За тишиной твоих мыслей

      На ужин тем вечером я спустилась вниз. Продолжая сидеть запрети, я рисковала очень быстро сойти сума, либо что-то сделать с собой. Я всегда отрицала суицид, но когда твоя крыша медленно от тебя съезжает, то здравый смысл непременно следует за ней. Сперва было просто противостоять навязчивой идеям, но теперь каждый раз заходя в ванную, замечая бритву, как кусок праздничного пирога лежащую у раковины, не могла отделаться от мысли, как легко смогла бы закончить свои мучения.       Когда я зашла на кухню, Чимин что-то резал, жарил и варил. Глядя на него можно с легкостью решить, что я внезапно стала участницей какого-то кулинарного шоу, где известный повар учит домохозяек творить из обычных продуктов в холодильнике шедевры кулинарии. Отличало Чимина только молчание. То как ловко он передвигался по кухне, ни секунды, не задерживаясь на месте, заворачивало и удивляло. По кухонному островку аккуратно разложены овощи, мясо и продукты, которым только предстоит отправиться на плиту.       Чимин упорно настаивал, чтобы я ела, поэтому приходилось метать продукты с одной стороны на тарелку на другую, проглотить несколько кусочков и с чувством выполненного долга вновь зарыться в постель. Честно говоря, вкус блюд всегда оставался одинаковым, но это скорее потому что большую часть трапезы составляли мои слёзы и глотать пищу приходилось с огромным трудом, всё равно что утрамбовывать. Принесенная им на подносе еда всегда выглядела, как ресторанная, поданная аккуратная и со вкусом. Чимин упомянул, что готовит сам, что-то во мне было уверенно, что его готовка подразумевает подогрев в духовке принесенной курьером еды. И нет, я совсем не против, просто удивлена.       Не буду скрывать, впервые за эти дни у меня разыгрался аппетит.       Парень не сразу заметил моего присутствия. Я встала в дверном проёме безлико наблюдая, как Чимин со всем управляется. Я просто не могла разрушить эту идиллию искренне наслаждаясь тем что я видела. Стоял ароматный запах чеснока и розмарина. Жар, стоящий по всей кухне оставил испарину на лбу парня, но даже не смотря на адскую духоту он казался вполне счастливым от того, чем занимается. Каждое его движение сопровождалось любовью к своему делу.       Чего ещё ожидать от парня, мастерски управляющегося с ножами и с чужими конечностями. Ну и сравнения. Можете звать меня безумной, но даже проводя подобные параллели у себя в голове, мой аппетит от этого не уменьшился.       Чимин взял сковородку, но так и замер в полуобороте внезапно наткнувшись на меня взглядом. Губы чуть приоткрыты, а лицо такое словно я застала его за что-то непристойным. Масло брызгало по сторонам, и только это заставило его поскорее отправить содержимое по тарелкам.       -Не знала, что ты готовишь, - первой начала я, двинувшись в сторону высокого стула, стоящего рядом с ним, - когда я была у тебя в первый раз, то твоя кухня не показалась мне часто используемой…       Я осмотрела кухню, такую наполненную жизнью и ароматами, и взгромоздилась на стул. В животе заурчало. Чимин слегка замкнулся в своих движениях, словно ему неловко или он не привык к зрителям… Своим присутствием я отбила весь его интерес.       - Мне казалось ты скорее из тех, кто предпочитает еду на вынос, чем утруждает себя готовкой. А уж тем более чем-то посложнее макарон с сыром, - теперь парень взялся нарезать какую-то зелень и вернулось ощущение, что я новомодном ресторане с открытой кухней, - прости, что я так внезапно. Мне уйти?       Я чувствовала напряжение, исходящее от парня и меньше всего мне, хотелось быть тому источником.       - Нет, останься. Мне просто слегка неловко, - его взгляд прикован к рукам, но теперь он хотя бы улыбается, - обычно я не готовлю. Только по особым случаям…       - Значит, я особый случай? – я пытаюсь его подколоть, но это скорее неосознанный рефлекс.       