Цугцванг. Два королевства

*** Слуги принесли костюм через несколько часов. К тому времени Хаук успел уже принять ванну и побриться. Затем следовало растирание специальным лосьоном и массаж, но в этот раз Хаук был на взводе, поэтому не мог спокойно сидеть. Слуга, сгребая со стола свои склянки и бритвенные принадлежности, поспешил закончить и быстро выбежать прочь. — Я помешал? — спросил Оливье, стоя у двери, как раз когда Хаук скинул простынь и собирался надеть белье. Нагота была привычной частью жизни в военных лагерях, поэтому Хаук не спешил прикрыться, о чем и пожалел, когда Оливье начал осматривать его с явным интересом. — У вас столько шрамов, вас секли? — В детстве, — неохотно ответил Хаук, когда закончил с одеванием. — Бездна! Ваш отец? — изумился Оливье, с явным неодобрением. — Нет, мой брат решил, что это будет забавно. Он использовал лошадиный кнут. — Подонок! — Нет. Он был честен, — Хаук не хотел жалости к себе, не переносил ее с самого детства. — Риг всегда ревновал ко мне и не считал необходимым это скрывать, и чем добрее был отец, тем жестче становился брат. — Ваш отец человек сомнительных качеств, но я рад слышать, что он был добр к вам. — А добр ли к вам герцог Юдо, подсылая ко мне? Оливье сделал вид, будто не понял вопроса. — О чем вы, Арнбранд? — Вы ведь его фаворит. Оливье подошел к столу и коснулся бутылька с лосьоном, вряд ли догадываясь об его назначении. — Ошибаетесь, я его любовник вот уже пять лет. И, прежде чем вы зададите следующий вопрос, а я уверен с вашим тхиенским воспитанием вы не видите разницы. Фавориты — однодневки, отгорающие как эта свеча. Привлечь омегу — это одно, а вот удержать совсем другое, — он выдавал фразы порционно и неспешно, словно взвешивал каждое слово по фунтам. — Быть любовниками здесь — при дворе и именовать себя так — это не просто пустые слова. Между мной и Шарлем есть определенная связь, которая не может быть разрушена влиянием мимолетного фаворита. Как пример, скажу, что король Бастиль не заводит любовников, все его пассии, как Антуан — никчемные крикливые мальчики, не стоящие даже взгляда. И это его сознательный выбор. Вы же, Арнбранд, из другого теста, но я все равно не ревную. Видите? Потому что я не против вас и даже очарован. Хаук нахмурился. — Очарованы? — Да. И немного заинтригован, — ласково улыбнулся Оливье, не оставляя сомнений в посыле своих слов. — Неужели при дворе подобное может быть в порядке вещей? — Ну, а кто же ограничивает, кроме нас самих? Может, в Тхиене кому-то и нравится жить по строгим правилам, но Тхиен, к счастью, далеко отсюда. Вы мне нравитесь, Арнбранд, ваша сила, то как стойко вы держитесь, хотя происходящее чаще всего ставит вас в тупик. Как вы пошли на уступки ради ваших людей… Это многого стоит. Хаук вспыхнул, не в силах справиться с отголосками старого унижения. — Нет чести в том, чтобы попрать свои принципы. И я ненавижу Бастиля за это, как и за многое другое. Оливье почувствовал его слабость и приблизился, касаясь локтя. — Арнбранд… Я вижу в вас гораздо больше королевского, чем даже в нем. Вы, как и ваш отец — принц Валентин — не должны были стать вторыми. Пусть эта мысль ведет вас. Хаук радовался тому, что маркиз открыл ему карты. Не будь этого, вряд ли бы он понял тонкую игру, которую Оливье провел с ним. Они выверили каждый ход — ненависть к Бастилю, его место в тени трона в Тхиене и даже приправили блюдо тонкой лестью. Оставалось дело за малым, и Хаук едва не вскрикнул, когда Оливье встал на цыпочки, награждая его поцелуем в губы. Никакой пошлости или давления, лишь сухое касание, но весьма красноречивое. И это было ничуть не забавно! Хаук едва не ударил его, сжимая кулаки с такой силой, что, казалось, никаких нервов не хватит. Оливье искренне улыбнулся, когда все закончилось. — Вы выглядите испуганным, Арнбранд, успокойтесь, я не собираюсь вас насиловать. Вы сами этого захотите, так или иначе. Хаук предпочел промолчать. В Тхиене подобные отношения не смогли бы существовать, потому что альфа предпочетший другого альфу омеге быстро бы лишился головы. И теперь ему на самом деле было страшно, потому что только сейчас Хаук наконец начинал понимать слова маркиза о всеобщей развращенности двора. Омерзительно! Ему как никогда сильно захотелось сбежать в Тхиен, где все было просто и понятно, и навсегда забыть иосмерийский двор. Но пока это было невозможно, да и представится ли шанс, Хаук не знал. С него не спускали глаз ни на секунду, всегда только на привязи, под прицелом мечей или арбалетов. И даже сейчас Хаук понимал, что Оливье не такой простак, каким кажется на первый взгляд. В его жилах течет