За тишиной твоих мыслей

      Пытки? Что Чонгук имел в виду? Отец пытал его? Нет, нет, нет… Чон та ещё скотина, но пытать родного сына? Очевидно, Чонгук ни за что не стал бы работать на отца по доброй воле. Пришлось заставить. Слово сломить приняло страшные очертания Чона, избивающего и терзающего Чонгука. По телу прошла дрожь. Ужас вихрем пронёсся сквозь меня, оставляя за собой леденящий душу холод. Воображение так и рисовало окровавленное тело парня, лежащее в сырости, холоде и панике…       Шрамы на его теле. Уродливые и безобразные. Действительно ли последствия той жизни, что Чонгук теперь обладал? Или все они — следствия долгих мучительных истязаний, на которые обрёк его его же отец? Нет, правда не могла быть такой жестокой… Но Чон-старший мог.       Я зажмурилась, обнимая себя за плечи, словно всё это сон, и я вот-вот проснусь, не зная того, что теперь знала. Чонгука пытали. Мучали. Измывались. Следствием чего и стало то, что они, кем бы они ни были, получили. Холодную душу в теле раненного молодого мужчины. Они его почистили. Отсекли всё ненужное, включающее большую часть его самого.       Не думать о том, что Чонгук пережил, было труднее всего. Его шрамы, телесные побои — всё, что они на нём применяли — только часть его ран. Физически он вполне мог выздороветь. Но что насчёт души? Смог ли он исцелиться после всего, что с ним было? Было ли его смирение конечной точкой, позволившей Чону прекратить измываться над сыном? Он ведь этого хотел? Подчинения? Чтобы Чонгук стал идеальным приемником, хладнокровным солдатом за все несчастные побрякушки, которые после своей кончины никто даже на тот свет забрать не сможет? Уничтожить душу своему ребёнку, чтобы сохранить в семье всё, что не будет иметь смысла там, где все мы рано или поздно окажемся…       Если после всего во мне и осталось что-то хорошее, то это воспоминания о ней… Воспринимать эти слова теперь калечило меня изнутри. Насколько он в порядке после всего? Поэтому он так настойчиво меня отвергает? Поэтому нам нельзя быть вместе? Он боится той же участи и для меня? Столько мыслей. Столько вариаций объяснений словам Чонгука, ведь истолковать его признание можно просто как метафору. Но тем не менее я была уверена, что его признание — не что иное, как правда. Сколько себя ни убеждай, а отец Чонгука вполне мог пойти на такие вещи… Вина его отца доказана в стотысячный раз.       Вы верите в чудовищ? В детстве мы часто о них говорили, пугали друг друга, чьё чудовище под кроватью страшнее всего. А по приходе ночи ожидали, когда же оно медленно протянет свои когтистые пальцы, громко дыша где-то на полу, выжидая, чтобы утащить за собой, оставив смятую постель стыть до утра. Чудовище никогда не появлялось. Но каждый из нас свято верил, что оно где-то там — не обязательно под кроватью — ждёт в ночи подходящего момента.       С возрастом страхи проходят, и ты начинаешь про них забывать. И только тогда монстры покидают свои убежища, отправляясь на охоту. Только вот это не какой-то там Бугимен, или кем там ещё нас пугают в детстве? Это обычные люди, как все мы. Чон был одним из таких чудовищ. Вместо длинных пугающих когтей — его подручные, вместо клыков — безграничные связи, вместо огромных завораживающих глаз — деньги, которые могут заставить кого угодно пойти на что угодно. Чон — чудовище, способное творить такое с собственным ребёнком.       — Ты никогда не говоришь о том, что было в Лондоне. Не часто, во всяком случае… — невесело сказал Шуга. — Если уж ты ставишь эту девчонку выше того, что было там, могу предположить, что чувствовал ты себя чуть больше чем дерьмово, Гук…       Чонгук рассмеялся, но тоже невесело. Я сидела спиной к ним, не могла заставить себя повернуться, так и замерев, сидя на полу.       — Надеюсь, ты услышала достаточно, Кэти? — повысил голос он так, чтобы я расслышала. — Шуга отвезёт тебя в больницу…       Сердце камнем рухнуло к ногам, понимая, что всё это время он знал о моём присутствии. Он всё ещё хочет, чтобы я уехала? Нет, это не было для меня открытием, просто… я всё ещё надеялась, что он передумает. Что просто не сможет этого сделать — отпустить меня. Но, кажется, его стремление избавиться от меня выше всех наших желаний вместе взятых.       Сидя там, на холодном полу, изливаясь слезами, я оплакивала судьбу Чонгука. Жизнь молодого парня, когда-то мечтавшего и любившего, а затем перевернувшуюся с ног на голову, меняя земное пребывание на сущий ад, где дьяволом предстал его родной отец. Страшно представить, какие травмы ему нанесли, когда… нет, даже мысленно сложно это произносить. В любом случае Чонгук был сломлен. Как и его душа. Его мысли. Его желания…       — Я не хочу уезжать… — ответила я не то Чонгуку, не то самой себе, — не могу оставить родителей, учёбу, Тэхёна… — возможно, обошлось бы и без его упоминания, но что-то меня дёрнуло. Наверное, желание задеть Чонгука.       — Думаю, он как-нибудь переживёт, — только и ответил он. Я всё ещё не могла видеть происходящее на кухне, но сила, с которой Чонгук поставил стакан на стойку, куда выразительнее его слов. — Уж он последний, о ком тебе следует беспокоиться. Черви вроде него любой шторм переживут…       — А ты? — спросила я, — ты-то переживёшь?       — Что-нибудь придумаю… — ответил он спустя какое-то время. Всё так же холодно и безразлично. Теперь я не могла не думать, что такая отстранённость в чувствах и мыслях — скорее результат отцовской дрессировки, чем его собственное решение.       Тогда меня и накрыло. Буйство мыслей, жжение чувств, боль, пронизывающая даже самые отдалённые уголки меня самой. Я вскочила так быстро, что закружилась голова. Я просто взглянула вниз, туда, где стоял Чонгук. Он смотрел на меня в ответ, слегка прищурившись, будто злясь или даже презирая меня. Но теперь я знала, что за этой маской, помимо прочего, также скрывается великая боль. Ему было больно, что бы он ни говорил или как бы ни пытался меня в этом переубедить.       — Ну, времени свободного у тебя теперь будет много. Нянчиться-то со мной не придётся, — вскипела я, сама не знаю почему. — Лесли оценит. Вернее, уже оценила… — сказала я едко, брызжа собственным ядом.       И я не знаю, собственно, почему так реагировала. Нет, частично всё же из-за того, что моё желание остаться буйствовало наперекор готовности Чонгука со мной распрощаться. Его слова затрагивали какие-то внутренние мои стебельки, яростно срывая бутоны и рассеивая обожжённые лепестки по полю моего спокойствия.       — Кэти, хватит, — рассвирепел парень, рявкнув так, что я попятилась назад, — я сыт тобой по горло. Ты не слушаешь то, что тебе говорят. Ты не понимаешь, что ситуация дерьмовей некуда? Твой отец в больнице, ты сама чуть не погибла, и всё, что ты можешь сейчас, — предъявлять мне за чёртову Лесли? — Чонгук опустил голову, ладони, упиравшиеся в барную стойку, сжались в кулаки. — Я устал от тебя… Тебе и впрямь лучше ухать.       — А не то что? — спросила я, сложив руки на груди, укореняясь ногами в пол. Так просто я ни за что не сдалась бы. Если он хотел от меня избавиться, то ему следовало сделать это собственными руками. В ином случае я и шага из квартиры не сделала бы.       — Иначе наше прощание превратится в сцену из паршивой мыльной оперы, с криками и словами, которые лучше оставить при себе… — он снова взглянул на меня, сведя брови и поджав губу.       