Чимин усмехается, уголок его губ подымается и на секунду его взгляд заостряется на мне.       - Вроде того, - отвечает он, нарезая зелень с такой скоростью, что от моих пальцев уже давно ничего не осталось бы, будь я на его месте.       - Пахнет вкусно, - признаюсь я, острожное забирая кусочек огурца и кладя себе в рот, - где ты научился так готовить? Из всего, что ты здесь вытворяешь, я способна только достать продукты из холодильника. И то не точно…       - Мои родители пропадали на работе почти все время. Младшая сестра часто оставалась под моим присмотром, мне нужно было чём-то ее кормить. Чём-то кроме еды быстрого приготовления, - он пожимает плечами и отправляется помешивает что-то, что я распознала, как спагетти, - на себя мне было плевать, но Джой… Я не мог пренебрегать ей. Я должен был заботиться о ней, - от меня не ускользнуло то, что за простыми словами Чимина скрылся более глубокий намёк.       Очередной кусочек огурца так и застрял в горле. Я перестала жевать и посмотреть на крепкую спину парня, обтянутую футболкой. Из-под рукава и воротника снова выбивается кусочек татуировки, но рисунок все ещё неясен.       - Ты был хорошим ей братом, - сказала я с подступающим к горлу комом.       - Возможно. Но тем не менее она мертва, - отвечает он с таким пронзающим холодом, что меня пробирает до костей.       - Ты все ещё винишь себя? – не то с любопытством, не то с возмущением спрашиваю я, хмуря брови и поджимая губу, - если во всей это ситуации и есть наименее виновный человек, Чимин, то это ты. Ты единственный кто пытался сделать хоть что-то. Мне больно от того, что ты думаешь иначе.       - Ты много не знаешь, Кэтрин, - снова этот пронзительный леденящий душу холод, - у меня есть причины злиться на себя.       Я ничего не ответила. Само собой, мне хотелось задать ему кучу вопросов, выяснить корень его самобичевания, но и быть непрошенным гостем в его душе мне тоже не хотелось. Если однажды Чимин сочтёт меня достойным человеком для этой истории, то что ж, я буду рада её выслушать, а если нет, то так тому и быть. А пока мне оставалось только догадываться, что же кроется по ту сторону его мыслей.       - Завтра похороны, - меняет он тему, поставив окончательную точку в разговоре о его сестре, - тебе есть что надеть?       Должно быть Чимин и не догадывается, как этот вопрос меня ранил. Иначе он бы его не задал. Всё во мне сжимается от мысли, что любовь всей моей жизни завтра предадут земле.       С каждым часом своей жизни я только и думала о том, как сильно мне его не хватает. Каждый вздох после его смерти словно вынужденная мера, чтобы выжить, а не жить. Его прикосновения, голос, запах, крепкие объятия, каждая мысль о нём с одной стороны держит меня наплаву, а с другой разъедает как плесень каждую частичку меня, которые я безуспешно пытаюсь собрать воедино. Память о Чонгуке – всё что у меня осталось. Она, как самый ценный бриллиант, со всей болью мира покоится у меня в душе. И потерять его теперь самый великий мой страх. Что-то должно остаться, даже если это просто воспоминания.       - Наверное. Но я не знаю, хочу ли туда ехать, - на самом деле меня тошнит от одной только мысли, как я буду смотреть на опускающийся гроб, - не смогу его видеть. Или на то что от него осталось… Или на грёбанный гроб…       - Это твоё решение. Я настаивать не стану, - отвечает Чимин, но на меня он так и не смотрит, - но подумай дважды прежде, чем решить окончательно…       Мне хотелось знать о чём он думает. Думает ли он о сестре в этот момент.       Весь оставшийся вечер и ужин парень казался отстранённым, холодным и совершенно неразговорчивым. Он лишился сестры, а теперь ещё и друга. Как трагедия ударила по нему? Знаю, он ни за что не поделиться со мной этими эмоциями, продолжая ставить мои переживания выше своих. Но это несправедливо.       