наступаем друг другу на ноги, не прекращаем улыбаться. Это не румба, ча-ча-ча или горячее танго… Кое-что более важное. Кое-что, из-за чего я плачу. Роняю свою голову на плечо Чонгука, чувствую, как катятся по переносице слёзы — все на одну сторону, и позволяю себе обо всём забыть, ведь он понимает каждый мой неправильный вздох. Ладонь на моей макушке, пальцы, перебирающие в такт нашим плавным шагам мои волосы. Мне так спокойней. Уютно, будто я дома. И я ни слова не сказал о том, что мне как-то не так. Откуда он знает и почему не уточняет деталей? Почему продолжает кружить нас в медленном-медленном танце, не обращая внимания ни на что вокруг? Почему и за что? — За что ты мне, Чон Чонгук?.. — шепчу я в его шею. Грущу из-за того, что она скрыта воротом тесной кофты, но продолжаю шептать. — Почему я? — Потому что прилипала, — смеётся Чонгук. — Ты несерьёзен. Я хнычу, отстраняясь, и застываю на месте из-за взгляда, которым он на меня смотрит. — Поцелуй, — говорю одно слово. А в ответ получаю всё, что мне нужно. Всего лишь стоя на одном месте. Получаю, отдаю, слышу Чимина. — Эй! — кричит он. Мы отрываемся друг от друга и оборачиваемся, наблюдая за тем, как он шагает с Мэй за руку, а в другой руке, поднятой ввысь, держит два рожка мороженого. — А это не вам! — кричит он, кивая на вкусности. — Вы чего стоите на том же месте, где мы разошлись? Прошла вечность! И пусть прошла бы ещё одна. И ещё. И ещё. — Идём! — отвечает ему Чонгук, переплетает наши пальцы и ведёт туда, куда мы, наверное, уже должны были давным-давно прийти. Оказываемся мы в огромном книжном магазине: десятки стеллажей с разного рода литературой. Поражённо хожу между изобилия книг, вожу пальцами по корешкам, вдыхаю глубже их запах. Удивительно, но это один из моих самых любимых. За мной по пятам следует Мэй, а всё потому, что нравятся нам одинаковые жанры. Я, схватив первую попавшуюся из научной литературы, поворачиваюсь со словами: — Эту возьмём? Мэй, резко остановившись, чтобы не врезаться в меня, утвердительно кивает. — А эту? — я вытаскиваю следующую, выставив перед собой. — Угу. — А эту? — Да. — Ты разоришь меня! — смеюсь я, когда понимаю, что она разводит меня на деньги. Лиса… — Но я всё равно их куплю, бери то, что нравится, — она кивает, дёргает меня за рукав в отдел с медицинской литературой, берёт целую стопку чего-то поистине пугающего и довольно шагает к кассам. Я, смирившись с тем, что этот ребёнок совершенно отличный ото всех других, могу лишь расплатиться. За книги. За всё остальное. Снаружи, сидя на лавочке, ждут Чимин с Чонгуком. — Чонгук-оппа… — выдыхает Мэй. Я поворачиваюсь к ней, застывшей на границе выхода из магазина, и непонятливо хмурю брови. — Ты ешь моё мороженое… — шепчет она. Чонгук, до этого счастливо облизывающий разноцветные шарики, замирает с высунутым языком и бегает глазами от Чимина ко мне, от меня к Мэй. — Знаешь, — цокает он, закинув ногу на ногу, — доктор Пак ест твоё мороженое, — кивает он в сторону округлившего глаза Чимина. — Нет, мы покупали с разными вкусами, — стоит на своём Мэй. Чонгук, закатив глаза, смотрит на своё разноцветное мороженое, на совершенно белый пломбир в руках Чимина, и поднимается, вмиг оказавшись возле Мэй. — Слушай меня, — говорит он, — Чонгук всегда прав, — кивает он на себя пальцем. — Повторяй. Мэй, прикрыв глаза, чтобы не засмеяться, отрицательно кивает. — Что за ребёнок?.. — шепчет Чонгук, поворачиваясь ко мне. — Нам нужны американские горки. Я удивлённо распахиваю глаза, наблюдая за серьёзным выражением лица Чонгука, и замечаю, что лицо Мэй становится испуганным. Она, кстати, боится кататься на аттракционах… — Где тут американские горки?! — кричит на весь торговый центр Чонгук, из-за чего Чимин прикрывает лицо рукой. — Где американские горки?! Нет? Их здесь нет? — удивлённо он шепчет проходящим мимо людям, что не могут сдержать смешков. — Я найду, я обязан их найти! — он хватает Мэй за руку, уводя куда-то вглубь, и продолжает спрашивать у каждого об американских горках. — Он же знает, что здесь вообще никаких аттракционов? — смеётся Чимин. — Да, он знает. — Где тут американские горки?! — кричит Чонгук. — Вы не знаете? Мэй, сейчас я тебя покатаю! — он подхватывает её на руки, заставляя визжать, перекидывает через плечо и бежит дальше, пока не пропадает из моего поля зрения.