Пять стадий принятия семьи

«Юля, блядь, как он меня бесит!» Лебедев пару секунд гипнотизировал экран смартфона, пытаясь понять, о чём вообще идёт речь, почему он внезапно «Юля» и что вообще имел в виду Артём в своём сообщении. «Он умеет, как в книжках пишут, словами, сука, через рот говорить или как?! Или генералов такому не учат?» Хмыкнув, Лебедев набрал ответ, стараясь поймать остатки связи, пока вертолёт ещё не взлетел: «Во-первых, доброе утро. Во-вторых, да, умеет, и да, учат». Ну как доброе… Лебедев здраво предполагал, что «доброе» утро вряд ли начинается как сегодня: в половину восьмого, когда он с группой коллег уже был в штабе, готовясь к командировке. Журавлёв в привычно скупых формулировках описал цель визита. — Формально ты один из руководителей совместных учений военно-космической обороны… — Погоди, откуда у белорусов космическая оборона взялась? — Лебедев несколько ошарашенно взглянул на возвращённого из «исправительной ссылки» главкома ВКС. — У них системы наши, и все ПВО, я по памяти назвать могу. –…А по факту съездите на «Волгу», потом к их командованию — делиться опытом о предупреждении космической угрозы. — Чего?! — возмущение в голосе Лебедева было нешуточное, и он едва не выронил из рук планшет, успел схватить его в считанных сантиметрах от пола. Денис демонстративно закатил глаза, взял у Лебедева из рук многострадальный девайс и запихнул в предназначенный для него кармашек рюкзака. Ситуация была точно такая же, как пресловутые пару лет назад, когда Журавлёв отдал приказ стрелять по падающему Солу, а Лебедеву после этого пришлось разговаривать с Хэконом в компании депутата. И подсознательно Валентин ожидал такого же ответа, как и тогда. — Надо. Ну вот, дождался. — Они до сих пор в обиде, что мы их о первом-то падении не предупредили в частном порядке, — Журавлёв пожал плечами. — А ты у нас теперь главный по инопланетным угрозам. Так что дерзай. Именно тогда утро перестало быть добрым окончательно и бесповоротно. А сейчас, когда их военный борт с минуты на минуту должен был подняться в воздух и сесть только через час в другой стране, разбираться с претензиями Артёма было немного недосуг. Вот что не так-то было? С утра Лебедев встал, по какой-то странной (с точки зрения обывателя) привычке поцеловал Артёма в лоб, чтобы под утро у него не нагрянули очередные кошмары, позавтракал, оставил Ткачёву порцию и ушёл. Всё нормально, всё под контролем. А о командировках Лебедев отчитываться не собирался, дело лишнее и хлопотное. В итоге получил вот это. Ожидаемое «бля, простите, это не вам» отразилось в уведомлениях, но полностью прочитать извинения Лебедев не успел — лопасти зашумели, и генерал-полковник предпочёл час полёта провести в счастливом неведении. Потому что «съездить на «Волгу» означало надавать отменных трындюлей тяжёлыми ботинками по некоторым пожиревшим задницам местных служащих. Хотя вообще среди призывников служба на стационарной радиолокационной станции «Волга», что в Беларуси близ Барановичей, считалась престижной. Железная дисциплина, никакой дедовщины, кормят хорошо. Но никакой мобильной связи, пишите письма. Откуда в такой части появлялись редкого ума раздолбаи, было непонятно даже самому командованию станции. Но появлялись, и с завидной регулярностью. Спасибо, что не пропустили ни одной ракеты. По прибытии всем выдали по местной сим-карте, однако телефоны включить не разрешили. Лебедев, даром что не впервые тут бывал, сразу же поднялся в кабинет начальника гарнизона. Встретил его гранёный стакан коньяка, рапорт и полковник по стойке смирно. Папка с «расстрельным списком» была слишком толстой для обычной проверки, и Лебедев, зная, что местный командир отличается ещё и довольно мягким нравом, даже присвистнул. Стоило просто из интереса пролистнуть докладные, как Лебедев подавился смехом. — По бабам бегают, товарищ генерал-полковник, — полковник ещё минуту пытался держать официальный вид, а после по безмолвному «вольно» расслабился. — Восемь километров до ближайшего города. Некоторые как с цепи срываются, по несколько раз за месяц шастают. — Молодёжь, — Лебедев от алкоголя отказался, ещё раз глянул списки и отложил их подальше на стол. — Вообще, как обстановка? — Модернизация полным ходом, даже по графику идём, — полковник кивнул на окно, под которым группа солдат укладывала в машину древние (ещё Лебедевских времён) блоки питания. — В остальном всё спокойно. Вы к нам надолго или так, на огонёк? — Да вот этих проверить и некоторых твоих замов, которые не могут рапорт сдать вовремя, — и Лебедев в ответку грохнул своей папкой. Обменявшись понимающими взглядами, каждый оставил свою папку при себе. — И обратно? Что-то далеко вас забросило, товарищ генерал-полковник, — полковник предложил спуститься по лестнице, используя это время для короткого неформального