Метка невозврата

-…н Синь! Знакомый, беспокойный голос, словно доносящийся с расстояния в тысячу ли, эхом отдавался в ушах Фэн Синя. Его слабая ци, сплетенная с теплой, искристой чужой, дрогнула, забилась в меридианах; все существо Фэн Синя тянулось к источнику голоса, но тьма, густая и вязкая, словно тушь, не давала шевельнуть ни единым мускулом. Послышался другой голос, тоже смутно знакомый, наполненный, в отличие от первого, спокойствием и уверенностью. — …в порядке. …ждать… — Почему… долго… Должен был… уться… Фэн Синь!.. — …льнее тебя… ошо… Голоса обрывались, звучали то ближе, то дальше, не давая вникнуть в смысл произносимых слов. Водоворот тьмы кружил Фэн Синя, то поднимая на поверхность, то затягивая обратно в непознанные, пугающие глубины, и он барахтался, словно мотылек в паутине, сопротивлялся изо всех сил, потому что вне этой тьмы оставалось что-то… кто-то… Постепенно к звукам голосов прибавились и другие ощущения: едва уловимый запах хвои и сандала, железистая горечь на языке, тепло чужой руки, сжимающей его ладонь… Фэн Синь попытался пожать ее в ответ, но тело ощущалось непривычно, и вышло лишь слабо дернуть пальцами; человек рядом крепче сомкнул хватку и выдохнул: — Фэн Синь!.. — Н-ничего не вижу… — хрипло выдавил Фэн Синь. Попытка вдохнуть полной грудью отозвалась болью во всем теле, но голова, кажется, начала проясняться. Послышался не то выдох, не то смешок. Его ладонь отпустили, отчего Фэн Синь почувствовал смутное сожаление. — У тебя глаза закрыты, — ласково пояснил второй голос. Точно. Фэн Синь моргнул. Мир зарябил мутными цветными пятнами — словно кто-то мазнул акварелью по холсту реальности — но вскоре обрел знакомые очертания домика на горе Тайцан. Фэн Синь лежал на циновке, а над ним обеспокоенно склонились Се Лянь и Му Цин. У Му Цина под глазами залегли черные тени, губы дрожали; Се Лянь выглядел лучше, но улыбался с таким облегчением, что Фэн Синь с ужасающей ясностью осознал, что действительно был на пороге смерти. Вместе с сознанием вернулись и воспоминания о пещерах горы Шуйцзюнь: сражение с демонами, стремительно убывающие силы, резкая боль, хохот Ци Жуна и Му Цин… Му Цин! Фэн Синь попытался приподняться на локтях, но напряжение отдалось резкой болью во всем теле, и он, застонав, вновь обмяк на циновке. Мягкие руки Се Ляня легли ему на плечи. — Тебе лучше не вставать какое-то время. Твое духовное ядро было сильно повреждено, восстановление идет медленно… — Я же… чуть не умер, да? — Ватный язык едва ворочался во рту, и от усилий, которые потребовались на то, чтобы произнести несколько слов, накатила дурнота; мир завертелся бешеным колесом, и Фэн Синь судорожно вцепился в покрывало. Му Цин потянулся было к нему, но почему-то в последний момент сдержал себя и отвернулся. Се Лянь заботливо поправил на Фэн Сине покрывало. — Му Цин спас тебя. Он… При этих словах Му Цин вдруг порывисто поднялся и пошатнулся, с видимым усилием сохранив равновесие. — Мне пора. Думаю, моя помощь больше не требуется. — Му Цин! — дернулся Фэн Синь. — Постой… Се Лянь мягко накрыл его руку своей и обратился к Му Цину. — Да, Фэн Синь уже вне опасности. Но ты уверен, что не хочешь остаться? — У меня есть неотложные дела. — Что ж… Фэн Синь молча смотрел, как Му Цин исчезает за дверью, невольно вспоминая тот день, когда Му Цин покинул их. Тогда Фэн Синь впервые ощутил незнакомую, тянущую пустоту в душе — так бывает, если зайти в заброшенный дом. Кажется, совсем недавно тут горел очаг, смеялись дети и пахло