Цугцванг. Два королевства

*** — Эдит, позовите Сибиллу, — приказал Бастиль. — И пусть Рене скажут, что мы вернулись. Через час мы хотим его видеть. Эдит поклонилась и ушла, а Бастиль тем временем направился к столу и начал что-то писать. Казалось, он и вовсе забыл, что Хаук находится с ним в одной комнате. Спустя минуту в дверь постучала Сибилла, но вошла не одна, а с Ансельмом. Куда же без него? — Мой король, — ласково обратился он и тронул Бастиля за локоть. Тот казался слишком сосредоточенным на своих делах, но все же не выдернул руку, когда Ансельм сел у кресла и прижал к губам его ладонь. И Хаук ощутил тупую злость, глядя на них. Настолько огромную, что хотелось запустить в ту сторону чем-то тяжелым. Бастиль не имел права вести себя как обычно, так словно ничего не произошло. В голове все еще шумел алкоголь, но Хаук искренне считал свои мысли здравыми. Вальгард умер, а он предал себя ради ласк этого омеги и все равно должен терпеть его равнодушие и фаворитов? Бастиль резко встал, запечатал письмо сургучом и спрятал в красный ящик. — Сопроводите нас в купальни, — приказал он охраннице. — Бастиль? — намеренно фамильярно обратился Хаук, и он поднял на него взгляд. Но слов не потребовалось — Бастиль ни о чем не забывал, ни на секунду. В его глазах плескалась ранее не виденная им смесь молчаливого сочувствия. Бастиль не презирал его утрату, как Юдо — сам терял отца и знал, что дежурные слова не помогут. Ничего не в силах помочь, кроме времени. Хаук так и не продолжил, и Бастиль покинул покои. Ансельм воспринял его покорность, как знак доброй воли и решился на вопрос: — Хаук, скажите, Его Величество все еще желает Жуля? — Кого? — вскинулся Хаук, слишком глубоко погрузившись в свои мысли. — Жуля из рода Оберон? — Ансельм, катитесь в Бездну! Кому на это не плевать? — огрызнулся Хаук, не покривив душой. Ансельм отпрянул и постарался как можно быстрее убраться из комнаты. Когда Бастиль вернулся в покои, Хаук сидел на подушках в углу и думал лишь об одном — отце. Его волосы блестели от влаги, стекая капельками на грудь, так словно он не особенно утрудил себя обтираниями, выходя из бассейна. Бастиль дал знак слуге, чтобы ему подали более приличный наряд, и Хаук неминуемо отвлекся, глядя на то, как король облачается. — Пригласить мессира Рене сюда или вы выйдете, Ваше Величество? — поинтересовалась Сибилла. Бастиль причесался уже знакомой щеткой и ответил: — Мы выйдем к нему… И, Сибилла, освободите пока от цепи Хаука. — Как скажете, Ваше Величество, — она выполнила приказ и скрылась за дверью. Хаук даже не пошевелился, сидя все в той же позе, подтянув колени к груди. Мягкость Бастиля лишь раздражала, как и его молчаливая поддержка. Хаук хотел ненавидеть его так же сильно, как и Юдо, но не мог… Уже не мог. — Хотите что-то сказать, Хаук? Мы готовы вас выслушать. — Я не собираюсь говорить с вами о Тхиене. — Наши с вами истории похожи, Хаук, когда наш отец решил родить наследника Гастону, мы умоляли его не делать этого. Да и разве могли мы приказывать королю? Он был на шестом месяце, когда произошел выкидыш. Нас лишь в конце допустили в спальню, где он лежал на постели затопленной кровью. Его лицо было белым, как снег и жизнь по капле утекала из него. Наш отец знал, что умрет и все равно заставил нас дать клятву, что мы не будем мстить его альфе… Виною же смерти вашего тхиенского отца стал ваш брат — змея, пригретая на груди и обласканная, все равно змея. Мы можем понять ваши чувства и вам не нужно говорить, чтобы мы осязали вашу боль. В дверь постучали и Бастиль, забрав письмо из ящика, вышел в предпокои. Хаук до боли сжал кулаки, впиваясь в ладони ногтями. Слова Бастиля разбередили душу. Их судьбы были во многом близки, их тела желали друг друга, их души стремились одна к другой. Но ничего из этого не искупало тот факт, что Хаук — тхиенец, а Бастиль — иосмерийский король. На следующий день Эдит вывела его на полигон. И Хаук ощутил себя некомфортно в огромном скоплении народа. Около трети альф были ему знакомы в лицо или шапочно, но никто из них не был ему другом. Даже Жуль, казавшийся таким открытым и светлым, вызывал отвращение. Любой, кто посягнул бы на его омегу, попадал в статус врага. Ночь Хаук провел на подушках, а король с Ансельмом спали в кровати, не изменяя привычке. Бастиль хоть и не обращал на своего карманного альфу особого внимания, все равно давал касаться себя и шептать ласковый бред, который из фаворита лился рекой. И Хаук понял, что их близость была воспринята Бастилем, как исключение из правила. А, возможно, для него и не требовала и вовсе повторения, чего не мог сказать Хаук о себе. Желание быть с ним едва ли можно было удовлетворить одной ночью. Хаук боролся с собой каждую секунду, учитывая, что теперь его пристегивали лишь перед сном, все остальное время он мог пользоваться относительной свободой передвижений в рамках покоев короля. После визита Рене Бастиль снова сел работать, срочное совещание Совета скорее всего полностью посвящалось выстраиванию новой политики по отношению к Тхиену и разгорающемуся конфликту интересов