разговора. — А на самом деле? — А на самом деле я не только к вам, — Лебедев закатил глаза. — К местным. Чтобы прошлогоднее не повторилось. — А, всё об этом, — полковник понимающе кивнул. — Нам пытались на что-то неофициально намекать, но я тогда проигнорировал. Видимо, решили через вас решать дела на высшем уровне. По всему виду Лебедева было ясно, что все эти международные рокировки лично ему осточертели ещё на стадии идеи. — Через часа два будете в Минске, — тем временем подсказал полковник. — Связь будет, как только на нормальную дорогу выедете, не раньше. Удачи на переговорах. — Не сыпь соль на рану, — отмахнулся Лебедев. — Погоняй своих, чтобы не борзели. А то ведь в следующий раз пришлют не меня. — Так точно, — товарищ козырнул и тут же рявкнул на какого-то замешкавшегося духа. В армии всё было как всегда. Когда в телефон всё-таки удалось вставить карту и подключиться к слабенькому, но стабильному интернету, утренние разборки напомнили о себе. Во-первых, звонила Юля. Но, наверно, причину, по которой отец мог уехать рано и без предупреждения, Артёму всё-таки сообщила, потому что после сумбурных извинений уже час висело без ответа сообщение «А вы когда домой?» Когда Лебедев должен был вернуться, не знал толком даже он сам. Зависело от программы, которую им составили. Интуитивно он предчувствовал большое совещание, общение на камеру, обмен рукопожатиями и протокольное фото — всё то, о чём к вечеру напишут все ведомственные СМИ, а также покажут госканалы и сообщат в эфире радио. И это было гораздо менее приятным, чем реальная работа после. Хотя ни камер, ни диктофонов Лебедев не боялся и с журналистами держался уверенно и спокойно, ему просто не нравилась шумиха вокруг. Как же, генерал-полковник, своими решениями остановивший вторжение инопланетного противника, чудом спасшийся в затопленном штабе, потерявший дочь и так далее по тексту. В город и вправду добрались за два часа, и по старой памяти Лебедев вспоминал проспекты и улицы, которые в последний раз видел, наверно, лет пять назад. Почти ничего и не поменялось на первый взгляд. Местные их пожалели: остаток дня дали на отдых, зато в расписании на завтра была помпезная встреча и разговор на камеру, после — нормальное рабочее совещание, а на десерт их собирались завезти в Липки. Этот аэродром Лебедев знал как никто: самому пришлось тут садиться после одной нештатной ситуации. Наматерились тогда от души все, начиная с него самого и диспетчера, заканчивая начальником базировавшейся тут эскадрильи. Лебедеву пришлось из-за ошибок курсанта заходить на посадку там, где для его самолёта просто физически не хватало длины полосы. Как он не снёс ближайший вертолёт, он до сих пор не знал. В качестве извинений и меры профилактики радушные товарищи из санчасти настояли на спирте внутрь. Лебедева никогда с одного стакана не уносило. Никогда. Но сколько же тогда в него влили, что он, будучи почти в адеквате, снёс собой стеклянный шкаф, не понял ни он сам, ни начальник части, прибежавший в ночи на грохот. Шкаф предназначался для документов и ничто, кроме самого тогда ещё лейтенанта Лебедева, не пострадало. Стекло из волос выбирали уже мгновенно протрезвевшие товарищи, но как-то всё же умудрились пропустить порез на плече. Сам Лебедев на него тогда забил, на утро лишь промыл антисептиком и замотал бинтом, чтобы не кровило. Когда через неделю лучше почему-то не стало, Лебедев соизволил-таки добраться до Игоря, который, несмотря на дежурство и две достаточно выматывающие операции, нашёл в себе силы чистейшим медицинским матом обложить Лебедева вдоль и поперёк. «Долбоёб летучий» среди всего прочего было, наверно, самым ласковым словосочетанием. В итоге продолговатый грубоватый рубец смотрелся откровенно не очень. Лебедев стерпел ещё неделю, а после бугристую полосу перекрыли чернила татуировки. В общем, из всех воспоминаний, что у Лебедева связывались с аэродромом в частности и страной в общем, не было ни одного положительного. К ночи он с фронтом работ смирился, раздал некоторые указания, принял душ и без особой цели смотрел в окно на проспект. С московскими не шло ни в какое сравнение: центр города тут был спокойнее, чем некоторые периферийные улицы родной столицы. Причину своего мрачного настроения генерал-полковник пытался отгадать долго: ему приходилось выполнять уйму неприятных, скучных, иногда откровенно тупых приказов, ездить в командировку в прямом смысле к чёрту на рога и встречаться с чиновниками разных уровней. Это была служба, и к ней он давно привык. Почему же именно сейчас его это стало раздражать? Вариант «старость» отпадал за ненадобностью. Несмотря на шутки и подначивания, он чувствовал себя вполне зрелым в свои близкие к пятидесяти годы. Кризис среднего возраста и всё сопутствующее — уже пройденный этап. От мыслей отвлёк телефон, одиноко