свежей выпечкой, а сегодня дом тих и гол, и лишь затянутые паутиной глиняные горшки на столе да побитый молью плащ, что висит на ржавом гвозде у входа, напоминают о тех, кто жил здесь. Почему он опять сбегает? — Не сердись. Ему нужно побыть одному, — вздохнул Се Лянь. — Му Цин очень переживал за тебя. — Да он же и так всегда один, — с горечью прошептал Фэн Синь. — Я не понимаю… Он знал точно, что Му Цину не все равно, он видел слезы в его глазах и слышал надломленное «не оставляй меня одного», которое сейчас кололо под ребрами немым вопросом, смутной надеждой — так почему все еще нужно прятать глаза и исчезать, прикрывшись маской безразличия? — С ним все в порядке? Принц вздохнул. — Настолько, насколько это возможно. Му Цин почти полностью выложился, пока удерживал своей энергией твое духовное ядро. А когда мы вернулись сюда, он все равно продолжал делиться с тобой силой, несмотря на собственную рану. — И он называет себя благоразумным человеком, — пробурчал Фэн Синь. — Это же мог сделать ты, ему не стоило… Се Лянь хмыкнул. — Когда мы нашли его на горе Шуйцзюнь, тебе подобная мысль в голову тоже не приходила. — Это другое! — И почему же? Фэн Синь отвернулся: от хитрой улыбки Се Ляня на мгновение запылали уши. Это ведь действительно другое, разве нет? Му Цин же не мог действовать из тех же побуждений? …Или мог? Сердце трепетно сжалось, охваченное надеждой, когда в памяти возник Му Цин, растрепанный и отчаянный, безоглядно передающий ему духовную энергию. «Не оставляй меня одного…» — Действие проклятья прекратилось, как только я уничтожил прах Ци Жуна, но, если бы не он, для тебя было бы уже слишком поздно, — продолжил Се Лянь. Он взял руку Фэн Синя в свою, чтобы проверить пульс. — И все же мне кажется, что он винит себя. Он не говорил этого прямо, но… Фэн Синь раздосадованно цокнул языком. — Он же, мать его, спас мне жизнь! Чего он там опять себе надумал? Что ж, если он и в этот раз попытается увильнуть от разговора… нет, я этого не допущу. Се Лянь усмехнулся и кивнул, переместив пальцы с точки цунь чуть выше, на точку гуань. Его губы едва заметно шевелились. — Ваше Высочество, как же удалось найти прах Ци Жуна? Принц приложил палец к губам. Проверив пульс в оставшихся четырех точках, он нахмурился. — Я все расскажу, но позже, сейчас тебе надо отдыхать и восстанавливать силы. Выпей вот это, — он протянул ему пиалу с лекарственным отваром и помог приподняться, придерживая за плечи. Фэн Синь брезгливо сморщился, почуяв характерный аромат женьшеня, но покорно выпил и со вздохом снова опустился на циновку. — А я пока спущусь в деревню, раздобуду нам что-нибудь поесть. Линь Цяо варит прекрасный суп с имбирем и тофу! Фэн Синь мысленно возблагодарил небеса, что Се Лянь не планирует сам готовить еду, и прикрыл глаза, сосредотачиваясь на потоках энергии в своих меридианах. Энергии чужой, но до боли знакомой; теплый мерцающий поток обволакивал плотным коконом духовное ядро Фэн Синя, не давая угаснуть слабому огоньку его собственной ци, дрожащему, словно свеча на ветру. Не сосчитать, сколько раз им с Му Цином приходилось делиться друг с другом силой, но странно было ощущать в себе столько его духовной энергии сразу. Мягкая и искристая, она заполняла Фэн Синя целиком, ластилась к сердцу пушистым котенком, успокаивала, словно глоток мятного чая после трудного дня. Он не мог не вспоминать редкие моменты тишины между ними после тяжелых сражений бок о бок; если Фэн Синь получал серьезные ранения, Му Цин без раздумий брал