Ситуация принимала занятный оборот. Было ли это его целью или нет, но я взбесилась. После того, что было в комнате, всплеска и бури чувств, он вновь действовал в обратную сторону. Снова и снова отбрасывая меня назад.       — Ах, дай угадаю, — истерично рассмеялась я, шагая к лестнице, — что-то из той твоей песенки о том, что мне стоит держаться от тебя подальше, так? — зло передразнивала его я.       — Я просто так не могу, Кэти, — признался он, пока я спускалась вниз по лестнице. Голос был мягче, но тон так же настойчив. — Твоё присутствие в моей жизни осложняет всё по многим аспектам. Я не могу переживать и за тебя тоже… Не могу… Моя жизнь — дерьмовая штука, если ещё и ты будешь в ней, то всё покатится к чёртовой матери… Я… Ты… Всё, что случилось за эти дни, всё это неправильно…       — Ого, — только и сказала я, сдерживая слёзы, — так много слов только ради того, чтобы не назвать меня ошибкой. Ты ведь так думаешь? Что я ошибка в твоей жизни? Сбой в матрице… Глюк в системе? Сбитый пиксель на мониторе твоей хреновой жизни? — злость лилась по организму с силой яда. — Знаешь, что я думаю на этот счёт, Чонгук? Что ты долбаный трус. Уж не знаю, что было там, в Лондоне… И даже думать не хочу, через какие муки тебе пришлось пройти. Но теперь, когда у тебя есть возможность всё вернуть, включая меня, ты просто сливаешься… Можно было придумать уйму способов оставить меня здесь, в родном городе, при семье… Рядом с тобой... Но ты выбрал самый трусливый из всех возможных… Ты трус, Чон Чонгук. Если для полного комфорта тебе требуется забыть обо мне, то пусть так и будет, — я попятилась назад, туда, где была входная дверь. Злость душила меня, слова так и рвались наружу. — Ненавижу тебя… И твою трусость…       Чонгук всё это время смотрел мне прямо в глаза, как бы исподлобья. Хаос в его взгляде пугал меня до чёртиков, но не смотреть на него — всё равно что принять поражение. Суровая реальность била меня под дых, и я не знала, как со всем этим справлюсь. Я резко отвернулась, наткнувшись на деревянную поверхность позади себя, окинув парня последним презрительным взглядом. Мне хотелось, чтобы он прочувствовал весь мой гнев всеми фибрами души, ощущая весь спектр моей боли и разочарования в нём. Я надеялась, что это поможет включить внутри него какие-то сенсоры, способствующие перевороту всего хода его мыслей и жажде бороться за то, что ему дорого.       — Не такая уж и паршивая эта ваша мыльная опера, — Шуга молча присвистнул, уж не знаю, будучи огорчённым или впечатлённым моей тирадой. Чонгук одним только взглядом испепелил парня за его выходку.       — Я готова ехать, — только и сказала я, со слезами на глазах выходя за дверь, напоследок добавив: — надеюсь, теперь ты будешь счастлив, когда в твоей жизни становится одной проблемой меньше…       Я смотрела на него, пока закрывала дверь. В глазах так и горели огоньки пламени, волосы липли ко лбу, нижняя губа дрожала от злости. Он тяжело дышал, потому что уж точно не был в восторге от моих слов. Какая-то часть меня ликовала. Глядя на него, на его ожесточённые черты лица, я не видела в нём того Чонгука, что ещё какое-то время назад целовал меня в комнате. Я задумалась: а что, если все мои попытки изначально были обречены на провал? Уходить было не страшно, страшно было терять то, за что я боролась и потерпела неудачу…       Судя по оглушительному звуку битого стекла прямо за дверью, где остался Чонгук, вслед за мной полетел стакан, разлетевшись на осколки. Я тихо всхлипнула, не зная, как удержаться на ногах после всего, что произошло. Мне просто хотелось, чтобы Чонгуку было так же больно, как и мне.