завибрировавший на столе. «Валентин Юрьевич, вы там живы вообще?» Причина этого внезапного приступа раздражения нашлась сама. И, нет, дело было явно не в беспокойстве за квартиру. Как-то получилось, что после разговора и совместной ночёвки в одной постели их с Артёмом отношения стали ещё более непонятными, но и более прочными. Например, собираясь в командировку ещё с вечера, Лебедев ни на миг не задумался о том, что оставляет квартиру в полное владение Артёму. Ещё пару месяцев назад такая мысль не давала бы ему покоя, сейчас генерал-полковник был уверен: всё будет хорошо. Он стал Артёму доверять незаметно для самого себя, и это здорово ударило по какому-то внутреннему самоощущению. Потому что какого чёрта? Когда успел-то слабину дать? Лебедев не связывал это с пьяными признаниями о влечении: нетрезвым он и сам по молодости как-то Лёню засосал, кажется, ещё и на спор (а в голове ещё сидела шутка, что Лёню ни до, ни после в жизни больше никто и не целовал). Так что это явно не считается. Тем более, что проблемы с головой у Артёма были вполне подтверждённые. Гомосексуальность, конечно, к таким проблемам не относилась (тем более, встречались же они с Юлей как-то), но всё же. Когда Лебедев что-то не понимал, он обычно начинал злиться. Поддавшись глупому импульсу, он не просто ответил — набрал Артёма, и как только тот поднял трубку, рыкнул: — Жив. Ещё тупые вопросы будут? — Здрасте, — судя по голосу, Артём как минимум засыпал, а как максимум оказался разбужен звонком. — А вы где вообще? Желание срифмовать улетучилось, стоило Артёму громко зевнуть в телефон. — В Беларуси. Пару дней, не больше. — А. Ну клёво. А то Сталкер уже скучает. — В смысле? — мысль о том, что по нему может скучать животное, вообще не приходила Лебедеву в голову. — С чего ты взял? — А он жрать, зараза, отказался. — Артём, видимо, поднялся с постели и прошлёпал босыми ногами (хотя сколько Лебедев просил его надевать носки, полы холодные) в гостиную. — С утра вообще не тронул кормушку. Вы чё, сказали ему, что он жирный? У него кость пушистая, ничего вы не понимаете! — Артём, — внезапный словесный поток Лебедев прервал усталым вздохом, — я ничего с ним не делал. Шиншиллы не могут скучать. Тем более у него есть ты. — Ещё как могут, — Лебедев был почти уверен, что Артём уселся на пол возле клетки и бездумно уставился на грызуна, разговаривая. — Собаки же могут. И кошки. И люди. Чем Сталкер хуже? Тем более, он же по вам скучает. Уехали ни свет ни заря, оставили ребёнка без отца, — фыркнули они оба одновременно, и Артём в своей чуть дебильноватой манере заржал, закрывая себе рот ладонью — звук внезапно стал глуше. — У ребёнка есть отец-младший, если уж на то пошло. Так что ему нет причины устраивать голодовку. Артём внезапно стал звучать как будто издалека, и Лебедеву понадобилось пару секунд, чтобы понять, что Ткачёв положил телефон на клетку и пытался накормить шиншиллу с руки. — Валентин Юрьевич, вы тут ещё? — через пару минут Артём отозвался, видимо, не ожидая, что генерал-полковник не положит трубку. — А вы это…ну…вам типа норм, что мы с вами…ну…типа… — Я очень устал за день, формулируй мысль быстрее, пожалуйста, — отойдя от окна, Лебедев сел на кровать и опёрся спиной на стену. — Мы с тобой что? –…Вместе, — то, как тяжело далось это слово Артёму, было слышно даже по его тону. — Я понимаю, такое тупо обсуждать по телефону, но, блин, я так Сталкера понимаю. Мне тоже без вас херово. И замолчал. — Возвращайтесь побыстрее, а? Мы вас ждём, — прозвучала робкая просьба, и прежде, чем Лебедев успел бы что-то пообещать, Артём звонок сбросил и в сети больше не наблюдался. Юля воспринимала его командировки как что-то неизбежное, относилась к этому с философским равнодушием, а как стала постарше, так находила повод оторваться на полную катушку в то время, пока родителя не было дома. Знала, что звонить почти всегда бессмысленно, а сообщения доходили с опозданием. Встречала по возвращении не так, будто его послали на край страны, а так, будто на пять минут за хлебом вышел, не расспрашивала (знала: всё равно ничего интересного не было). Просто «привет» и уходила к себе в комнату. И Лебедев дочь за такое не винил, наоборот, даже был рад, что она не беспокоится зря, а проявляет чудеса терпения. Артём, оказывается, беспокоился, скучал и ждал. Хотя, в общем-то, не должен был ни в коем разе. Даже больше: случись что с Лебедевым, Артёма никто не тронул бы, оставили выживать самостоятельно с необходимостью раз в энное количество месяцев являться под бдительные ЛеонидЕвгеньевичские очи. А вот это «мы вас ждём» тянуло на что-то куда большее, чем просто дурь в башке. Что-то, что в народе называлось «забота». Лебедев от неё отвык как отвыкают от всего хорошего: долго, болезненно, обрастая собственным панцирем с мыслью «теперь должен я, а не меня». И