его за руку, и под его ладонью вспыхивало жаркое пламя переплетающихся энергий. Он сидел тогда, чувствуя, как медленно отступает боль и невольно засматривался на Му Цина, хмурого и сосредоточенного, отчего-то всегда прячущего при этом взгляд. И фальшивая ненависть, за которую Фэн Синь цеплялся так упорно и бестолково, отступала вместе с болью, обнажая краешек чего-то другого, неназываемого. Он любил его — задолго до того, как понял это. И теперь он больше не мог отрицать это чувство, прятать от самого себя за шелухой выдуманных ссор и разногласий. Оно омывало его, баюкало, согревало не хуже чужой ци, пульсирующей в истощенных меридианах, и Фэн Синь сам не заметил, как погрузился в крепкий и спокойный сон. *** Фэн Синь проспал почти сутки, а проснувшись на следующее утро, уже чувствовал себя вполне сносно. Рана на плече, оставленная демоническим клинком, еще не затянулась. Неудивительно — все силы сейчас уходили на лечение куда более серьезной травмы — повреждения духовного ядра. Впрочем, об этом тоже можно было не беспокоиться. Фэн Синь был уже вне опасности и полное восстановление его собственных духовных сил было лишь вопросом времени, а усердные медитации (которые Фэн Синь, по правде говоря, терпеть не мог), ускорили бы этот процесс в разы. Се Лянь хлопотал над ним, как заботливая мамочка: проверял пульс, делился духовной силой, поил мерзким женьшеневым отваром и не позволял встать до тех пор, пока не счел это нужным. Он и супом Линь Цяо порывался покормить его с ложечки, но тут уж Фэн Синь окончательно возмутился, и Се Лянь со вздохом помог ему сесть и отдал пиалу. Суп, надо сказать, действительно удался на славу: густой и ароматный, с присущей имбирю остротой, что бодрила не хуже женьшеня. Фэн Синь умял все за один присест и попросил добавки, чем вызвал у Се Ляня неконтролируемо широкую улыбку. После обеда Фэн Синь засобирался на Небеса — не терпелось поговорить уже с Му Цином — и напомнил принцу, что тот так и не рассказал ему о том, что произошло. …Они сидели на циновке у столика — совсем как в тот день, когда узнали об исчезновении Му Цина — но на этот раз пили ароматный жасминовый чай. Горящие благовония вновь наполняли домик горьковатым древесным запахом, тонкие сизые струйки дыма змеились вверх, постепенно рассеиваясь в мягких солнечных лучах. — Мне очень жаль, что вам пришлось пройти через это, — говорил принц, опустив взгляд. — Мне следовало догадаться раньше, где Ци Жун прячет свой прах. Ведь он и вправду был у меня под носом! — Еще не хватало, чтобы и ты винил себя, — поморщился Фэн Синь, потягивая горячий напиток. — Все обошлось, и больше эта гадина не причинит никому вреда… Так где же был прах? — В гробнице моих родителей. Фэн Синь поперхнулся чаем и едва не выронил пиалу. — Не может быть!.. — Да. Совсем рядом… — вздохнул Се Лянь. — И ведь сопоставить факты было совсем несложно! В тот день, когда Сань Лан разрушил его логово, Ци Жун проник в императорскую усыпальницу и вскрыл гроб моей матушки. Он сорвал покровы, сберегавшие ее тело, и оно тотчас обратилось в прах. Когда я обнаружил, что он натворил, я был в ярости и был уверен, что он сделал это из ненависти ко мне, и только. А он смешал свой прах с ее, зная, с каким трепетом я буду хранить хоть что-то, что от нее осталось. Фэн Синь не знал, что сказать. Каково было Се Ляню уничтожать вместе с прахом Ци Жуна прах собственной матери, последнее напоминание о ней? — Я не сомневался ни секунды, — будто прочитав его мысли, твердо сказал принц. — Она