За тишиной твоих мыслей

      Когда я возвращалась в библиотеку, меня всю трясло. Встреча с Чонгуком всего за несколько минут лишила меня половины жизни. Возможно, я и утрирую, но ощущения у меня были именно такими. Просто войти туда и делать вид, что ничего не произошло, у меня не хватило мужества. Я не могла натянуть улыбку и вести непринуждённую беседу с Алисией или даже тётей Пэм, рассказывая им об учёбе или ещё о чём-нибудь. Я не такая хорошая актриса, а моё эмоциональное состояние всё ещё оставалось нестабильным.       Я остановилась прямо перед входом, примкнула спиной к стене и закрыла глаза, переводя дыхание. Из библиотеки я слышала голоса, смех тёти Пэм и отдышку этого старого хряка. Я была не в порядке, а эти звуки нервировали и давили на меня лишь сильнее. Эйфория, на миг ставшая для меня спасительным глотком, исчезла, а я погрузилась в привычную пучину страданий и самобичевания.       Но моего одиночества хватило ненадолго. Через пару минут я услышала голос Патрика, появление которого за секунду разогнало почти успокоившееся сердце. Он влетел в коридор так быстро, словно опаздывал за бесплатной порцией любимых пончиков где-то за углом.       — Вот ты где, — на Патрике был рыжий костюм в тёмную клетку, практически такой же рыжий, как и он сам. Красная бабочка, белая рубашка и незаменимые подтяжки. Пиджак был всегда расстёгнут, словно и не застёгивался вовсе, — хочу тебя кое с кем познакомить, Кэти-Прэти… — в его глазах блестела невинная заманчивость.       Я глубоко вдохнула, уставшая всё время слышать это прозвище.       — Патрик, прошу, хватит меня так называть, — ровно произнесла я, не глядя на него, — это прозвище больше не имеет ко мне никакого отношения. Ясно?       — Ясно, — ответил он тихо, почесав затылок, — идём, познакомлю тебя с моей невестой… — Патрик сказал это так, словно давно не терпелось это произнести.       Невестой? Патрику удалось привлечь мой взгляд. Мне не хотелось быть грубой, но смотрела я на него так, словно собиралась обвинить во лжи. И если бы родители, которые, по всей вероятности, мне не соврали, не предупредили бы о том, что Патрик себе кого-то нашёл, то, вероятно, так бы я и поступила. Рассмеялась бы.       — Как скажешь, — слегка безразлично ответила я, пожав плечами, хотя внутри меня разгорался нешуточный спор о том, какая же она — девушка, согласившаяся выйти замуж за это недоразумение. Более весомым оказалось мнение, что тётушка выбрала кого-то похожую на неё саму.       Патрик шёл впереди, а я следовала за ним. К нашему возвращению подали бокалы с шампанским, и по моему скромному мнению, моя мама пила уже второй. Я заволновалась, но гордыня и обида на родителей быстро угомонили это волнение.       Милая, миниатюрная блондинка с выразительными глазами и кукольным личиком стояла рядом с тётей. На ней было персиковое платье с длинными объёмными рукавами и юбкой чуть ниже колена. Не знаю, был ли это её выбор или тётушкин, но даже так выглядела она очень хорошенькой. Думаю, она из тех девушек, на ком и мешок будет выглядеть отлично. Белокурые волосы мягко спадали на плечи, несколько прядок заколоты на бок. На фоне пузатого и неказистого рыжеволосого кузена она смотрелась как фарфоровая куколка, никак не сочетаемая с таким несуразным мужчиной.       Мы мило поболтали, только в ней чувствовалось сильное влияние тётки. Мелисса, ещё не зная, уже считала меня грязной, распутной, неправильной… Пусть и не говорила этого вслух. Но меня это не трогало, мне было плевать, подругами становиться мы всё равно не собирались.       