в его размеренную жизнь внезапно не просто ворвался, а попутно ещё и сломал всё, что было, Артём. И прицепился как репей, со своей то ли любовью, то ли благодарностью, то ли проблемами с либидо, то ли со всем вместе. И помощи искал именно у него, у Лебедева. «Непонятно» было самым лучшим словом, чтобы описать отношение к происходящему. От подобных размышлений лишь разболелась голова, и Лебедев, дабы не нагружать себя ещё больше, решил отложить выяснение отношений на момент, когда он вернётся домой. Нормально поговорить как-то не задалось с самого начала: Артёма не оказалось дома. Это можно было предугадать, поскольку сам Лебедев о возвращении так и не предупредил. Вряд ли бы Ткачёв стал отпрашиваться с работы, чтобы в середине дня с распростёртыми объятиями встретить генерал-полковника. А вот Сталкер ждал: стоило Валентину закрыть дверь и выглянуть в зал, как шиншилл тут же заверещал на своём грызуновском языке, включил форсаж и начал наматывать круги по клетке, стараясь привлечь внимание. Наверно, шиншилловая радость была совсем не тем, что Лебедев ожидал встретить дома, но было всё равно почему-то очень приятно. — Привет, — всё также в форме, только разувшись, Лебедев присел на колено и просунул палец в клетку, позволяя Сталкеру вдоволь начесать себе бочок. — Выглядишь и вправду похудевшим. Конечно, «похудел» Сталкер абсолютно незаметно, был всё таким же пушистым и круглым. Хотя, может, и вправду не ел, кто этих животных поймёт. Как только шиншилл бодро утопал кормиться, генерал-полковник приступил к разбору вещей, которых пусть было и немного, но почти все требовалось рассортировать. А после — блаженный, горячий, такой желанный душ: всё-таки походные условия не идут в сравнение с тем, как можно бездумно зависнуть дома под струями горячей воды. За водным шумом Лебедев не услышал хлопка входной двери, но зато интуитивно обернулся на шум, когда Артём буквально вломился в ванную. На три секунды замерли они оба, после чего Артём, мигом покрасневший, захлопнул дверь с визгливым «извините». Напряжение после командировки сбилось мгновенно: Лебедев, мокрый, с водой, заливающей глаза, холодными каплями. стекающей по спине, уткнулся лбом в руку и честно пытался сдержать смех. Сколько же можно повторять одно и то же. Уже казалось, что заставать его в душе стало у Артёма какой-то привычкой. Благо, домашнюю одежду Лебедев взял с собой, и не пришлось идти в комнату, замотанным в полотенце, а можно было, одевшись, интеллигентно постучать в даже не закрытую дверь. — Артём, всё в порядке? — Нет, — раздалось глухое, честное и очень смущённое. — Валентин Юрьевич, я очень рад, что вы вернулись, но можно мы поговорим минут через пятнадцать? — на конце фразы голос Ткачёва внезапно ушёл наверх. — Пожалуйста! Чтобы догадаться, что происходит, у Лебедева ушло минуты полторы. Стукнув по стене кулаком, он ушёл на кухню открывать стратегический запас пива, появившийся в холодильнике с момента переезда Артёма сюда, потому как «а вдруг что, надо прибухнуть, а у вас даже нечем». Артём появился, как и прикидывал, минут через пятнадцать, когда одной банки в 0,33 уже не стало, а вторая стояла на столе не открытой. Приглашать особо не пришлось — вскрыв банку, Артём перевернул и отломал ключ, после чего выпил, наверно, сразу половину. — И что мы будем с этим делать? — уточнять, с чем именно «этим» не требовалось. — Уж не знаю, как ты умудряешься заставать меня едва ли не в неглиже, но делаешь ты это регулярно. После чего реагируешь соответствующим образом, — пока Лебедев с ледяным спокойствием описывал ситуацию, Артём растёкся по столу и старательно смотрел куда-то в район кухонного подоконника. — Я могу съехать? — вопрос прозвучал неубедительно, будто Ткачёв заранее смирился с «нет» и предлагал просто для проформы. — У меня ж батина хата осталась. Клоповник клоповником, но лучше чем на улице. — Далеко? — Лебедев отозвался без особого интереса, потому что вообще Артёма нельзя было селить отдельно, но видеть, как тот мучается своими желаниями, было просто невыносимо. Не мерзко, нет — жалко. — Неа, через два дома от вас. Девятиэтажка возле школы, не Юлькиной, а обычной. — Пойдём, — Артём не ожидал такого порыва, поэтому затормозил конкретно. На незаданный вопрос Лебедев ответил сам. — Я же не могу отправить тебя жить в непонятно какие условия. Я всё ещё несу за тебя ответственность, да и… не по-людски это, в необжитой квартире тебя оставлять. Покажешь, что у тебя как, подумаем, куда и какие вещи перевезём. Сталкера заберёшь? — у генерал-полковника выстроился более-менее чёткий план реализации, в которых Артёму предполагались хорошие условия и постоянный надзор, но без неловких последствий. — Да не, вы чё, — Артём одним глотком допил пиво. — Сталкера нельзя, он вас любит. Поехали короче. — Пошли, Артём, — судя по вспыхнувшему