ведь живет в моем сердце, да и душа уже не раз возвращалась в круг перерождений. Вы с Му Цином живы, и это самое важное для меня. Фэн Синь не удержался от улыбки. Се Лянь произнес это так, будто это была самая естественная вещь на свете — да так оно для него и было. Для Фэн Синя же дружба с Его Высочеством была самой настоящей драгоценностью, а его забота и неравнодушие — поводом для гордости. — А как ты понял, где искать? Гуцзы что-то видел? — Да, ведь Гуцзы был в тот день с Ци Жуном — я обнаружил его в гробу на месте моей матушки! Когда в пещере Ци Жун так неосмотрительно сказал, что знает, что я не замечу прах даже прямо перед собой, я начал смутно догадываться. Поэтому первое, что я спросил у Гуцзы, когда Лан Цяньцю удалось его немного успокоить, было о том, что он видел в тот день. Мои подозрения подтвердились, а об остальном ты можешь догадаться, — пожал плечами Се Лянь. — Я уничтожил прах и сразу возвратился назад. Но если бы не Му Цин, ты бы не протянул до моего возвращения… Фэн Синь судорожно вздохнул. — Он понимал, что не сможет остановить действие проклятья, и все равно пытался спасти меня… Я не понимаю. Все эти годы он считал меня врагом… — Это не так. Он никогда не считал тебя врагом. — Откуда тебе знать? — Но ведь и ты никогда не ненавидел его по-настоящему, разве не так? …Но он думал, что ненавидел. Разве это не одно и то же? — А что сталось с Гуцзы? — спросил Фэн Синь. Разговоры о Му Цине сейчас лишь бередили сердце. — О, с ним все в порядке, не считая сломанного ребра, но я вылечил его. Мальчик, конечно, сам не свой после всего случившегося и плачет по «папе», но Лан Цяньцю долго говорил с ним, и, кажется, он все понял… Что ж, его приемные родители — хорошие люди, они очень переживали и теперь глаз с него не спустят. Да и Цяньцю обещал заглядывать. Думаю, с Гуцзы все будет хорошо. — тепло улыбнулся принц. Они разговаривали еще около получаса, но Фэн Синь то и дело терял нить беседы: ему не терпелось скорее вернуться в Столицу. Чайничек чая еще не успел опустеть даже наполовину, когда он не выдержал и поднялся на ноги, со стуком опустив пиалу на стол. — Я пойду, Ваше Высочество, — сказал он. — Спасибо за все, что сделал для меня… и для Му Цина. Се Лянь усмехнулся, поднимаясь следом. — А я уж думал напомнить, что у тебя есть дела поважнее, чем прохлаждаться тут со мной! — Принц крепко обнял его на прощание, и Фэн Синь покинул домик на горе Тайцан, аккуратно прикрыв за собой хлипкую деревянную дверь. Что ж… Се Лянь не был бы Се Лянем, если бы не понимал его чувства. Может быть, он и насчет Му Цина прав? Может быть, Му Цин и правда тоже не ненавидит его? Хотелось бы верить. *** Небесная Столица встретила Фэн Синя привычным гамом, блестящими после дождя мостовыми, красноватыми отблесками закатного солнца на золотых крышах пагод. Легкий ветерок бросил ему в лицо ворох влажных яблоневых лепестков, игриво встрепал волосы. Он убрал за ухо непослушную прядь и с наслаждением вдохнул полной грудью цветочный аромат. После пережитого все чувства словно обострились; побывав на пороге смерти, Фэн Синь чувствовал себя живым как никогда раньше. Резиденция Сюаньчжэня была заметна издалека: строгое, изящное здание из белого мрамора с покатыми темными крышами и черными фризами с серебряной росписью (единственными декоративными элементами дворца). По сравнению со многими другими дворцами Столицы — роскошными, величественными, богато украшенными — он смотрелся диковинно. Даже дворец Фэн Синя выглядел