Ещё минут через десять нам объявили, что ужин наконец подан и мы можем садиться за стол. От этого объявления по спине прошёл холод. Я не могла даже предположить, как смогу проглотить хотя бы кусочек, сидя за одним столом с Чонгуком и глядя на него, думать обо всём, что он сделал мне. Надо было думать, прежде чем соглашаться на всё это…       Он появился, лишь когда все переместились в столовую. Одна его щека была заметно краснее другой, что не могло не вызвать вопросов у присутствующих. Алисия коснулась его лица, задавая очевидный вопрос, отчего мне стало немного стыдно перед ней за это. Но Чонгук быстро отмахнулся от матери всё с той же холодностью, что проявлял ко мне. Мог бы хоть маму пощадить. По её лицу скользнуло еле заметное горе, будто оплакивание их некогда тёплых отношений стало обычным делом. Я видела, как на меня косо и местами осуждающе поглядывают, словно точно знают, что без моего участия здесь не обошлось. Если спросят, я молчать не стану, а если нет — и слова не пророню.       Во главе стола сидел Чон-старший. Грузный хряк, шириной практически как и сам прямоугольный, продолговатый стол. Слева сидела Алисия, стройная и хрупкая, некогда такая же изящная, как ёлочная игрушка в виде фарфоровой балерины. Но теперь она казалась пустой, будто вся жизнь ушла из неё, что вызывало у меня множество вопросов. Ей словно было некомфортно, и она молилась, чтобы побыстрее сбежать отсюда. Я понимала её, но не могла не думать, что всё это из-за перемен в её сыне. Патрик и Мелисса сидели по другую сторону, сразу после тёти Пэм, так что они с её сыночком и Чоном-старшим выглядели как три поросёнка. Чонгук, вопреки моим ожиданиям, не сел к маме, что огорчило её лишь сильнее, а сел рядом с Патриком и Мелиссой. Мои родители сели рядом с Алисией, а я замыкала эту цепочку, каким-то образом оказавшись напротив Чонгука. В мои планы входило сесть как можно дальше от всего этого семейства, но оказалась под самым прицелом пулевой очереди. Всё складывалось хуже, чем я могла себе представить, и мне это не нравилось.       Если я всячески пыталась избегать смотреть на него, то он делал это бесцеремонно и безжалостно. Я чувствовала, как его ледяной взгляд вторгается, разгуливая по моим открытым плечам, ключицам, шее, и впервые за всю свою жизнь пожалела, что не послушалась тётю Пэм. Мне хотелось прикрыть себя чем-нибудь, чтобы не чувствовать себя обнажённой под натиском его взгляда. По коже пошли мурашки от этого дискомфорта.       Я делала вид, что не замечаю всего этого.       На закуску нам подали телятину, но при всей её аппетитности есть я не хотела. В этот момент я боролась с мыслью позвонить Тэхёну, чтобы он побыстрее забрал меня отсюда. Спрятал, укрыл и успокоил. Это довольно эгоистично, но если для того, чтобы сбежать, мне нужно потревожить Тэ, то я готова была на это пойти. Я хотела взять телефон, но он остался в сумочке, там, в библиотеке, так что решила позвонить другу чуточку позже. Самое глупое решение их всех.       — Вино? — спросила приятная девушка, когда подали основное блюдо. — Гран Крю? Шато д'Икем…       — Нет, мне ничего не нужно, спасибо… — мы обменялись улыбками, и девушка пошла дальше.       А вот мама отказываться не стала, попросила заполнить ей сразу оба наших бокала. Для себя, конечно же. Я даже ничего не сказала, зато отец пронзил её своим взглядом, безмолвно умоляя не напиваться. Мама стиснула зубы и отвернулась. Она злится на отца? Хорошо, нас таких двое.       