взгляду, слово генерал-полковник подобрал неудачно. — В смысле пойдём. Никакой машины. — Это ж банка пива! — Это целая банка пива и не спорь. Шли дворами. Лебедев никогда особо не задумывался, как связаны более старые многоэтажки с их ЖК, но теперь схема проезда стала ему очевидной. До гаража Артёму было примерно столько же, сколько и из их общей квартиры, только в другом направлении, то есть во времени он точно ничего не терял. Дом был обычным. Как и подъезд, лестница, тамбур, да и квартира, в общем-то, тоже. В ней явно не жили некоторое время, всё было покрыто пылью, и было ясно, что владелец квартиры был такой себе хозяйственник. — Отец где? — На нарах, где ещё. Это у нас семейное, — мрачный, Артём попытался пошутить, за что получил почти ожидаемый мягкий подзатыльник. — Да чё? Реально там где-то, я не знаю, он отъехал ещё пока я крысу лабораторную изображал. Наверно, поэтому хату и не забрали, за заслуги перед родиной. — Разберёмся. — Лебедев прошёл вперёд, как оказалось, на кухню, и открыл окно настежь, впуская тёплый свежий воздух. — Проводи экскурсию. Квартира была двухкомнатной и гораздо меньшей, чем у Лебедева. Рядом с кухней была одна комната вроде зала, общий коридор вёл дальше направо в ещё одно небольшое помещение, которое Лебедев определил как комнату Артёма: выдавал пыльный огромный плакат (из кинотеатра, что ли, умыкнул?) со Звёздными войнами. Больше взгляду было зацепиться не за что: полуторный диван, рабочий стол, какое-то растение, похожее на полосатую рыбу, и древний шкаф. — Бля, Кузя, ты живой, — Артём определённо с этим цветком был близко знаком. — Это мамин любимый. Она его с работы притащила, он там пытался сдохнуть, потом у меня пытался сдохнуть. Как видите, упёртый, — осторожно тронув пальцем верхушку, Артём тут же умчался на кухню, но вернулся чуть опечаленный — воду давно отключили за неуплату. — Он цвести умеет клёво, но редко. И ещё полезный. Уверен, Кузя переживёт и ядерную войну. Лебедев ожидал от Артёма многого, но отнюдь не знаний в цветоводстве. И потому смотрел немного ошалело, переводя взгляд с цветка на Артёма и обратно. — Чё? Не смотрите так на Кузю, он нормальный! — Артём сложил руки на груди и заслонил собой цветок. — И полезный. Интересно, его батя вообще поливал или как, — и, развернувшись, принялся рассматривать…листья? — Вам тоже нужно сансевиерию купить. — Что?.. — в цветах Лебедев разбирался откровенно плохо, особенно комнатных, и даже и близко не знал, как на самом деле называется Кузя. Видимо, вот этим псевдоматерным словом. — А. Ну, её ещё зовут щучий хвост. Чё, не слышали? — Артём на отрицательное качание головой рукой махнул так, будто Лебедев был безнадёжен. — Я потом вам помогу выбрать. — Потом, да, — генерал-полковник почувствовал себя немного (на самом деле очень даже много) не в своей тарелке, глядя, как Артём осторожно пальцами стирал белый налёт с листьев и разговаривал с цветком. — Мне кажется, что Кузя — единственное, что в этой комнате не подлежит замене. — О! — у Артёма аж глаза загорелись, — Всю жизнь мечтал тут нормальные обои поклеить, — и тут же его энтузиазм иссяк. — Это ж ремонт делать… Су-у-у-у-ука… — Не ругайся, я помогу, — бережно переставив Кузю на стол, Лебедев открыл окно и тут, критически оглядывая немногочисленную мебель. — Можем начать прямо сейчас. — Вы же только вернулись, — под строгим взглядом Артём сник. — Давайте хоть поедим сперва… В холодильнике ожидаемо было пусто, и потому проще оказалось заказать доставку. Пиццу Лебедев не одобрял, хоть и ел (а ел он, в принципе, всё подряд), но в данных условиях что-то готовить самому было бессмысленно. — Значит так, — Лебедев командовал, уже примерно прикидывая фронт работ. — Вынесем сперва всю мебель, потом глянем, что там у тебя с полом, потом обдерёшь обои. — Артём на последнее отреагировал широченной улыбкой и нескромным «йес!». Ребёнок, да и только, — А завтра уже посмотрим, что будем конкретно делать. Согласен? Артём был согласен на всё, лишь бы ему дали обои сорвать. Сперва справились с диваном и столом, последним на очереди был шкаф, наверно, ровесник ещё самого Лебедева. Дышал на ладан, конечно, но совместными усилиями вынести в коридор его также получилось без повреждений для мебели и людей. — И нахрена он мне такой нужен был, — Артём не переставая бурчал. — У меня сроду столько шмотья не было. — Да у меня так-то тоже никогда много не было, но на шкаф набралось. — Ну так у вас форма и одних рубашек, — Артём на пару секунд задумался, — семь. А, нет, восемь, одна сейчас на вас. Лебедев, который сам никогда количество собственных рубашек не считал, такой осведомлённости искренне удивился. И даже задал бы вопрос, откуда Артём в курсе, если бы не доставка. — Извини за нескромность, — пока Артём пытался из коробки для пиццы соорудить что-то наподобие двух