богаче — хотя Фэн Синь к роскоши относился равнодушно и в строительстве участия не принимал, выдвинув лишь одно требование: «чтобы без всяких этих штучек-дрючек». И дворец Му Цина единственный во всей столице был обнесен высокой каменной стеной. Уже у самых ворот Фэн Синь запоздало подумал, что даже не заглянул к себе, чтобы привести себя в порядок. Что ж, все равно это не помогло бы унять бешено колотящееся сердце. Он глубоко вдохнул и выдохнул, медленно пропуская воздух сквозь сжатые зубы, прежде чем поднести руку к дверному молотку. В тишине, характерной для резиденции Му Цина, стук прозвучал слишком резко и гулко. Открывать не спешили, и Фэн Синь нахмурился: обычно младший служка открывал визитерам сразу. Неужели Му Цин распустил слуг и ушел в медитацию? В таком случае стучи — не стучи, никто не откроет. Конечно, Фэн Синю медитация была тем более необходима, ведь собственных сил еще было как у котенка, и восстанавливать их до привычного уровня после таких повреждений нужно было осторожно и вдумчиво. Но он стоял у тяжелых железных ворот, помятый и встрепанный, и ждал, судорожно соображая, с чего начать разговор. С каждой минутой ожидания в груди нарастало иррациональное беспокойство, и Фэн Синь мысленно себя одернул — в конце концов, худшее уже было позади. Прошла минута, две… пять, десять — никто не открывал, и разочарованный Фэн Синь уже собрался уходить, когда услышал характерный звук отодвигающегося засова. Он тут же развернулся, готовясь к очередной словесной (а если понадобится, то и реальной) баталии с рачительными служащими дворца Сюаньчжэня, которые слишком ревностно охраняли покой своего хозяина. Ворота открылись, и у Фэн Синя пересохло в горле. Вопреки ожиданиям, перед ним стоял Му Цин собственной персоной. Увидев Фэн Синя, он широко распахнул глаза и стиснул пальцы на створке ворот. — Опять явился без приглашения? — Будто ты меня пригласил бы, — привычно огрызнулся Фэн Синь и тут же прикусил язык. Му Цина он явно застал посреди тренировки: волосы растрепались, рубаха прилипла к телу, глаза лихорадочно блестели. Залегшие под ними тени были глубже и чернее, чем вчера. Он вообще спал? — Ты в своем уме? Тебе не тренироваться сейчас надо, а отдыхать! Му Цин негодующе сверкнул глазами, отступая на шаг. — Это тебя не касается! — Его взгляд скользнул по Фэн Синю и задержался на левом плече, где из-под некрасиво оборванного рукава виднелась покрытая бурыми пятнами повязка. — Тебе надо было остаться у Се Ляня еще на несколько дней, — более мягким тоном добавил он, сложив руки на груди. — Быстрее бы восстановился. Зачем пришел? — Поговорить. Только не отпирайся, ладно? — быстро добавил Фэн Синь, видя, как напрягся Му Цин. Однако, вопреки его ожиданиям, Му Цин склонил голову и посторонился, позволяя Фэн Синю пройти. Заперев ворота, он двинулся ко входу во дворец, заметно прихрамывая. Фэн Синь прикусил губу, заглушая воспоминания о демонических псах. — Тренироваться с такой раной… — буркнул он, следуя за Му Цином. — Я же сказал, это не твое дело. Сам-то сейчас тоже не медитацией занимаешься! — процедил Му Цин, кинув хмурый взгляд через плечо. — И куда ты дел свой лук? Ты же с ним не расстаешься. Фэн Синь хлопнул себя по лбу. Как же надо было переволноваться, чтобы забыть про Фэншэнь? — Наверное, оставил у Се Ляня. Потом заберу. Он проследовал за Му Цином сквозь пустынный холл к небольшой чайной комнате. Никого из слуг видно не было — скорее всего, Му Цин действительно распустил их, но вот отчего-то на этот