За тишиной твоих мыслей

      Мне становилось душно, а в другой момент я могла ощутить арктический холод. Ладони потели, но оставались холодными, как лёд. Я осторожно обвела взглядом фотографии и какие-то документы, мгновение назад разложенные на столе Чонгуком. Сам он стоял рядом, готовый к разговору и ответам на терзающие меня вопросы. Было не по себе, но я представляла, каково должно быть ему делиться со мной тем, что он так неистово берёг от меня.       Фотографии вызывали во мне ужас. Изувеченные тела людей разного возраста и пола, трупы в неестественных позах, лежащие в огромных лужах крови, оторванные конечности, горящие дома, подорванные машины… И это лишь малая часть из того, что мой мозг успел ухватить, пока мои глаза бегло прошлись по фотографиям. Этого хватило, и я тут же отвернулась, глядя в напуганные глаза парня.       Теперь руки дрожали, и мне пришлось спрятать их между ног. Зрелище подобного характера я видела впервые, и оно мне не нравилось. Оно шокировало, и вскоре, вполне ожидаемо, меня обуяла паника. Весь воздух куда-то делся, и становилось тяжелее дышать. Я начала вдыхать носом и выпускать воздух через рот.       — Всё это… ты убил всех этих людей? — с ужасом спросила я, видя, как вспотел Чонгук и как волосинки липли к влажному лбу. — Что они вам сделали? Здесь же дети… — голос был тихим, полным отвращения на грани с истерикой.       — Кэти, выслушай меня… — тихо сказал он, касаясь пальцами моего колена. Даже через одежду я чувствовала жар его кожи.       Я просто не могла поверить, что все эти люди на фотографиях — чьи-то дети, родители, родственники и друзья — были подвержены пыткам, убийству или ещё какому насилию. Подступала тошнота, слёзы и ужас.       — Нет, Чонгук, — я одёрнула его руку, сползла с места и отстранилась, обойдя стол на подкашивающихся коленях, — извини, я просто напугана и не знаю, как реагировать… — я упёрлась руками в столешницу, чтобы не упасть. — Не каждый день видишь, как психопат делает из собственного сына убийцу…       — Я убийца, Кэти, и мои руки в крови… — признался он, — я многое натворил, но невиновных и пальцем не тронул. Тем более детей. Я клянусь тебе…       Вероятно, он тоже был напуган. Если до этого все его слова звучали не больше чем маловероятное признание, которое можно было пропустить мимо ушей, то теперь, имея на руках фотографии, всё становилось реальным. И сейчас мой пульс учащался не в пользу осуждения Чонгука или страха перед ним, а из-за сочувствия к тому, через что ему прошлось пройти.       Я уткнулась лицом в ладони, всё ещё не в состоянии набрать полные лёгкие воздуха. Словно закрыв глаза и представив, что происходящее — просто игра больного разума или галлюцинация, мне стало бы легче. Но даже тогда, не видя ничего перед собой, все эти ужасные кровавые сцены с фотографий мелькали у меня перед глазами.       — Давай начнём с начала, — я постаралась собраться, но не была уверена, что смогу. Мне было тяжело, но позволить ужасу себя заполонить — делу не поможет. — Расскажи о том, что было в Лондоне. Что он с тобой делал? Где держал, что говорил и какие методы использовал…       Чонгук всё ещё напуган, вряд ли он предполагал, что однажды мы окажемся здесь, на кухне Чимина, обсуждая самые мрачные месяцы его жизни. И он боялся не самой правды, а того, что она отпугнёт меня. И, наверное, если бы он сделал это ещё в самом начале, то так бы оно и было. Но не теперь. Возможно, какой-то период я буду напугана, и пройдёт некоторое время, прежде чем я приду в себя, но ведь Чонгук не виноват в том, что произошло. Его отец, происки его больной фантазии и сумасшедшие цели превратить сына в безэмоциональную подобную себе машину сделали его таким. Сам факт, что Чонгук здесь и старается открыться, означал его страх перед потерей наших отношений. И раз он сделал этот шаг, значит, мы оба сможем это пережить и оставить в прошлом, строя наше будущее. И кончина Чона-старшего сильно нам в этом поспособствует.       — Ты уверена, что хочешь… — его голос сбивался, и это было вполне объяснимо. Как часто вы рассказываете кому-то о таком?       — Чонгук, просто расскажи мне, чёрт возьми… — мой голос тоже дрожал, но, по крайней мере, я чувствовала уверенность. Уверенность, что этот разговор необходим. Что после него всё изменится, встанет на круги своя. — Я готова слушать и задавать вопросы, только умоляю, отвечай на них чётко и не думая. Если ты будешь сомневаться, то сомневаться начну и я. Тебе ясно?       Чонгук коротко смиренно кивнул, упёрся руками в столешницу — так же, как и я, но по другую сторону. Между нами так и лежали доказательства страшных преступлений, за которые никто не понёс наказания. Но кто были все эти люди? Что, если они совсем не святые и получили по заслугам? Не то чтобы я оправдывала убийства, но если брать в расчёт историю Чимина и его сестры…       — В тот день, когда отец меня накачал транквилизаторами и вывез за границу, мы с ним долго спорили. Я сказал, что уйду из дома, начну жизнь с нуля и что скорее поцелую его в задницу, чем соглашусь плясать под его дудку. Но стоило мне выйти из его кабинета, так мне тут же вкололи эту дрянь, и я отрубился. Я даже среагировать не успел. Очнулся в каком-то подвале, уже избитый, с адской головной болью и заплывшим лицом, не осознавая, что нахожусь за сотни километров от дома… — Чонгук порыскал на столе и положил передо мной фотографию того дня. И от одного только вида крови на его белой футболке слёзы подступили к глазам. Взгляд упал на его отца, стоящего рядом.       Гнев обуял меня с новой силой. Мерзость и ублюдок, для которого не имеет значения даже жизнь его единственного сына. Кулаки так и сжались. Смотреть на фото было болезненно, но я не могла оторвать взгляд. То ли насыщалась ненавистью к этой сволочи, то ли проникалась сочувствием к Чонгуку.       Он нашёл ещё фото, хотя, казалось, сомневался в том, что делает. Но я дала ему понять, что ожидаю от него всей истины и ни каплей меньше, и для этого мне нужно всё и сразу. На фото разные дни, разные сцены избиения. Спасибо, что видео нет, такого я бы точно не пережила. Но мысль, что Чонгук здесь передо мной и ему ничто не угрожает, изрядно успокаивала. Хотя я не могла избавиться от мысли, что какая-то часть его самого осталась в тех помещениях, показанных на фото — то, что Чону удалось выудить, сломить и разрушить.       — Он отправлял фотографии моей матери. Считал, что ей удастся на меня повлиять. Что я передумаю. Такая мелочь, так почему я сопротивляюсь? Но я ведь знал, что весь его бизнес, тот, что прописан на бумаге, — лишь фасад, за которым скрывается глобальная катастрофа нашего мира. Казино, кража и перепродажа редких вещей, контрабанда, наркотики, заказные убийства… И это только часть того, чем он промышляет… Европа, Азия, Америка… Его люди повсюду…       — И отец заставил принимать тебя участие во всём этом? — спросила я, чувствуя, как каменеют мои ноги. Я знала, что Чон занимается чем-то ужасным, но не предполагала, что всё намного запутаннее и глобальнее, чем казалось до этого.       — Не сразу. Ему потребовалось почти полгода, чтобы найти подходящие ниточки, которые помогут ему меня сломать. Кэти, ты ключ ко всем моим страхам, надеждам и мечтам в этой грёбаной жизни. Если бы с тобой что-то случилось, то я бы не пережил этого… — глаза вспыхнули животным страхом, обуянным гневом. — Отец быстро это понял. Стал угрожать, говорил, что держит тебя где-то поблизости, приносил твои вещи в доказательство… Делать вид, что мне на тебя плевать, долго у меня не получилось… В один момент я просто сломался…       — Тогда ты и согласился на все условия? Думал, что отец делает со мной то же самое… Ты просто не выдержал, — заключила я. — Но почему Лондон? Разве здесь мало похожих мест? Какой смысл увозить тебя так далеко?       — Мама была в панике. Увозя, он исключил вероятность, что она станет искать меня. Чем дальше я находился, тем меньше оставалось шансов отыскать меня, прежде чем предпринятые меры этого ублюдка дадут свои плоды… На тот момент в Лондоне он разворачивал наркобизнес, вводил какую-то мощную дрянь в местные клубы…       — И после того, как он заручился твоей поддержкой, он просто взял и отправил тебя на задания? Чем ты занимался? Кто все эти люди? — я снова взглянула вниз, но надолго меня не хватило.       — Отцу удалось заручиться моим послушанием, а мне — сохранностью твоей жизни. Он поклялся, что пока я с ним, то тебя и пальцем не тронут. Он отправил меня познавать все аспекты его рода деятельности с самых низов, поднимаясь от нижней ступени к тому, что имею сейчас. Я занимался чёрной работой, чтобы избавиться от жалости, человечности и сострадания. Я научился прятать эмоции и выполнять задания на автомате, не перенося всю их тяжесть через себя… Но прятать не значит избавиться…       — Ты не убивал, но, вероятно, участвовал. И, по правде говоря, я не в силах этого понять. Когда ты не можешь помочь, потому что тебя держат, и когда ты просто стоишь в стороне, наблюдая, ничего не делая, — две разные вещи, Чонгук…       — Кэти, ты должна понимать, что люди, на которых поступает заказ, совсем не безобидные, они не белые и пушистые. Они чудовища, которые только и заслуживают, что смерти. Часто это люди, избежавшие правосудия и продолжающие творить беззаконие на свободе. Я не оправдываю убийства, но когда какой-то ублюдок насилует ребёнка, а затем его выпускают на свободу, не имея достаточно оснований его засадить, или потому что судья — продажная тварь, фактически выдавая ему разрешение продолжить своё грязное дело, это как минимум неправильно, ты не находишь?       — Так же, как и торговля детьми? — на глаза попался очередной снимок с детьми разного возраста, и это точно не общая школьная фотография класса. Все дети напуганы. — Может, вы ещё младенцев из колясок воруете для перепродажи богатеньким семьям?       Я поджала губу. Методы и извращённая мораль Чонгука меня пугали. Но сильнее меня пугало то, что я могла согласиться с ним в какой-то мере. Он хмурился, изучая каждое мое действие, слово и телодвижение.       — Я не ждал, что ты меня поймёшь, простишь или примешь, — начал он спокойно, но взгляд выдавал разочарование и внутреннее крушение всевозможных надежд, — поэтому и было важно, чтобы ты знала, что я за человек. Многое из того, чего отец от меня добивался, ужасно, бесчеловечно и неправильно. Трети содержимого этой папки хватит, чтобы суд потребовал смертной казни, которую, в принципе, отменили много лет назад… Я сожалею о том, что сделал, и теперь, имея на то возможность, стараюсь исправить то, что сотворил. Большая часть этих детей вернулась в семьи, остальная ждёт своей очереди…       — И как на это смотрит твой отец?       — Он не знает. А если и узнает, то ему плевать. Деньги от сделки он получил, остальное его не волнует…       — А как же другое? Пожары? Взрывы? Ты это тоже можешь исправишь? — осудительно, почти ненавистно кинула я. — Всё это слишком ужасно…       Чонгук прыснул. Что-то в моих словах его точно не устраивало, и он не собирался держать это в себе.       — Не всё из того, что здесь есть, сделал я, это просто общая картина того, что ты принимаешь вместе со мной. Та жизнь, на которую ты подписываешься. Кэти, я наворотил дерьма за это время. И всё потому что пытался защитить тебя, чёрт возьми. Я не прикрываюсь тобой, чтобы оправдать свои преступления, и не жду сочувствия, но я рассчитывал, что ты хотя бы постараешься меня понять, — он сжал челюсть и перевёл дыхание, осаживая пыл. — Я не святой, Кэти, и никогда им не стану, но если бы мне пришлось делать выбор, то я бы поступил точно так же, не меняя своего решения…       Что-то в его тоне меня подкупало. Он искренне верил, что его поступки вершились во благо. Мы оба понимали, что это неправильно. Что одна моя жизнь не должна стоить жизни десятка других. Но разве его переубедить? Если хочешь что-то понять, то стоит взглянуть на ситуацию с иной стороны. Разве я на месте Чонгука поступила бы по-другому? Наплевала бы на его жизнь или точно так же слепо шла по углям, будучи уверенной, что смогу его спасти. Если я и могла судить его за что-то, так за то, что его чувства настолько крепки и непоколебимы, что своей любовью Чонгук проложил себе дорогу в преисподнюю.       