тарелок, чтобы они во время перекуса локтями не бились за небольшим столом, Лебедев перенёс цветок на кухню, заботливо поставил на подоконник и задал второй по важности для себя сейчас вопрос. — А почему именно Кузя? — А его мама так назвала. Принесла, сказала, что зовут Кузя и что он очень полезный и оздоравливает комнату. Я ведь поверил, ухаживал, мама даже книгу какую-то принесла с работы про них. А потом, когда она заболела, к ней в спальню поставил. Но Кузя не помог. Лебедев кивнул и хранил молчание, понимая, что это вовсе не конец истории, и что воспоминания даются Артёму трудно. — Пневмония эта сраная. Мама сама лечилась, думала, просто простуда. А потом поздно стало. Я тогда впервые скорую сам вызывал, страшно было — жесть. Эти дебилы ещё не поверили, пока мама не закашляла. Лет десять мне было, наверно. А её как увезли… Так и не вернули. — Восемь. — Что? — Артём отреагировал резко, голову вскинул тут же, посмотрел прямо в глаза. — Юле было восемь, когда Инги не стало. Жены моей, — пояснил Лебедев. — Юля не знала тогда, что такое рак, а Инга сказала, что не надо объяснять. Я сам не решился. На лето в лагерь отправил, чтобы не видела, что с мамой происходит. До последнего надеялись, что выкарабкается, даже какие-то улучшения были в последний момент. А потом у меня на руках… Я перед службой зашёл, как всегда заходил, — взгляд у Лебедева остекленел в буквальном смысле, и он даже не моргал. В тишине, реально мёртвой, просидели долгую минуту, пока Артём осторожно не коснулся лебедевской ладони, лежащей на столе. — Валентин Юрьевич, — позвал и тут же руку одёрнуть попытался, когда Лебедев его крепко за запястье схватил инстинктивно. — Валентин Юрьевич, больно! — и дёрнул ещё раз, отбирая. Лебедева как включило щелчком, взгляд сразу стал живым, и он удивлённо глянул на яркие красные полосы, что остались у Артёма на руке. — Вы в порядке? — Ткачёв задал вопрос первым, потирая кожу. — Вас типа заглючило. Как зомби. Это нормально? — Нет, — генерал-полковник покачал головой. — Видимо, отзвуки ПТСР. У меня период в жизни тогда был тяжёлый, когда вспоминаю хотя бы одну из причин, редко, но всё ещё накрывает. Очень больно? — резко сменив тему, Лебедев протянул руку, чтобы рассмотреть следы, которые оставил. — Да не, херня. Но я напрягся. — Если меня так, — как ты там сказал? — заглючило, то просто лучше позови. Трогать не надо. Но вообще у меня такое крайне редко бывает. Не бойся. — Я не боюсь, просто неожиданно, — Артём ответил с присущей ему упёртостью и важностью, но Лебедев понял всё и так. И пообещал себе ещё раз написать Игорю — проверенный мозгоправ у того точно должен был быть. — Мы закончили? — чтобы перевести тему, генерал-полковник кивнул на коробку. — Что нам осталось? Обои можешь начать сегодня срывать, завтра шпатели принесу из гаража и можно до конца всё убрать. — А вам типа не надо на службу? — Артём запихивал коробку в мусорное ведро и пытался вытереть руки об штаны незаметно для глаз Лебедева. — Мне у ребят отпроситься ж надо. — У меня законные три выходных, я полностью свободен. Так что отпрашивайся и займёмся приведением квартиры в божеский вид, — конечно, Лебедев заметил, как Артём штанами вытирался, но закатил глаза и сделал вид, что ничего не видел. — Нож дать или сам найдёшь, откуда начать рвать? — Да чё я, сам справлюсь, — внезапного энтузиазма у Артёма прибавилось, и он тут же умотал в комнату. Через пару секунд раздалось громкое шкрябание, и к моменту, когда в помещение вошёл Лебедев, пары полосок обоев уже не было. Только почему-то не по вертикали, а по горизонтали. И отдирал с таким упоением, будто всю жизнь мечтал. — Обычно это делается не так, — Лебедев даже не вмешивался, просто наблюдал. — Та похеру, так веселее, — с громким «шурх» Артём рванул ещё одну полоску вбок. Обоина порвалась именно там, где начиналась другая полоска, и Ткачёв, не удержавшись, едва не рухнул на пол — Лебедев поймал его уже в полёте. Прижал к себе крепко, чувствуя, как в груди у Артёма ходуном ходит сердце, как у него взмокла спина и как он поверхностно быстро дышит. — Ты заигрался, — Артём немного повырывался, но расслабился в объятиях быстро. — Успокойся, пожалуйста. Ещё порежешься или набьёшь синяков, пока носишься. Мы всё успеем сделать завтра. — Да, — Артём согласился на выдохе, ужом вывернулся и оказался с Лебедевым лицом к лицу. — Успеем завтра. Ткачёв так преданно, так сосредоточенно смотрел Лебедеву в глаза, что долго такой взгляд выдержать было просто невозможно. И всё же в игре в гляделки победил более опытный генерал-полковник: Артём просто руками опёрся ему на грудь и впечатался очередным непрошенным поцелуем в плотно сжатые губы. Секунду Лебедев осознавал, что происходит. Вторую использовал, чтобы накрыть ладони Артёма своими. Ещё одну потратил, чтобы резко вдохнуть и закрыть