раз вместо медитации он вздумал измотать себя еще больше. — Я сейчас, — ровно сказал Му Цин, жестом приглашая Фэн Синя в комнату. Сам он быстро, насколько позволяла хромота, направился к лестнице, ведущей на второй этаж. В его резиденции всего два этажа и было — невиданная скромность для небожителя. Фэн Синь хотел было для верности крикнуть ему вслед, чтобы не вздумал сбегать, но вовремя передумал. Это же его собственный дворец, и Фэн Синя он сюда уже впустил вопреки всей своей извращенной логике. Фэн Синь, пусть и нечасто, бывал у Му Цина раньше, и эта чайная комната была ему знакома. Простая, но изысканная, как и все остальные помещения дворца; здесь не было почти ничего лишнего, ничего непрактичного. Разве что несколько картин и свитков с изречениями из Дао дэ Цзин служили украшением стенам, обитым панелями из красного дерева. Третью панель справа, со стыдом вспомнил Фэн Синь, пришлось полностью заменить после того, как он пробил ее кулаком. Дважды. А потом для верности впечатал туда Му Цина. В центре комнаты находился низенький столик с двумя циновками по обеим сторонам. Он был начищен до блеска, но как-то вызывающе пуст, будто находился здесь только для вида. Возможно, так оно и было. Вряд ли Му Цин использовал чайную по прямому назначению — чай можно попить и в своих покоях, а гостей он не жаловал. Мягкий розовый свет, характерный для закатов в Небесной Столице, проникал сквозь узорчатые деревянные решетки на окнах, расписывая помещение причудливым и нежным орнаментом. Фэн Синь нетерпеливо мерил шагами комнату, заложив руки за спину — томительное ожидание было хуже пытки. Взгляд привлекла одна из картин — классический, на первый взгляд, горный пейзаж шань-шуй. Аккуратные, тонкие штрихи черной туши обрисовывали лесистые холмы, озера и далекие горные пики — а на их фоне цвело яблоневое дерево, исполненное небрежными яркими мазками. Огненные птицы прятались в зеленом буйстве пышной кроны; пенные бело-розовые лепестки опадали на голые скалы. Необычность картины потрясала: две совершенно разных художественных техники чудесным образом слились в единое целое, переплетясь в неуловимой, но стройной гармонии. Только сейчас пришло в голову, что ничего лишнего Му Цин никогда не держал, а значит, подобная живопись ему действительно нравится. И почему Фэн Синь никогда раньше не задумывался, чем тот интересуется, кроме боевых искусств, чем занимается в часы, свободные от сражений и исполнения молитв? Раздался мягкий звук шагов, и за спиной Фэн Синя что-то звякнуло. Он резко повернулся. Му Цин сосредоточенно раскладывал на столе чистые бинты; рядом была приготовлена чаша с водой и уже открытая баночка с мазью. Закончив с приготовлениями, он поднялся на ноги. — Тебе надо сменить повязку, — тон его был непреклонен, но Фэн Синь от неожиданности все же заупрямился: — Эм… Му Цин, тебе не стоит… все в порядке, она почти затянулась! Му Цин приблизился к нему почти вплотную, легонько прошелся пальцами по подмокшей повязке и с укором взглянул на Фэн Синя. — Затянулась, значит? — Не трогай, — пробурчал Фэн Синь, отталкивая его руку. — Я же сказал, я в порядке. — Демонические клинки обычно пропитаны ядом, — отрезал Му Цин. — За такими ранами нужен тщательный уход. А учитывая твое состояние… — Да в порядке я! Что, не справлюсь с такой царапиной? — продолжал отпираться Фэн Синь. Кончики ушей покалывало жаром. — Либо я меняю тебе повязку, либо проваливай и разговаривай сам с собой, — жестко пресек дальнейшие споры Му Цин. По