Рано утром, проснувшись от очередного нехорошего сна, посещающего меня несколько ночей подряд, я долго не могла уснуть. Мне снился Чонгук лежащий в гробу. Он всё ещё был жив, когда люди горсть за горстью продолжали засыпать его могилу землёй. Он бился о крышку гроба и кричал, но никто его не слышал из-за громкого плача. Этот вой, как серена заполнял округу загулявшая все попытки парня выбраться из смертельного плена. Сон был странным и настораживающим, заставив какие-то укромные местечки моего сознания трепетать от ужаса, а сердце биться как сумасшедшее. Но это просто кошмар.       До утра я так и не сомкнула глаз. Мысли о дурацком сне сменились на мысленный спор, насколько удачно явиться на похороны. Какова вероятность, что это не сломает меня окончательно. Малая часть моего разума осознала трагедию, запустив процесс принятия, но что, если увиденное отбросит мои старания на многие месяцы назад. Похороны могут помочь мне отпустить Чонгука, либо стать началом конца.       Но я не могла не поехать. Сколько бы об этом не думала, игнорировать смерть Чонгука и его похороны не могла. Я слишком сильно любила его, чтобы не отдать последнюю дань и не попрощаться, выразив свою скорбь членам его семьи. Если загробный мир существует, во что я не слишком верю, но и отрицать не спешу, то вероятнее всего Чонгук хотел бы видеть меня на своей панихиде. Если мы оба и сожалели о чём-то, то только о времени, столь коротким сроком, отведённым нам двоим. И это ранит, но в тоже время успокаивает, что у нас было хотя бы это.       Утром, ещё до того, как Чимин встал, я уже сидела на кухне и ждала его появления. Я долго не могла решить поступаю ли правильно или совершаю глупость соглашаясь на всё это. Но вряд ли я прощу себя, если не явлюсь. Среди моих вещей не оказалось ничего подходящего, поэтому я написала Санди в просьбе отыскать что-нибудь среди моей одежды к моему приезду. Сотни сообщений и звонков от друзей и знакомых приятно удивили меня, когда впервые за эти дни я включила свой телефон.       Наткнувшись на последнее сообщение Чонгука хотелось выть, пока адские церберы скреблись на сердце разрывая рану и сдирая куски мяса. И в голове снова я задалась вопросом, о чём думал Чонгук в момент своей смерти. Думал ли он обо мне, или о работе, а может он слушал радио и тихо подпевал знакомой песне? Этого нам уже не узнать. Я перечитывала его последние слова снова и снова, не понимая, как судьба могла распорядиться с нами подобным образом.       Чимин вошёл в кухню и изумился моему присутствию, но комментировать это никак не стал. Наши взгляды пересеклись. В его глазах я нашла понимание и стало немного легче от того, что Чимин помогает мне пройти через весь этот путь. Он заботился обо по собственной инициативе, вызывая во мне прилив тёплых чувств к нему. Но только дружеских.       - Кофе? – спросил он и словив мой молчаливый кивок, достал две кружки и сварил кофе.       - Когда начало? – спросила я, грея руки о горячую кружку. Дома не холодно, но меня трясло от нервов, - хочу заехать в его квартиру и посмотреть не осталось ли там каких-то вещей.       Наша квартира.       Эта мысль мне так же пришла утром. Думая о последних словах и чувствах Чонгука я внезапно наткнулась на мысль о том письме, которое я отыскала в комнате с оружием. В той самой коробке, где хранились его воспоминания обо мне. В прошлый раз я так и не нашла в себе сил его прочесть, как и не нашла сил признаться парню о своей находке. Но теперь это письмо казалось мне последней возможностью найти с Чонгуком условную связь, ощутить его присутствие всего на мгновение. Я не знала, что в конверте и письмо ли там вообще, но этот конверт всё что у меня осталось после него.       - Где-то через час нужно быть в церкви, - Чимин сверяется со своими дорогущими часами и прячет их под рукавом пиджака, - можешь заехать после, если это так важно…       Я рассматриваю парня. На нём классический костюм, белая рубашка, волосы аккуратно зачёсаны назад. Как всегда хорош собой, даже в столь траурный день.       - Да. Отвезёшь меня? – интересуюсь я, чувствуя лёгкий мандраж во всём теле. Я явно не была готова куда-либо ехать.       - Прости, не могу. Много работы. Сразу поеду в офис, - с сочувствием ответил он, доливая себе ещё кофе. У кого-то ночка была не менее бессонной, - но мы найдём кого-нибудь, кто отвезёт тебя. Обещаю.       Сперва приходится заехать переодеться, и я сразу жалею о своём решении. Судя по всему, поминки собирались проводить здесь, поэтому велись приготовления. Цветы повсюду напоминали мне о том, что ещё неделю назад в этом самом доме мы с Чонгуком обручились, дали клятвы и собирались пожениться через пару дней. Я крутила кольцо на пальце, как способ противостоять слезам, но это оказалось куда сложнее, чем казалось.       Ещё в дверях Санди крепко обняла меня, тихо всхлипнув мне в шею, и я не выдержала. Атмосфера траура, слёзы Санди, всё давило на меня, и я проиграла этот бой. Мы не сказали друг другу ни слова, пока тихо плакали обнимаясь, безмолвно выражая друг другу слова глубокого соболезнования.       Алисия была следующей кто меня обнял. И я поняла, что те слёзы были только каплей в море, потому как в руках женщины, потерявшей своего ребёнка, меня накрыло. Слёзы обжигали щёки, а тело сотряслось от плача и дрожи, просто потому что ничего сделать уже было нельзя. Чонгук всегда был для меня чем-то большим, чем друг, парень или любовник, но всё это ничто по сравнению с горем матери, единственный сын которой погиб. Ни одна мать не желает пережить собственное дитя.       Глупо было надеяться, что я смогу устоять. Не плакать на похоронах всё равно что не уважать усопшего. Усопший . Звучит ужасно. Это определение подходит скорее старику, прожившему столетие и повидавшему на своём веку не мало всего интересного и впечатляющего, но никак не молодому мужчине, прожившему столь малый срок. Никто не должен умирать так рано, это неправильно, если хотите знать моё мнение. Но нас никто не спрашивает.       Я переодеваюсь в комнате Санди. Просто потому что не могу войти в спальню Чонгука, всё ещё хранившую его недавнее присутствие. Девушка выбрала для меня чёрное платье с длинным рукавом и юбкой, доходящей почти до самых колен. Моё единственное платье чёрного цвета, купленное с мыслью «У каждой девушки должно быть маленькое чёрное платье, разве не так?» в один из тех дней, когда такие походы по магазинам для нас с мамой были в порядке вещей. Никогда представить себе не могла, что надену его на похороны Чонгука. А особенно, что буду этому не рада.       Я надеялась, что при следующей нашей встречи я станцую на твоей могиле. Невыносимо думать, что не так давно это и правда было моей мыслью. Ярость сжигала меня так долго, что я мечтала об этом дне. Но судьба та ещё стерва, продолжает надсмехаться надо мной.       Католическая церковь почти полностью забита, когда мы входим внутрь. Людей так много, но я почти никого не знаю. Несколько знакомых лиц мелькают где-то в стороне, но большая часть присутствующих вызывает во мне огромную долю негодования. Я не особо в восторге от большого скопления людей, но выбора у меня нет. Сердце разрывается от тревоги, но и с ней я тоже не в состоянии что-то сделать.       Я обвела взглядом помещения, осматривая ряды скамеек; ступени, ведущие к алтарю, амвону, кафедре и святым дарам. Лакированный гроб из красного дубы стоит закрытым на подставке. Вряд ли его откроют и позволят близким увидеть его содержимое. Чувствую, как колени дрожат, а из горла вырывается болезненный стон, и я прикрывают рот рукой, словно это как-то мне поможет. Теперь я не могла думать ни о чём другом, кроме как о теле Чонгука лежащем в нескольких метрах от меня. Так близко и бесконечно далеко.       