кровь герцога, а другой герцог — от одного имени которого все дрожат — делит с ним постель. Брат Оливье — приближенный короля, обладающий змеиным языком и повадками скорпиона. Они все как один были опасны, и Хаук не мог определить, который же из путей выведет его из этого ядовитого лабиринта с наименьшими потерями. В дверь постучали и Оливье впустил внутрь слугу. — Это за вами, Арнбранд, посыльный Бертрана. Он приведет вас в его покои, а затем вы отправитесь к Шарлю. Хаук кивнул и покорно пошел следом. Казалось, это его шанс, ведь руки ему не связали, но в коридоре к ним присоединилась охрана, замыкая шествие, и пришлось отложить свой план на потом. В предпокоях пришлось задержаться не меньше чем на четверть часа, но Хаук не возражал, что угодно лучше этого званого ужина в тесном кругу. Когда Бертран вышел к нему, Хаук уже обошел комнату три раза, заглядывая по углам и не обращая внимания на охрану. — А где же Оливье? — спросил тот, едва наградив Хаука взглядом, и поправляя тяжелый пояс с ножнами на бедре. Среди омег ношение оружия казалось особым шиком, маркиз тоже не брезговал пристегивать к бедру кинжал. Однажды даже грозился его изрешетить. — Он не пошел со мной. Бертран все-таки недовольно взглянул на него и поджал губы. — Как вас не наряди, а происхождение не спрячешь… — обронил он, намекая на его тхиенские корни. Хаук решил, что ему стоит это проигнорировать. Не нужно отвечать на намеренное оскорбление, находясь в заведомо проигрышном положении. Его рост и шрамы говорили за себя и каждый, кто взглянет на него сегодня, будет думать не о Валентине, а о Вальгарде Рэнгвольде, который замарал честь их безупречного принца. И как с такими ассоциациями герцог Юдо собрался сажать на трон сына-омегу от тхиенца? Но когда они с Бертраном пришли в покои герцога любые вопросы отпали сами собой. Шрамы Хаука ни в какое сравнение не шли со шрамами герцога, который к тому же был слеп на один глаз и даже не утруждал себя ношением повязки. Глаз был на месте — молочно-белое бельмо закрывало зрачок, придавая Юдо полубезумный вид. Он был острижен, но по короткому ежику волос сразу становилось понятно, что его родной цвет — рыжий. Светлые брови и бледная кожа служили тому излишним подтверждением. У Хаука бы язык не повернулся назвать его хотя бы отдаленно привлекательным, но даже стоя на расстоянии легко читалась мощная аура властности и силы, не свойственных омегам — слишком уж нетипичным он был. Его китель с бесчисленными орденами, а также кольца: перстень главы Совета, гербовая печать и железный напальчник с острым птичьим когтем на левой руке, смотрелись по меньшей мере неординарно. Но, возможно, при дворе все эти побрякушки были чем-то сродни медвежьей шкуре, которую любил накидывать на плечи Гудред Адельстайн, рассказывая, как сам же и завалил зверя голыми руками. Трофеи воина. Шарль Юдо расположился в самом центре миниатюрного зала, который входил в отведенные ему дворцовые покои, и сдержанно здоровался с гостями. Хаук и хотел бы не смотреть на него, но его любопытство не подчинялось здравому смыслу. Оливье принес герцогу бокал и без единого слова встал рядом, на шаг позади. Этот один единственный шаг четко давал понять все о его уважении к партнеру и неоспариваемом подчинении, что так и не смог сделать Антуан, лежа у ног Бастиля и лаская его голени всю аудиенцию. Бертран откашлялся и кивком указал Хауку на слугу с бокалами, но их прервали: — Бертран! Как я рада тебя видеть! — К ним спешила маленькая старушка, едва достающая Хауку до плеча. Она была довольно юркой для своих лет — в платье, которое отнюдь ее не красило, но бесспорно выдавало своей роскошью высокое положение. — Мадам! — поклонился Бертран и поцеловал ей руку, больше похожую на веточку. — Я тоже рад. Позвольте вам представить моего компаньона? Хаук встретился с ней взглядом и едва не утонул в ее глубоких серых глазах. — Мое имя — Хаук, и я единственный сын принца Валентина. — Ее рука терялась в его огромной ладони, но Хаук все равно поклонился и коснулся губами холодной кожи. — Марион, графиня Соланж, и я была молочной матерью вашего родителя. Глазам своим не верю, сын Валентина! Ох, боги, когда на Совете о тебе упомянули впервые, я едва не потеряла сознание, — ее губы растянулись в полуулыбке, и Хаук понял, что она врет. Совсем не забота о его благополучии заставила ее взволноваться, а что-то другое менее прагматичное. — Как здесь жарко! Я буквально горю! Бертран, мальчик, принеси мне воды. Лицо Бертрана искривилось, но он не посмел возразить и покорно пошел на поиски. Как только омега испарился в толпе, графиня снова воспряла