глаза. Чтобы на четвёртой, отбросив всякий контроль, ответить. Они выпили, они пьяны — эта мысль успокаивала, дарила уверенность, что всё это быстро забудется, хотя Лебедев как никто знал, что от банки в 0,33 не захмелел бы даже ярый трезвенник. Но плевать на всё это хотелось: Артём не просил и не требовал, а предлагал, искренне, жадно. И Лебедев ответил ему не из жалости. А потому что… потому что. Сам не знал причины, почему допустил этот во всех смыслах поворотный момент. После которого не стало ни на йоту легче, а только хуже. Артём, которому ответ, кажется, добавил сил, оторвался и толкнул Лебедева к стене и вжался всем телом, горячо дыша в шею. И пытался с сжатыми в чужих ладонях руками расстегнуть распроклятую восьмую рубашку. — Артём, — если себя Лебедев ещё мог контролировать, то напор Ткачёва выдержать было не так и просто, — Артём, постой, пожалуйста, успокойся, Артём… Да погоди же ты! — Лебедев успел поймать обе ладони Ткачёва уже на уровне своего пояса. — Куда ж ты спешишь-то? — Надо, — Артём долбанул Лебедева в ключицу лбом и заговорил шёпотом, — мне очень надо, пожалуйста. Я дома у вас не могу. Лебедев взглянул на него неожиданно понимающе и с полуулыбкой: — Ты совсем недавно говорил, что у тебя на меня стоит в любое время. А теперь вдруг не можешь? — Да я не в этом смысле, — чтобы развеять сомнения, Артём одну лебедевскую ладонь осторожно к паху собственному притянул, и на явно ощущаемую эрекцию генерал-полковник охнул с неожиданности. — Я при ней не могу. Как-то бездумно продолжая перебирать пальцами, Лебедев резко выдохнул и опустил голову. — При ком?.. — Да при жене вашей, — Артём придвинулся ещё ближе, лишая возможности двигать руками. — Мне перед ней стыдно. Она, наверно, такое видеть не должна. — Тебе не кажется, что ей, откровенно говоря, плевать уже? — иногда в Лебедеве просыпался циник. — На меня, на тебя, на нас вместе и по отдельности? — Я всё равно не могу, — Артём отстранился и замер, размышляя, подбирая слова. — Она же была, ну… С вами. И хорошо вам с ней было. И Юля вон… получилась какая. Не могу я, стыдно мне становится, как будто я прямо у неё на глазах всё это делаю. От самого себя мерзко, что я вот такой… — Я после того, как овдовел, целибат не принимал. Пятнадцать лет прошло. Даже я уже не оглядываюсь, если что, — Лебедев одной рукой поднял лицо Артёма, чтобы смотреть в глаза, и на шёпот перешёл. — Она, Артём, когда умирала, заставила меня поклясться, что я счастлив буду. Не забуду её никогда, но жить не перестану. — Даже так? — видимо, в это слово Артём постарался вложить всё отвращение, которое испытывал к происходящему у себя в штанах. — Это ж пидорасня… — Я видел вещи похуже гомосексуальности, — на выдохе Лебедев на миг отвёл взгляд. — От того, что кто-то кого-то любит, никому не плохо. — Хочет. — Что? — Кто-то кого-то хочет. Любить — это же прям чувства. Прям серьёзно, возвышенно. Я так не умею. Сами чувствуете. С усилием достав-таки руку, Лебедев запустил её в волосы Ткачёву и погладил по голове так, как привык. — Хочешь — хоти. Бери, когда дают. — Дают? — Артём хихикнул и глаза закрыл. — Валентин Юрьевич, вот у вас был секс по пьяни? — Не было, Артём. К чему ты? — Ну, мы сейчас те…те-хни-чес-ки выпили. И если что-то получится — это получится секс по пьяни. — Не самое лучшее достижение в моей жизни будет, — Лебедев выдохнул и заставил Артёма вновь посмотреть себе в глаза, коснувшись челюсти рукой. — Я не знаю, как к этому относиться. Я не знаю, что я подумаю об этом завтра, но это будет завтра. Поэтому, пока я добрый, озвучь, что ты хочешь, и я подумаю, что мне с этим делать. — Вас хочу, — в принципе, именно такого ответа Лебедев и ожидал. — Не знаю как, в жопу это ж… вот вообще… фу. Блядь, пиздец как мерзко. Гадость. От одной мысли блевать тянет. Но ведь это… Это же как-то работает? Хотя вам-то откуда знать. — Я книжки умные читал, а там много разного было, — на миг закрыв глаза, Лебедев отодвинул Артёма чуть-чуть от себя и, одной рукой держа его за плечо, пальцами второй коснулся паха Ткачёва. — Получится как получится. Я, конечно, постараюсь, но ничего не обещаю. Доверишься мне? — Да бля, Валентин Юрьевич, вы всегда такой пиздливый, когда дело к сексу, или мне так повезло? Генерал-полковник подавился смешком, но собачку и пуговицу на джинсах Артёма всё-таки нашёл. — Раньше как-то спрашивать не приходилось, — ткань белья была влажной и прохладной, и явно доставляла Артёму определённые неудобства. — А теперь ответить сможешь только ты, — и медленно провёл пальцами вверх, к пупку, задирая футболку, а после — ещё медленней вниз, под резинку трусов, наверняка с какими-нибудь очередными динозаврами. Артём охнул и вцепился Лебедеву в плечи так крепко, будто боялся упасть. — Тише-тише-тише, — успокаивал генерал-полковник то ли сам себя, то ли Артёма, то