Я даже не слушала, о чём идёт разговор. Но сквозь собственные мысли слышала, как тётушка в очередной раз пыталась поднять тему моего воспитания и внешнего вида. Хоть я никогда и не давала повода, но она из раза в раз говорила моему отцу, что он слишком многое мне позволял, из-за чего момент воспитания моих хороших манер был упущен. Только вот тётя и слышать не хотела, что это скорее её упущение в вежливости и знаниях личных границ, которые она не смеет переступать, даже будучи мне родственницей. Давайте советы тем, кто в них нуждается, тётя…       Я смотрела на тётю Пэм, которая ножом разрезала своё мясо, а затем отправляла отрезанный кусочек себе в рот. Картина была не из самых увлекательных, но, по крайней мере, меня это отвлекало. Сквозь собственные мысли я услышала тихий смех по ту сторону стола. Это была Мелисса, которая тихо посмеивалась от чего-то, что ей шептал Чонгук. Его рука так же бесцеремонно покоилась на спинке стула его собеседницы, словно он обнимал её, сидя вполоборота. Вторую руку он держал на столе, но она будто была наготове, чтобы в подходящий момент уложить её ей на коленку. Я смотрела на его пальцы в попытке разглядеть татуировки, но так и не смогла определить, что же там изображено. Картина производила впечатление, что он бормочет ей что-то интимное или же просто флиртует, и меня очень смутило, что Патрик даже не пытается сделать с этим хоть что-то. Я видела в его глазах приступ ярости и ревности, но и страх тоже там присутствовал. Он словно боялся противостоять Чонгуку, боялся побороться за свою девушку. Мелисса же, в свою очередь, была очень даже не против такому вниманию со стороны Чонгука.       Зачем Чонгуку было это делать? Был ли за этим какой-то умысел, или я пыталась себя в этом убедить? Хотел ли он разлучить их или пытался сделать больнее мне? Что ж, это у него получилось, но почему меня это задевало? И не только потому, что в моих воспоминаниях Чонгук так же смешил меня, шутя про своего отца или его восторг по поводу того или иного ужина. Больнее всего было наблюдать за тем, как он веселится и улыбается, что, по всей видимости, делал все эти два года — жил полной жизнью так, словно меня никогда не существовало. Пока я пыталась собрать себя, склеить и залечить порезы на своём сердце, он не чувствовал ничего. Были ли мы вообще когда-нибудь друзьями, чувствовал ли он то же притяжение, билось ли его сердце так же быстро, как у меня тогда? Мне не хотелось даже думать об этом, правда уничтожила бы меня без остатка. Мне было проще считать, что мой Чонгук умер два года назад, а его телом завладел кто-то другой. Эта мысль придавала мне сил.       Это было странно, но на тот момент я возненавидела Мелиссу. Я прекрасно понимала, что она не знала всей той истории, что нас с Чонгуком связывала. Имеется в виду настоящей правды, а не той, что ей рассказала тётушка. Так же хорошо я знала, что набожная и религиозная Мелисса ни за что не отказалась бы от Патрика ради кого-то вроде Чонгука. Не знаю, можно ли это назвать ревностью, но в ту секунду я ощущала колющую боль в сердце, наблюдая за их милой беседой. Ещё никогда мне не хотелось вернуться в прошлое, чтобы ещё хоть раз прочувствовать каково это — быть на её месте. Ещё хоть на секунду ощутить на себе его взгляд, который, по всей вероятности, он растерял вместе со своей совестью.       Вино в моём бокале ещё никогда не выглядело так заманчиво. Я смотрела на жидкость в прозрачном фужере и на секунду смогла понять свою мать, почему именно в алкоголе она искала успокоение. Это помогает забыться. Не задумываясь, глоток за глотком я осушила сосуд, чувствуя, как тепло проникает в моё тело. Мама ожидаемо посмотрела на меня так, будто это было последнее вино на всём белом свете. Я даже не поняла, за кого она переживала больше — за меня или за алкоголь.        — Во рту пересохло… — сказала я зачем-то.       Тем временем за столом вовсю шла беседа о грядущей свадьбе Мелиссы и Патрика.       — Свадьба запланирована на конец ноября, — говорила тётя, размахивая руками с ярким маникюром, — чем быстрее, тем лучше…       — Не слишком ли вы спешите? — поинтересовался отец, будто учуяв подвох в этой истории. — Два месяца — слишком малый срок, не находишь? Им бы пожить вместе, узнать друг друга…       Тётя Пэм лишь рассмеялась.       — Мы с мужем поженились через месяц знакомства, и вот, живём тридцать лет душа в душу… Так что два месяца — вполне разумный срок. А у них ещё целый месяц впереди… Куча времени.       Что ж ты, тётушка, молчишь об изменах дяди Лютера? Душа в душу, значит?       Картина воркующей парочки по ту сторону стола почему-то злила меня. Мне было неприятно наблюдать за ними. И я даже не знаю почему. Мне просто хотелось прекратить это. Убрать Мелиссу от Чонгука. Это алкоголь пудрит мне мозг, или сердце бунтует? Не знаю, какую цель я преследовала, когда не смогла сдержать себя от вопроса:       — А ты что думаешь, Мелисса? — я смотрела на девушку, которая в ту же секунду перестала смеяться и обратила на меня свой удивлённый взгляд. Она не слышала, о чём была беседа, и теперь не понимала, что ответить на вопрос. — Ты уверена, что этого времени тебе достаточно, чтобы досконально узнать мужчину, с которым собираешься прожить всю оставшуюся жизнь? Мне и пятнадцати лет не хватило, чтобы разглядеть в человеке, который был мне дорог, его двуличие… — я сложила руки на груди и посмотрела на Чонгука, который поджал губы и откинулся на спинку стула, глядя так, будто это я разрушила весь его мир.       — Что за глупости, — Мелисса проследила за моим взглядом, не догадываясь, что дело даже не в ней и не Патрике, а в совершенно другой причине и других отношениях. Я смотрела на Чонгука, не отрываясь, слегка прищурившись, словно ожидая, когда он нанесёт свой удар. – У нас с Патриком волшебные отношения, так что ничто не заставит меня передумать.       Чонгук хорошо понимал, что мои слова скорее имеют отношение к нему, чем к общей теме разговора. Я ждала, что он попытается хоть что-нибудь сказать. Но он промолчал.       Мелисса прижалась к руке своего жениха, но тот не был так уж рад. Он злился за то, что ей было хорошо с другим мужчиной. Патрик желал быть единственным, который вот так может бесцеремонно вести себя с ней за столом. Только ему духу не хватило, зато Чонгук своего не упустит.       Я не могла понять причину или корень этой внезапной ревности. Мы с Чонгуком никто друг другу, даже более того, я ненавидела его. Так почему мне так неприятна сама мысль, что он и Мелисса просто находятся рядом друг с другом, даже с учётом, что между ними никогда ничего не будет. Мне должно было быть глубоко плевать, но это не так, пусть я и пыталась убедить себя в обратном.       Мне подлили ещё вина, и я решила, что не смогу пережить этот вечер на трезвую голову. Пока я делала глотки, Чонгук внимательно наблюдал за мной. Он хорошо знал, что мой предел состоял из пяти бокалов вина, и я не могла понять, то ли он ждёт, когда я упьюсь, то ли волнуется, как бы я не упилась, в любом случае делала я это с наслаждением. На голодный желудок алкоголь слегка затуманил мой разум, и я почувствовала, как тело немного расслабляется. Так-то лучше.       Мелисса, понявшая, что её жениха не устраивает беседа с другим мужчиной, больше с Чонгуком не разговаривала. Она шептала что-то на ухо Патрику, но тот лишь обиженно воротил нос, пока Мелисса наконец не поняла, на какие кнопочки жать. Спустя какое-то время они уже оба улыбались и, смеясь, о чём-то беседовали. Я ощутила внезапный прилив облегчения.       В отличие от них, одинокий Чонгук совсем отстранился. Он сидел молча, перебирая в руках стакан с виски, из которого он так ни разу и не отпил. Чон-старший, тётя Пэм, мой отец тщетно пытались привлечь его к разговору, но казалось, он окончательно отключился, погрузившись в себя. Я не знала, о чём он размышляет, но могла предположить, что он ждёт окончания этого дурацкого ужина не меньше, чем я. Я вспомнила, как папа сказал, что Чонгуку жаль и он хочет извиниться. Брехня полная.       