***

      По дороге в больницу Шуга молчал, изредка поглядывая на меня в зеркало заднего вида. Говорить мне не хотелось, а обсуждать произошедшее в квартире тем более. Я могла бы расспросить его о многом, включая события в Лондоне, но не смогла. Всепоглощающий вакуум отнял у меня желание к чему-либо. Там же оказались и мои слёзы. Мир рухнул, жизнь потеряла краски, и всё потому, что Чонгук не был готов бороться. Уж не знаю, были ли у него причины и мотивы к тому, но не имея весомого объяснения, он так и остался для меня трусливым подобием того, кого он представлял из себя в ту секунду.       Поднимаясь по ступеням к палате, я размышляла о том, что скажу маме и Тэхёну, если он тоже был там, о причине моего внезапного исчезновения. Меня не было больше суток, разве такому вообще можно найти объяснение? Все мои оправдания не имели ни смысла, ни какого-либо логического обоснования. Как можно оправдать то, что я внезапно покинула больницу, когда отец оставался в критическом состоянии, а мама пребывала на грани нервного срыва? Рассказать правду было худшим из всех возможных вариантов. Как только мама узнала бы о произошедшем, особенно про аварию, то она была бы первым человеком, посадившим меня на этот чёртов самолёт. Пропади он пропадом… Даже поругавшись с Чонгуком, я всё ещё была намерена остаться в стране.       Также оставалось задачей объяснить присутствие Шуги. Хотя, наверное, это было самой лёгкой из всех проблем, свалившихся мне на голову.       Отец лежал всё так же неподвижно. Окружённый бесчисленным количеством проводов, трубок и мониторов. Мама сидела у постели, сжимая ладонь папы. На ней была свежая одежда, волосы вымыты и уложены, зато лицо осталось неизменно несчастным. Всё внутри меня сжималось при виде этой картины. Она словно за одну ночь постарела лет на десять. Страшнее этого только неподвижное тело отца, бессознательно лежащее на кровати.       Тэхён был рядом. Ходил из стороны в сторону, словно отец вот-вот придёт в сознание, и они оба ждали, когда это случится. Вид у него был не менее измученный. Но каждый уголок моего сердца благодарил парня за то, что он здесь, что был рядом с мамой, когда я не могла.       — Эй, Кэтрин, — когда Тэхён меня увидел, с его глаз словно спала тяжёлая тревожная пелена, сменившаяся на глубокое облегчение, — ты как? В порядке?       Я предположила, что вопрос связан с тем, что Чонгук рассказал маме, а затем мама, вероятно, поведала Тэхёну. Думаю, он знал обо всём, что наплёл маме Чонгук. О том, что люди, пытавшиеся убить отца, теперь открыли охоту на меня. Но все мы знаем, как было на самом деле. Только рассказать правду этим двоим я бы ни за что не решилась.       — Вообще-то нет, — только и сказала я, взрываясь громким протяжным стоном, внезапно вырвавшимся из груди.       Тэхён без лишних слов подошёл и обнял меня. Слёзы так и лились, словно я очень долго прятала их и вот теперь они нашли выход и выбрались на свободу, зацепив за собой все самые страшные терзания в моей душе.       Тэхён сочувственно прижимал меня к себе, мягко поглаживая спину и нашёптывая, что всё будет в порядке. Говорил слова врачей о том, что с папой всё будет хорошо. О том, что тех ублюдков скоро найдут и мне уже ничто не будет угрожать. Всё пройдёт, всё нормализуется, всё исправится…       Только вот он не знал об истинной причине моих слёз. И никогда не узнает. У меня духу не хватило бы признаться в своём позоре, ведь я оплакивала даже не отца и не страдающую мать, хотя именно они заслужили сочувствия. А Чонгука. Человека, которого любила всем своим сердцем, за которого желала бороться до самого конца, и человека, не способного сделать то же самое для меня.       Немного придя в себя, я наконец обняла маму. Так сильно, словно это могло облегчить её боль. Однако помочь ей могло лишь чудесное исцеление отца, что стояло наравне с существованием единорогов и Хогвартса. Оставалось ждать. К счастью, она даже не спросила о том, где я была и почему пропала. Ей и без того хватало забот. Избавив меня от длинной неправдоподобной чуши, что я собиралась лить ей в уши. Вероятно, Чонгук хорошо поработал над легендой. Только вот он не потрудился и меня в неё посвятить. Придётся придумывать на ходу, если уж на то пошло…       — Это Шуга, он присматривает за мной, — представила я парня, стоявшего у стенки мятного цвета справа от двери, — наверное, вы в курсе…       Когда Чонгук сказал, что он присмотрит за мной, то я не думала, что всё будет так буквально. Казалось, Шуга останется за дверью вместе с остальной охраной. Только вот он сказал, что по приказу босса он не должен отходить от меня дальше, чем на несколько шагов. Босс. Могу предположить, что намеренно избегал имени Чонгука. Возможно, даже по инструкции самого Чонгука.       — Он просто будет здесь… — сказала я несколько расплывчато, но меня уже никто не услышал, потому что в палате образовались очередные посетители.       Когда зашла тётя Пэм, а за ней, словно щеночек, следовавший за матерью, Патрик, во мне что-то оборвалось. Слушать её наставления и глупые советы — или зачем она вообще приехала — последнее, чего я хотела в тот момент. Ни её, ни Патрика видеть мне не хотелось. Особенно когда здесь находился Тэхён. Ещё до того, как она заговорила, я уже знала, что ничем хорошим это не обернётся…       — Ну и обслуживание, — ворчала она, влетая в палату, как в родимый дом. Красная, злая и потная. — Могли бы хоть накормить… Находиться невозможно. Ужасная больница… — кричала она, обмахиваясь журналом, одним из тех, что лежат в зале ожидания, — где вы её только отыскали? По объявлению в газете?       Я томно вздохнула. Началось.       — Это же вам не ресторан, тётя, они не обязаны вас обслуживать… Хотите есть — ищите соответствующее место.       Тётя обернулась, только что заметив меня. Она насупилась, задрав нос. Патрик стоял в стороне, тоже краснея, только от смущения. Наверное, впервые я жалела его за его же мать.       — За такие деньги они зад должны целовать…       — Ну не ваш же, — подметила я, — за деньги моего отца они и заботятся об отце… И вообще, вы поесть сюда приехали?       Снова моя необоснованная агрессия. Пусть тётя и вела себя неподобающе, но мне стоило быть немного помягче.       Тётя закатила глаза и обернулась, заострив свой взгляд на Тэхёне, который при появлении тётки тут же сбежал к окну. В основном потому, что они с сыночком заполняли собой большее пространство небольшой комнатушки.       — Тогда пусть он сбегает, — кивнула она в его сторону, указывая своим длинным наманикюренным пальцем, — он даже не член семьи… Пусть займётся чем-то полезным.       Я вскипела. Тэхён стоял, растерянно хлопая глазами, не понимая, как реагировать. Могу поспорить, он в ту же секунду познал все причины, почему я так избегала их знакомства. Тётушка, будучи женой состоятельного человека и не проработавшая и дня за всю жизнь, смотрела на Тэхёна свысока. Хотя в нём было куда больше хорошего, чем когда-либо тётя Пэм могла в себе накопить. Я ощутила всю несправедливость ситуации. Тэхён не заслужил такого отношения к себе. Особенно от кого-то вроде неё.       — Он вам не лакей, тётя. Для меня он такой же член семьи. Так что он здесь на таких же правах, как и все мы, — злилась я, даже не стараясь поумерить весь свой пыл, — я не потерплю такого отношения к нему. Если вам что-то нужно, добудьте сами, не впутывайте Тэхёна.       Я так разозлилась, что захотелось уйти. Ну или вышвырнуть тётю за дверь, справедливости ради.       Тётя промолчала. Но взгляд её был вполне красноречив.       — Линда, и ты позволишь ей так со мной говорить? — скрипуче молвила тётя, оборачиваясь к маме, в надежде сыскать в ней поддержку. — Если у вас дома приветствуется вседозволенность, то я не потерплю…        — Пэм, ты за этим приехала? Всполошить всю больницу своим присутствием? — голос мамы дрогнул. — Твой брат на больничной койке, а ты споришь с племянницей о том, кто вам обед принесёт? Постыдилась бы, при всём уважении…       Тётя замялась.       — Я… Не… Мы… Мы приедем попозже… — только и сказала она, трусливо поджав хвост, хватая Патрика за руку и утаскивая к выходу.       — Извините… — тихо сказал он, прежде чем скрыться за дверью.       В палате снова стало очень тихо. Зато в коридоре ещё какое-то время был слышен голос тёти, кричащей на медперсонал. Голос то удалялся, то приближался, пока наконец не затих. Я извинилась перед Тэхёном. Он признался, что тётя ещё утром, приехав в больницу, несколько раз пыталась отправить его купить кофе. Я была в ярости.       Я даже и не думала, что нахождение в палате дастся мне так тяжело. Вид отца меня убивал. Четыре стены меня убивали. Вид мамы, размышляющей о том, что она ничего не может сделать или как-то помочь, убивал меня.       Вскоре Шуга сказал, что осталось совсем немного времени. Макс достал чемодан с моими вещами, скорей всего, привезённые из его дома. Мама расплакалась, так надрывно, отчего сердце так и готовилось разорваться прямо в груди.       Я не могла уехать. Не могла оставить маму вот так, даже если Тэхён обещал за ней приглядеть.       Оставался только один выход. Сбежать из больницы в обход моего надзирателя. Я должна выбраться из этого капкана и сделать всё возможное, чтобы вылет не состоялся.