крайней мере, упертость засранец не растерял. Но сейчас это не было оружием, направленным на Фэн Синя. Это было заботой. — Черт с тобой, ладно, — сдался Фэн Синь и неуклюже уселся на циновку. Му Цин опустился рядом на колени и едва успел остановить Фэн Синя, уже закатавшего остатки рукава и пытавшегося не слишком аккуратно размотать прилипший к ране бинт. — Осторожно, болван! Дай я. Умелые пальцы аккуратно поддели бинт, потянули, стараясь не причинить ни малейшей боли. Сняв повязку, Му Цин смочил водой чистую тряпицу и поднес ее к ране, осторожно промакивая запекшуюся по краям кровь. Больно не было, но прохладная нежность этих прикосновений послала по руке волну мурашек, и Фэн Синь вздрогнул. Му Цин тут же замер. — Больно? — обеспокоенно спросил он. — Нет, нет, — смущенно заверил его Фэн Синь. — Нет, я просто… Все в порядке, правда. Му Цин кивнул и потянулся за мазью. Горький лекарственный запах ударил в нос, когда он зачерпнул ее пальцами и поднес к плечу Фэн Синя. — Может щипать, — предупредил он, и Фэн Синь еле сдержал нервный смешок. Так странно. Он-то готовился к тому, что Му Цина придется ловить по всей столице и сковывать по рукам и ногам, чтобы добиться разговора. А Му Цин мало того, что беспрепятственно его впустил, так еще и раной его заняться вздумал… В груди пекло, как от пожара. — Спасибо, что спас мне жизнь, — тихо произнес он. Рука Му Цина дрогнула, и вязкая капля мази скользнула вниз по предплечью Фэн Синя. — Се Лянь сказал, что если бы не ты… — Фэн Синь, — неожиданно холодно процедил Му Цин, и Фэн Синь, осекшись, повернул к нему голову. Длинные ресницы дрожали, на скулах ходили желваки, заготовленный заранее бинт смялся в сжатом кулаке. Впрочем, Му Цин быстро взял себя в руки, и произнес тихо и четко, расправляя повязку в ладонях: — Твоя благодарность ни к чему. Ты пострадал из-за меня. И я возвращал долг. Сиди тихо, черт тебя дери! — прикрикнул он на Фэн Синя, ощутимо дернувшегося при этих словах. — Долг?.. — хрипло переспросил Фэн Синь. — О чем ты говоришь? Какой, к черту, здесь может быть долг?.. "Если сдашься — не прощу". "Не оставляй меня одного". Му Цин сжал зубы и не ответил, сосредоточенный на перевязке. Его прикосновения были все так же осторожны, но теперь отчего-то жалили, жгли. Спину он держал неестественно прямо, будто из последних сил — ни единого раза на памяти Фэн Синя он не позволял себе нарушить осанку при посторонних. …Как же Фэн Синь не хотел больше быть посторонним. — Ладно. — Фэн Синь глубоко вздохнул, пытаясь совладать с эмоциями. — Не так уж важно, почему ты это делал, я все равно благодарен тебе. И ты не виноват в том, что произошло. Му Цин закрепил бинт и отодвинулся от Фэн Синя. На его лице вновь была привычная застывшая маска безразличия, которая уже давно не могла обмануть, но которую все равно хотелось содрать с его лица, смять, выкинуть, чтобы видеть теперь только его настоящего… — Да, если бы ты рассказал мне, все могло быть по-другому, но… Мы ведь только и делали, что враждовали. Конечно, ты мне не доверял. Му Цин неопределенно хмыкнул, складывая руки на груди. Фэн Синь не видел больше в этом жесте ни капли высокомерия — это была защита. Тебе не надо больше защищаться от меня, но сможешь ли ты принять это? — Я сожалею. — Фэн Синь сглотнул, но ком в горле — вязкий, тяжелый — никуда не делся. — Что все эти годы… я не был рядом… И не был тебе другом. Я был неправ. Я должен был… — Зачем ты говоришь мне это? — перебил его Му Цин. Глаза его метали молнии. — Пустыми