Мне всё ещё тяжело давалось осознание, что Чонгук принимал участие в пытках других людей, причастен к похищениям и убийствам, поджогам и другим страшным делам… Но я любила его настолько сильно, что готова была смириться с этим. Не простить его, а именно смириться. Чтобы Чон-старший ни заставлял Чонгука делать, у него всегда оставался выбор, и этот выбор каждый раз падал в мою сторону. На этот раз уже я заняла сторону Чонгука, принимая его, его прошлое, его грехи и наше совместное будущее, где он сделает намного больше хорошего, чем плохого в прошлом.       Собрав решительность в кулак, встретившись с Чонгуком взглядами, я быстро обогнула стол, обвила руками талию парня и уткнулась носом в его шею, неистово прижимаясь всем телом к его. Плевать, что со стороны морали я поступаю глупо, многие меня осудят, но разве любовь не безрассудна? Любовь толкает нас на безумства… Чонгук нужен мне, я нужна ему, и мы нужны друг другу.       — Что это значит? — осторожно спросил Чонгук, не понимая, что происходит.       Он так и застыл, не касаясь меня руками. Я слушала, как тяжело он дышит, слышала, как сотни мыслей мелькают в его голове — одна противоречивей другой, видела, как он боится спугнуть момент. Пусть мой разум всё ещё и сопротивлялся, пытаясь найти логику в моих поступках, зато сердце рвалось навстречу Чонгуку, и я понимала, что иначе не могу. Я не смогу без него, зато смогу смириться, а там, возможно, и простить… Но разговор ещё не окончен, не вся правда выяснена. И я очень надеялась, что ничего страшнее этих фотографий уже не будет.       — Это значит, Чонгук, что с этих самых пор я официально заявляю на тебя права. Другие девушки пусть посторонятся, потому что отдавать тебя никому не собираюсь, — я отстранилась, взяла его лицо в свои руки, ловя озадаченный взгляд, не понимающий суть происходящего. — Этот разговор не закончен, мы просто его переносим. Но я надеюсь, что самое страшное мы уже выяснили… Остались лишь маленькие, но не менее важные вопросы, на которые ты будешь отвечать со временем. Хорошо? — он неуверенно кивнул, всё ещё отыскивая подвох в моих действиях.       Я поцеловала его. Пришлось встать на цыпочки, прежде чем наши губы соприкоснулись в мягком поцелуе, закрепляющем данное мной обещание. Ничто на свете не способно меня переубедить. Если ты не можешь изменить прошлое, это не значит, что стоит о нём переживать. Нужно идти дальше, оставить прошлое и жить настоящим. Чонгук больше не промышляет ничем похожим… Но мне всё ещё предстояло выяснить, чем именно.       Чонгук ответил на поцелуй. Его руки легли на мою талию, пробираясь под гладкую ткань блузки, касаясь и опаляя кожу. Этот поцелуй пьянил, дурманил и отбрасывал все оставшиеся сомнения. К чёрту всё, Чонгук мой, а я его. Может, в какой-то момент своей жизни я и пожалею о чём-то, но уж точно не о том, что выбрала любовь.       Телефон в моём кармане подал сигнал. Отвечать мне не хотелось, но Чонгук неохотно отстранился. Губы распухли, во взгляде читался озорной огонёк.       — Ответь, — сказал он, улыбнувшись, поддаваясь влечению и заправляя выпавшую прядь волос мне за ухо. От его касания по спине пошли мурашки.       Звонила мама. Странное предчувствие охладило весь мой пыл, оставляя лёгкую панику в ожидании недобрых новостей. Только бы не папа.       — Привет, мам. Всё в порядке? — сама того не замечая, я взяла Чонгука за руку, переплетая наши пальцы. Чонгук был моим гарантом спокойствия, буфером, смягчившим моё падение в случае страшных новостей. — Папа в порядке?       В трубке слышалась какая-то возня и голоса.       — Всё замечательно, милая, — голос мамы был возбуждённым, как после третьего энергетика или энной чашки кофе, только вот мама отдавала предпочтение другим напиткам, — всё настолько замечательно, что тебе лучше приехать. Кэтрин, твой отец пришёл в себя.