Времени прошло не так уж и много, а я уже не могла сидеть на месте. Обстановка, неприятные мне люди, собственные эмоции — всё давило на меня. Мне хотелось выбраться отсюда, сбежать и никогда в жизни больше здесь не появляться. Мне нужно на воздух. В этом помещении, пусть и в таком просторном, я попросту задыхалась. Ещё и вино, разгорячившее моё щёки. К тому времени я уже не могла ни смотреть на Чонгука, ни дышать в его сторону. Всё в нём вызывало у меня отвращение, даже при том, что за столом он не произнёс ни слова. Какая может быть ревность к человеку, которого ты мечтаешь забыть?       Я перевела взгляд на маму в немой просьбе увезти меня отсюда. Но одного лишь взгляда в её сторону мне хватило, чтобы понять, насколько моё положение плохо. Мама напилась. И теперь не то чтобы мои какие-то намёки понять, она даже этикетку от вина прочитать была не в состоянии. Это была катастрофа космического масштаба. Папа должен был следить за ней.       Хотя, может, теперь он отвезёт нас домой. Ситуация принимала более выгодный оборот.       — Милая моя. Доченька моя любимая. Красавица моя, — повторяла она заплетающимся языком, казавшаяся вполне довольной. В какой-то мере я ей даже позавидовала, но запах перегара был ужасен, — гордость моя. Радость моя…       Это что, новый уровень, который мама открыла в себе посредством алкоголя? Как я и говорила, алкоголь делал её невыносимой, а это было чем-то новым для меня...       Мама, шатаясь, сидела на месте. Её лицо раскраснелось, причёска слегка съехала набок, по щекам размазан остаток губной помады. Я взяла салфетку со стола и попыталась вытереть с её лица всю грязь, которой не должно было быть. Но сухая тряпка плохо справлялась с этой обязанностью. Мелисса косилась на нас, но я предпочитала этого не замечать.       Маме стало жарко, так что она попыталась обдуть себя ладошкой, но получалось это очень уныло и медленно. Как у пьяных людей получается хоть что-нибудь.       — Что-то мне нехорошо, — сказала она, икнув и тут же прикрыв рот пальцами, будто её вот-вот стошнит, — кажется, меня вырвет…       — Давай только не сейчас, — попросила я, испытывая долю отвращения от сложившейся ситуации, — идём, отведу тебя в уборную…       Я встала со стула и помогла маме встать. Ноги её совсем не держали, так что я приняла весь основной груз на себя. Папа не торопился помочь, а я не горела бы желанием принимать эту помощь. Все оставались в выигрыше. За столом будто вообще никто ничего не заметил, потому что ярое обсуждение какой-то темы даже на секунду не прекратилось.       — Мне нехорошо, — повторила мама, тем самым заставляя меня поторопиться во избежание неизбежного.       Преодолев тот же путь, что я до этого, мы оказались в той же уборной. Маму стошнило, как только она достигла унитаза. Что несомненно было маленькой победой, что мы успели вовремя, а не создали одну из тех ситуаций, за которую было бы неловко. Её тошнило долго, и я всё это время протирала рот салфеткой в надежде, что это был последний раз.       — Не нужно было столько пить, — призналась она, сидя в перерыве между рвотными приступами в обнимку с белым другом. Сейчас её мало что объединяло с той женщиной, с которой мы приехали сюда. Мама казалась совсем слабой, тушь потекла, причёска окончательно рассыпалась, — но я решила, что не смогу пережить этот вечер, оставаясь трезвой. Любой другой, но только не этот… И немного переборщила.       — Почему? — спросила я, сидя на тумбе рядом с раковиной. Это странно, но сейчас я чувствовала себя намного спокойнее и лучше, впервые за этот вечер. — Харя этого идиота настолько тебе противна? Или тётя Пэм снова прицепилась со своими нравоучениями? — я изобразила подобие улыбки, которую мама тут же подхватила.       — Ты права, радость моя, но лишь частично…       Я взяла полотенце с полки и намочила его, после чего передала его маме, чтобы та приложила его ко лбу.       — Мам, — сказала я с интонацией маленького ребёнка, — что он хочет от папы? Что это за ситуация с этим дурацким долгом? Как много папа должен?       Мама отвернулась в сторону. Вообще, мне показалось, что в тот момент она предпочла бы смотреть куда угодно, только не на меня. Стало ясно, что тему я выбрала не совсем удачную. Было неприятно, и чувствовалась какая-то недоговорённость. Снова этот взгляд, за которым стоит что-то очень страшное. Такое страшное, что мама боялась мне это сказать.       — Кэтрин, не думаю, что сейчас время и место обсуждать эту тему. Чон и твой отец условились всё рассказать после ужина. Пусть они сами это сделают, я не смогу произнести это вслух…       — Условились? — повторила я так, будто у меня землю вышибли из-под ног. — То есть папе уже известны условия, при которых Чон получит что-то, чтобы там ни было…       Мама глубоко зажмурилась, осознавая, что проболталась. После того, как значительная часть выпитого вышла из её организма, она выглядела чуточку лучше. Насколько это вообще можно в подобной ситуации.       — Мам, скажи мне, что эти двое скрывают? Ты ведь тоже знаешь, да? — я разозлилась. У меня было чувство, что меня дурят или пытаются обдурить.       Для чего вообще этот идиотский ужин, если все требования уже согласованы. Для чего было тащить меня сюда? Для чего было терзать мне душу?       — Нет, родная, я не могу этого сказать, — мама была пьяна и слаба, и почему-то её изнеможённый организм отозвался слезами, которые напугали меня куда сильнее, чем факт её несговорчивости. Вернее, эти слёзы лишь подпитывали мою уверенность, что тайна куда ужаснее, чем я могла бы себе представить, — твой отец меня убьёт, если я расскажу раньше времени.       Мама заплакала, словно всё это время подавляла это желание, закрывая лицо руками. Она интенсивно мотала головой, словно отвергая собственные мысли.       — Мама, в чём дело? — я спрыгнула с тумбы и присела рядом с ней. Какое счастье, что существует такая вещь, как тёплый пол. — Расскажи мне, пожалуйста… Что там такого страшного, что вы с отцом решили это от меня скрыть? — мой тон был мягким и успокаивающим, несмотря на то, что внутри себя я была зла и сгорала от любопытства.       Я осторожно взяла маму за руки и убрала их от лица. На меня смотрела испуганная, заплаканная женщина, какой я никогда маму не видела. В её глазах читалась безнадёга и глухой тупик, в который она сама себя загнала. В каком она должно быть беспомощном отчаянии, чтобы позволить себе оказаться в таком положении.       — Я не смогу сказать тебе этого. Просто не смогу. Я потеряю тебя в тот момент, как только ты узнаешь правду…       Меня как обухом по голове обдали. Мне стало страшно от этого признания, но остановиться я уже не могла. Я продолжала смотреть на неё, требовательно и выжидающе. Я не могла выйти отсюда ни с чем. Только не сейчас, когда я была так близка к истине.       — Мам, скажи, в чём дело… — более требовательно попросила я, чувствуя, как начинает сосать под ложечкой, — ты должна сказать мне это до того, как скажет отец. Чего нам ожидать? Что этот урод попросил такого, что вы оба уже какой день ходите как долбаные зомби? Дом? Папин бизнес? Что? — я слегка встряхнула маму, которая смотрела на меня остекленевшими глазами. — Скажи же… — повторяла я, продолжая трясти её за плечи, уже сама не осознавая с какой требовательностью.       — Тебя! — произнесла наконец она, буквально выкрикнув признание и тут же обмякнув, примкнув к стене. — Тебя, Кэтрин… Этот ублюдок попросил тебя… — мамины слёзы превратились в истерику, протяжную, наполненную криком.       Но я уже не слышала ничего.