сожалениями не изменить прошлое! Ничего не изменить! И в особенности того, что ты меня ненавидел! — Но я не ненавидел тебя, Му Цин! — воскликнул Фэн Синь со всей искренностью, на которую был способен. — Думал, что ненавижу, хотел ненавидеть — но я лишь обманывал себя! Обманывал, чтобы заглушить боль! Потому что, черт побери, мне было больно, когда ты ушел, когда ты… бросил нас, даже не объяснив ничего толком! Черт, да ты мне и двух слов не сказал на прощание! Как я должен был чувствовать себя? И потом… — Снова все вертится вокруг тебя! — процедил Му Цин, поднимаясь на ноги. — Тебе было больно, ты хотел меня ненавидеть, ты обманывал себя… А каково было мне, ты не думал? Твоей семьей всегда был Се Лянь и Их Величества, но у меня ведь тоже была семья, о которой нужно было заботиться! — Я знаю, Му Цин, я понимаю это сейчас, и… — Понимаешь? — выплюнул Му Цин. — Сомневаюсь. Он приблизился к окну и распахнул ставни, будто ему не хватало воздуха. Ничем больше не сдерживаемое закатное солнце мягко вплыло в комнату, растекшись по встрепанным серебряным волосам. Словно кровь. Фэн Синь затряс головой, отгоняя еще такие свежие воспоминания. — Во всяком случае, я хочу тебя понимать, — сказал он, тоже вставая. Му Цин застыл у окна, впившись пальцами в подоконник — прямой, как стрела, готовая сорваться с тетивы. — Я был несправедлив к тебе. Я был неправ. Прошлого не изменить, но я… хочу изменить настоящее. И будущее. Я хочу, чтобы ты доверял мне. Хочу искупить свою ви… Из-под напряженных пальцев Му Цина по подоконнику змейкой побежала трещина. Он резко повернулся, сжав кулаки — тяжело дышащий, с покрасневшими глазами. У Фэн Синя слова застряли в горле при виде того, как беззащитно дрогнули плечи Му Цина, нарушив идеальную осанку. — Вина, значит. — Му Цин, я… — Уходи, — прошипел Му Цин, прожигая Фэн Синя черным, мучительным взглядом. — Я не желаю, чтобы ты успокаивал свою гнилую совесть за мой счет. — Это не так! — Неужели?.. Фэн Синь шагнул к нему. Он хотел сказать, что совесть ни при чем, что он действительно не хочет больше враждовать (и никогда по-настоящему не хотел), что искренне хочет заслужить доверие, что видеть Му Цина на пороге смерти было для него страшнейшей из мук… но с губ отчего-то сорвались совсем другие слова. — Тогда, на мосту, ты сказал, что хотел быть другом Его Высочеству. Что… что насчет меня? Му Цин моргнул, попятился, вжался бедрами в подоконник. — Что?.. — Что насчет меня? — повторил Фэн Синь, делая еще один шаг навстречу. Выдержка лопалась, как тонкая корочка льда под сапогом. — Хотел ли ты быть другом мне? Хотел ли ты быть мне хоть кем-то? Му Цин широко распахнул глаза. — Фэн Синь? Фэн Синь поцеловал его — жадно и настойчиво. Вцепился в плечи, словно Му Цин был единственной опорой в разваливающемся на части мире. Му Цин мгновенно закаменел всем телом, вскинул между ними ладони. И с силой оттолкнул Фэн Синя от себя, прижав руку к губам. Фэн Синь резко выдохнул, осознавая, что сейчас произошло. — Му Цин, — произнес он севшим голосом, понимая, что терять больше нечего. — Я люблю тебя. Му Цин медленно поднял на него нечитаемый взгляд. — Убирайся. — Му Цин… — Вон! Му Цин взмахнул рукой, и чайный столик, сметенный с места ударом духовной силы, врезался в стену. Фэн Синю показалось, что удар пришёлся по нему самому. Он медленно развернулся на ватных ногах и вышел, больше не глядя на Му Цина. За его спиной с шелестом упал с поврежденной стены пейзаж с яблоневым деревом, разорвавшись точно посередине.