на приграничной территории. Разговор, который Хаук слышал здесь в спальне, был лишь далеким отголоском обсуждаемых тем. Король несколько часов почти не отрывался от бумаг и карт, делая какие-то заметки, которые затем уплыли в неприкосновенный красный ящик. И Хаук мог бы поклясться, что содержимое этого ящика стоило бы жизни немалому количеству людей в случае пропажи. Ну, а ближе к вечеру, когда слуги сменили первую порцию оплывших свечей, Бастиль немного размялся, сменил одеяние на парадный костюм и мантию, и ушел на какой-то прием в сопровождении Ансельма. Хаука не взяли из-за последних новостей из Тхиена, ему милосердно давали время прийти в себя. Поэтому он — впервые за многое время в полнейшем одиночестве — достал второй свиток и погрузился на весь вечер в изучение дневников принца Валентина. Раньше одна мысль о принце Валентине приносила боль, но теперь, когда обоих отцов не стало Хаук уже не циклился на этом так сильно. Ему хотелось понять, что зашифровал в своих рисунках его иосмерийский родитель. Когда Хаук был совсем маленьким, принц любил играть с ним в загадки. Знал их великое множество и делился ими с сыном, искренне радуясь, когда тот мог угадать без подсказок. — Арнбранд! — послышалось откуда-то сбоку, и Хаук заметил летящий в него деревянный меч. Это был Оливье. Хаук подхватил игрушечное оружие, а затем отсалютовал. Оливье напал, так словно какое-то злое проклятье в него вселилось. Их знакомство начиналось со спарринга, но тогда Оливье вряд ли догадывался, что в дальнейшем оно будет стоить ему любимого омеги. Оливье хорошо дрался, умело, точно, яростно, но все равно недостаточно ловко. Не хватало реальной практики с настоящим противником, которого не встретишь на полигоне. Хаук получал уже давно забытое наслаждение от схватки. Раньше ему нравилось тренироваться с Оливье, да и сам Оливье нравился до поры до времени. Общение с ним и даже легкое покровительственное отношение. Альфу было искренне жаль. Поэтому Хаук длил мгновение до последнего, растягивая по секунде. Рядом с ними собралась толпа зевак, в числе которых был Жуль, настороженно наблюдавший за картиной. — Довольны своей жизнью, Арнбранд? — спросил Оливье, когда их мечи схлестнулись и они сошлись так близко, что и топор не проскочит. — А это имеет значение? Оливье вульгарно фыркнул, но поединок уже подходил к концу и Хаук выбил у него меч. Тот свалился в пыль прямо в ноги небольшой толпы, которая собралась вокруг них. — И снова вы победили, Арнбранд! — припечатал он. — Оливье… Оливье поклонился, а затем развернулся на пятках и ушел в противоположном направлении. Ну хотя бы с кулаками не полез, как Антуан. Эдит подошла к нему сзади, положила руку на плечо и легонько сжала. Хаук и без слов понял, что она на его стороне. Суровая и даже жестокая Эдит — встала на его сторону! Жуль сам приблизился к Хауку и привлек его внимание. — У Оливье сейчас не лучший период в жизни. Как вы понимаете… Хаук холодно взглянул ему в глаза. — Я был о вас лучшего мнения, Жуль. — А я не думал, что мой омега будет сходить по вам с ума?! Разве это справедливо? — на удивление жестко ответил он. — Король хотя бы был ласков. — Разве Валентин обижал? Жуль покачал головой. — Валентин вообще не касается меня, так словно я не существую. Он был готов подложить меня под короля, лишь бы поговорить с вами. Да и знали бы как обрадовался возможности сбагрить своего фаворита кому-то! Более отвергнутым я никогда в своей жизни себя не ощущал. — Так порвите с ним и найдите себе другого, — Хаук не особенно сочувствовал. Жуль был желаем многими омегами. — Тот же Венсан Оверьон будет искренне счастлив заиметь вас в своей постели! Или вам нужен лишь король? На меньшее ни вы, ни Оберон не согласитесь? Жуль поджал губы. — А если и так? Чем я хуже Ансельма? — Король вас не хочет. — А может, это вы не хотите, чтобы он меня позвал? — Король не подчиняется мне. — Но он вас желает. Едва не вырвал сердце Валентина из груди, наслаждаясь своей властью, а вы позволили. Смотрели только на него, и кто вы после этого?.. — Жуль, это взрослые игры, и вы в них ничего не поймете, — с горечью ответил Хаук. — Играть чужими чувствами жестоко, Арнбранд, я думал, вы это осознаете. Но кто я такой? — Держитесь как можно дальше от короля, Жуль, и попомните мое слово — он в вас не заинтересован. Жуль посмотрел на свои руки, опуская голову и Хауку даже показалось, что он прячет выступившую на глазах влагу. Неужели симпатия короля так много для него значила? Бастиль умел задурить голову так, что не отличишь правду от лжи, вот и Жуль поверил в его искренний интерес. Рад обманываться вновь и вновь. Но Хаук не собирался его жалеть. Будучи сыном герцога Оберона — Жуль особого горя не знал, а тут пришлось с чем-то сражаться впервые в его короткой жизни. Жулю требовалось наконец-то определится, будет ли он и дальше плыть по течению или начнет грести. Хаук решил, что это бессмысленное занятие, искать себе компанию среди присутствующих. Они были готовы его проглотить, желая лишь одного — услышать как можно больше подробностей о жизни с королем.