и даже нашла в себе силы дернуть его за лацкан. Хаук присогнулся, чтобы она могла говорить, не свернув себе шею. — У тебя его глаза. Синие и глубокие. — Спасибо, мадам. — Каким он был в последние годы? Говорят, Вальгарду не удалось его сломить, и он сражался до последнего. — Мне было едва шесть, когда его казнили. — Но ты ведь помнишь его? Хаук запнулся, стараясь придумать что-то, что не задело бы графиню до глубины души. Но в голову раз за разом лезло одно и то же воспоминание: разгневанный отец и стражники, удерживающие принца от падения. — Ему не нравилась жизнь в гареме. Не нравилась так сильно, что он предпочел рискнуть всем ради свободы. И все, что я слышал, говорит о его сильном характере воина. — Он дал тебе жизнь и уже за это ты должен быть ему благодарен, — рассудительно заметила графиня. — Все мы думали, что он укоротит себе век в первый год плена, но вместо этого родился ты и, я думаю, именно ребенок дал ему силы прожить столько, сколько требовалось для того, чтобы ты не сложил голову следом за ним. Хаук подумал о ее словах, но все разрозненные воспоминая, которые остались у него о принце, терялись за мутной пеленой. После казни жизнь Хаука стала совсем другой и нечеткие границы стерлись, унося с собой жалкие крошки его детства: иосмерийскую песенку, которую отец мурлыкал ему перед сном в темноте; уже давно забытый нежный запах его волос; как он играл с ним в прятки или рассказывал истории о чужой стране, в которую им обоим не было дороги. Все это имело место, когда стражники не приходили какое-то время, но затем в мгновение рушилось — и радость гасла, оставляя за собой зияющую пустоту. В этой самой пустоте Хаук прожил последующие шестнадцать лет, ведь ее было гораздо больше, чем всего остального. Воспоминания не приносили боли, обида жгла за другое — они все его знали, а он нет. И никогда уже не узнает, что было правдой на самом деле? Кем был его отец? Избалованным принцем или заботливым братом? — Вас уже познакомили с герцогами Обероном и Юдо? — сменила она тему. Как будто почувствовала тонкий лед под его ногами. — Увы, нет, мадам, мы с Бертраном только пришли… — откликнулся Хаук. — Тогда я возьму все на себя, это будет мне в радость. Ты ведь не откажешь мне? — лукаво вопросила графиня. — Данный вечер проводится для членов Совета и приближенных к ним, попасть сюда без приглашения практически нереально. Ты ведь видел охрану у входа? — За мной сюда шла целая толпа стражников, так что я привык. — Я слышала, ты положил на лопатки сынишку Акведука? Как его там? — Она поджала губы, силясь вспомнить имя. — Антуан? — Верно, Антуан — старшенький графа. Как всех упомнить, когда король меняет их чаще, чем простыни? Такой он у нас — непостоянный, выбрасывает альфу за альфой за порог, как напрудивших на ковер щенков. Ему бы давно пора наследника завести, в его возрасте у Фабьена уже родился Валентин. Боги, как быстро летит время… — Возможно для вас, но в плену оно проходит чертовски медленно, — отстраненно возразил он. — О чем ты говоришь, Хаук, какой же это плен? — изумилась она. — Для тебя это освобождение от оков прошлого. Разве король Вальгард предлагал тебе достойное будущее? Он даже не дал тебе земли, заставляя межевым рыцарем мотаться по всему королевству, с мечом наперевес. У тебя ведь не было гарема, хотя тебе сколько — двадцать? Больше? — Это не отец так решил, я сам. Мне нравится… нравилась такая жизнь. Графиня отмахнулась. — Конечно же ты думал, что сам решил, глупый. Король Вальгард достаточно подкован в манипуляции своими подданными, чтобы внушить тебе любую мысль, взрастить ее в твоей голове, как росток. Я не буду врать, Хаук, поклонников в здешних стенах у тебя немного, в основном, потому что ты причинил нам немало головной боли. Но все, кто знали твоего отца, с интересом следили за тобой. — Зачем? — Понять, кто ты такой и каковы твои цели? — Благополучие Тхиена — единственная моя цель. — Собственный голос показался Хауку слабым и неживым, но он не собирался сдаваться. Уж точно не старухе Соланж, как ласково нарек ее маркиз. — А теперь, когда ты вернешься из иосмерийского плена, даже если допустить, что сможешь сбежать. Не они ли первые будут тебя пытать, не продался ли ты врагу? — А она была умна. И дипломатична. — Возможно, — кивнул Хаук, понимая, что она более чем права. Хотя вряд ли стоило ожидать меньшего от самого опытного члена Совета. Бертран вернулся как раз вовремя, неся перед собой желанный стакан воды. Графиня приняла подношение и даже сделала маленький глоток, а затем отставила и потянула Хаука за руку к центру зала. — Пошли, я познакомлю тебя с Шарлем.