ли обоих одновременно. — Я не сделаю тебе больно. Касаться Артёма — Тёмы, господи, после такого только «Тёмы»! — так и там было не неприятно. Странно, конечно, но ничего вроде отторжения или отвращения Лебедев не чувствовал. Учитывая, что рассматривать, стоя почти вплотную друг к другу, было не очень удобно, это придавало даже какой-то элемент интриги. На ощупь (Лебедев невольно сравнивал эти ощущения с собственными, весьма дальними и полузабытыми) Артём был возбуждён, не обрезан и не очень терпелив — на тыльной стороне ладони размазалась вязкая капля предсемени. Стоило легко обхватить его член пальцами, как Ткачёв всхлипнул и двинул бёдрами, вряд ли осознавая полностью происходящее. Остатки здравого смысла подсказали, что мастурбация другому вряд ли будет отличаться от мастурбации самому себе, кроме ощущений, конечно. Сжав ладонь чуть сильнее, Лебедев плавно двинул ей вниз, получив в награду даже не всхлип — почти скулёж. — Всё нормально? — склонив голову, Лебедев прижался лбом ко лбу Артёма, — Не молчи, ответь мне. — Ещё, — глаза открывать Артём не собирался, но, судя по судорожному дыханию и едва сдерживаемым толчкам в ладонь, Лебедев делал всё предельно правильно. Ожидаемо и логично, Артём долго не продержался. Попытался было отстраниться, когда всё его тело пробила сильная дрожь, но Лебедев не дал — приобнял так, чтобы они оказались не напротив друг друга, а чуть под углом, и парой движений довёл Артёма до череды рваных стонов, оргазма и эякуляции. Предварительно сдвинутый в сторону, Артём испачкал только собственные трусы, чуть-чуть джинсы и стену. Он вновь задрожал, но уже от холода — окно так и осталось открытым настежь, хорошо, что выходило не на соседний дом, а на заброшенный пустырь. Одним движением развернув Артёма к себе спиной, Лебедев прижал его к груди и уткнулся носом в волосы, позволяя Ткачёву прийти в себя. — Подожди меня чуть-чуть, я схожу куплю влажных салфеток, — то, что воду в квартире давно отключили, как-то они оба забыли. — Посидишь в зале, а то простынешь здесь. В итоге в зал Артёма пришлось буквально нести. Закрыв окно в комнате и на кухне, чтобы не создавать сквозняка, Лебедев напоследок взъерошил Ткачёву волосы и, улыбнувшись, быстро поцеловал в нос. И сбежал тут же, чтобы Артём не успел опомниться. За салфетками, куда же ещё. И за бутылкой воды. Артём за время отсутствия генерал-полковника даже позы не сменил — лежал так, как положили, только голову на звук повернул, когда Лебедев в квартиру вошёл. Эмоции проявил лишь тогда, когда Лебедев сел на край дивана, хозяйским жестом стянул с него одновременно джинсы с бельём и прикоснулся к внутренней части бедра холодной влажной салфеткой. — Вы чё лыбитесь вообще, — Артём покраснел, закрыл лицо руками и не сопротивлялся, позволяя совершать над собой вообще любые манипуляции. — Как будто сами подрочили. — Скажем так, не без этого, конечно, — вытирая салфеткой пальцы, с фырканьем заметил Лебедев, — Но, будем считать, что ты получил двойную порцию. — Я вообще это… дольше могу… Вы не подумайте… Лебедев едва сдержал смешок. — Последнее, о чём я думал — это сколько всё это будет продолжаться. Предпоследнее, предупреждая твой вопрос — размер, — помолчав, Лебедев спросил уже куда серьёзней и спокойней. — Ты как вообще? Нормально? — Охуенно, — как на духу выдал Ткачёв, — Это в ваших умных книжках написано, как другому мужику дрочить? — Нет, это я сам догадался, — закончив с уборкой, Лебедев хлопнул Артёма по бедру, вынуждая приподняться, и вернул на законное место трусы и джинсы. — В книжках про другое написано, тебе не понравится. Потом как-нибудь расскажу, если вдруг заинтересуешься. Видимо, уточнять, что за книжки, Артём не захотел. Повертелся немного с боку на бок, тщательно лицо пряча, а после убрал руки и взглянул прямо в глаза — совсем чуть-чуть испуганный, раскрасневшийся, но неприлично счастливый, что ли. — Спасибо. — Сочтёмся, — Лебедев встал с дивана, собирая использованные салфетки в уже пустую упаковку. — Нам с тобой ещё домой возвращаться. Тут ночевать я не собираюсь, просто негде. И ведь реально было негде — диван, на котором сейчас лежал Артём, едва ли разложился бы, а тахта в его комнате была мала даже ему одному. — Мы же заберём Кузю? — Кузю заберём в первую очередь, я тебе обещаю, — и ведь не лгал же Лебедев, реально цветок собрался забрать. — Как думаешь, за сколько мы с ремонтом управимся? — А… а, — Артём тут же потух, вспоминая причину, по которой они вообще сюда добрались, — выгоняете всё-таки… — Кто сказал? — Лебедев заглянул в зал из коридора, где утрамбовывал в небольшой пакет из-под пиццы весь мусор. — Я подумал, что эту сдавать можно. Будет тебе на личные расходы приятная прибавка. Потому что именно сейчас отчётливо стало понятно, что отпускать это лохматое чудо (вище) он не намерен вовсе.