Санди крепко взяла меня за руку, хмуро улыбаясь, когда я перевела на неё взгляд. Я была рада, что есть кто-то рядом, кто-то кто не позволит мне сойти сума и пережить этот день. Глядя на большинство присутствующих, я видела только формальность, для которой все они сюда явились. Коллеги, знакомые и партнёры, не имеющие особой близости с Чонгуком, но всё же желающие выразить своё сочувствие. Или же просто стремящиеся возвыситься в глазах Чона-старшего только потому что потратили несколько часов своего драгоценного времени и почтили нас своим присутствием.       Мы сели в первом рядом, фактически напротив гроба, от которого я не могла оторвать свой взгляд. Половина моей души находилась там внутри. Наша жизнь, наше будущее, наши дети, всё легло во мрак рядом с тем, что осталось от Чонгука после взрыва и последующего пожара. И от этого сердце разрывалось, отдаваясь ноющей болью в груди.       Я уже не плакала, я словно погрузилась в транс. Защитная реакция моего организма в попытке избежать очередного срыва. Когда началась служба, я не слушала. В голове играла какая-то мелодия, и я ухватилась за неё, повторяя как какую-нибудь мантру у себя в голове. Так было легче, так было проще и терпимее. Но всё происходящее оставалась одной сплошной пыткой от которой мне никак не убежать.       Первой свою речь сказала Алисия, чей внешний вид сильно изменился за последние дни. Все годы, на которые она никогда не выглядела, отобразились в морщинах и печальном взгляде. Все замолчали, внимательно слушая дрожь её голоса, тихо всхлипывая в свои платки. Её речь заставила меня плакать, точнее разрыдаться в самом уязвимом тому проявлении скорби. Санди крепко прижимала меня к себе, пока я плакала навзрыд у неё на плече. Слёзы должны были стать выплеском чувств, но стали ещё большим источником боли. То как Алисия рассказывала про Чонгука, про наши детские воспоминания, которые я уже не помню, сдавливали все внутренности, выворачивая меня наизнанку.       Чимин, Шуга и другие ребята Чонгука оставили за собой пару трогательных слова. Было приятно слушать, как хорошо другие о нём отзываются. Не смотря на всю строгость и характер, его любили и это заставляло меня рассыпаться на кусочки. Он хороший друг, но строгий начальник.       - Хочет ли кто-то ещё что-то сказать? – спросил священник, когда очередь из желающих заметно поредела.       - Кэтрин, дорогая, может ты хочешь сказать пару слов? – Алисия, вытерла слёзы и посмотрела на меня с особой надеждой, - ты знала его лучше, чем кто-либо из нас.       Знала. Сколько всего в одном слове.       Я растерялась, чувствуя себя зажатой в ловушке без доступа кислорода. Я не была готова. Я просто не могла, не могла встать выйти и начать говорить. Чонгук это намного больше, чем пара слов. Все его достоинства, черты характера и моя любовь к нему не уместятся ни в одну книгу, ни даже в сто. То, что было между нами не нуждалось в обсуждении или каких-либо словах, оно просто есть. И я не хотела говорить об этом вслух, особенно, когда большая половина присутствующих фактически не представляла кто я такая.       Чонгук и без того хорошо знал, что я люблю его и только это имело значение.       Взгляды присутствующих давили на меня. Все ждали, когда я встану и начну свою речь. Но правда в том, что я не собиралась ничего говорить.       - Прошу прощения, - только и сказала я, встав со скамьи и под пристальным взглядом присутствующих, быстро зашагала к выходу.        Все тихо шептались, но меня больше ничто не волновало. Всё здесь давило на меня: люди, стены, гроб… Я просто искала возможности сбежать, избавить себя от этой пытки. Я задыхалась в помещении полного воздуха. Я терялась в этом трауре, и больше не представляла, как вылезу оттуда, как смогу жить и радоваться каждому дню, когда ни один из них не включает в себя встречу с Чонгуком.        Кажется смирение потеряла для меня весь свой смысл.