Дракон великий огненно-красный

Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, – (Псалтирь 138:7-9)

Ева моргает, и в ту долю секунды, когда глаза ее видят темноту, происходят сразу две вещи. Во-первых, в памяти всплывает все – как она летала, как падала. Ева вспоминает дни и годы и обещание веков, тысячелетий в Раю, а также выцветшие краски недолгой земной жизни. Воспоминания возвращаются ручейком, однако Ева чувствует их настоящую, удерживаемую плотиной мощь. Думает, что же будет, если плотина рухнет. Самое главное: теперь Ева помнит Вилланель; помнит, как наблюдала за ней. И этого пока должно хватить. Во-вторых, к ее горлу подставляют нож. Необъяснимым образом, ее первой реакцией становится вывод: ох, вот вляпалась так вляпалась. Дело в том, что ей подвластны мысли и память – эфемерные вещи. Она могла управлять ими; в этом заключалась ее работа. При желании она могла заставить их исчезнуть – ничего сложного. Да и вернуть их при желании легко (а она желает). Повелевать мыслями – в этом и заключается ремесло ангелов. А вот инстинкт… Инстинкт – штука исключительно человеческая. И оказывается, что у Евы инстинктов предостаточно. Ей не терпится все рассказать, начиная с Небес и заканчивая этим моментом в настоящем, собрать все кусочки паззла и найти причину. Но вопросы всплывают и снова погружаются на дно во мгновение ока. Ева в смертельной опасности, так что она, держась за край ступени, на которой сидит, приказывает всем мышцам замереть. Сильные колени фиксируют сзади ее бедра, а изгиб локтя сжимает горло, в которое упирается острие. Ева попала по-крупному. Нетрудно догадаться, чья рука держит нож. – Кто ты? – раздается над ухом голос Вилланель, звенящий настойчивостью. – Почему ты меня преследуешь? Ева пытается было сглотнуть, но мышцам горла не удается завершить движение, потому что Вилланель, удвоив силу захвата, перекрывает ей воздух. Среди нарастающей паники Ева вдруг понимает, что люди – существа хрупкие, что они иногда умирают и что она сейчас практически человек, и с трудом произносит: – Не… преследую… Хватка едва заметно ослабевает, зато удерживающие ее на месте бедра сжимаются крепче. Ева старается вспомнить о боли, ведь теперь она знает, что это такое, но рядом с Вилланель очень легко забыть… Рядом с Вилланель, в чьей натуре заложено причинять страдания – больше, чем от пистолета или от клинка. Подошвы дешевых сандалий стучат по камням мостовой, пока Ева извивается в надежде вырваться. Во дворе пусто, а с улицы происходящее не видно. Может, кто-нибудь появится из соседнего подъезда или выглянет из окна, но Ева уверена, что Вилланель даже тогда найдет способ выйти сухой из воды. – Ты была в Лондоне, – резко говорит Вилланель, – а теперь ты здесь. Это не случайно. Ева проглатывает панику, старается выдохнуть и вдохнуть. Трудно не обращать внимание на то, что до нее дотрагиваются: внутренняя сторона обнаженного локтя Вилланель плотно прилегает к горлу; костяшки пальцев, удерживающих нож, касаются шеи. Трудно не обращать внимание на то, что у нее есть кожа и способность чувствовать, и что Ева чувствует прикосновение Вилланель. – Ладно, ладно, – выдыхает она. – Да, я преследовала тебя. – Откуда ты знаешь, кто я такая? Ты шпион? На кого работаешь? Разве Ева не являлась в какой-то мере шпионом, выведывая все подробности о жизни Вилланель с самого рождения? – Я твой… – Тут она замолкает, хоть и горит желанием признаться, рассказать все, объяснить Вилланель, что это же она… «Это ведь я, я знаю тебя». Глупый, наверное, порыв и крайне эгоистичный. Но, когда Ева пала с Небес, она прекратила делать так, как подобает, и начала делать то, что хочется. Она думает: «Ну, выкладывай». И следует своему совету: – Я твой ангел-хранитель. Хватка Вилланель не ослабевает, нож ни на секунду не вздрагивает в руке. Вот это профессионализм! – Ты что-о? – Ангел. – Ева морщится от смущения, и это просто невероятно: она может погибнуть в любую секунду, но как-то находит время смутиться. – Я ангел-хранитель. Твой. – Очень смешно! – Вилланель хохочет позади Евы. – Лучшая история из всех, которые я слышала. Спасибо, что развлекла, но теперь я затащу тебя вот за эту стену и прикончу. Она грубо поднимает Еву на ноги и ведет, спотыкающуюся, не переставая сжимать горло и подталкивая упирающимся в поясницу острием ножа. Ева снова чувствует страх и вспоминает боль. Она не хочет умирать. Конечно, было бы интересно погибнуть от руки Вилланель, этого маэстро по части великолепных излишеств, но… нет, нет! Ева отказывается заканчивать свою мысль, запрещает себе это, потому что хочет жить и дальше. Так что она выпаливает скороговоркой все, что приходит в голову: – Не надо! Это не шутка, я… я знаю тебя! Тебя зовут Оксана Астанкова! Ты родилась в деревне Гризмет, это в России, и провела половину детства в детдоме. Сразу после школы тебя арестовали за убийство. Ты наемная убийца, владеешь шестью языками. Я знаю тебя! – Значит, прочитала досье. Тоже мне, удивила… Рукой, сжимающей нож, Вилланель нащупывает замок на воротах из вертикальных досок, за которыми виднеется темнота. В этом закутке никто случайно не обнаружит тело. Но тут в голову Евы приходит новая идея, заставляющая выкрикнуть: – Нет! Подожди, я знаю тебя – тебе снится женщина! Я могу тебе все об этом рассказать. Она учительница… Пальцы вокруг горла обрывают ее слова, когда Вилланель впечатывает ее в деревянную створку. Они так близко, что Еву грозит поглотить сумасшествие. Расстояние между ними меньше, чем вчера на улочке Лондона, и теперь Ева чувствует мшистый запах парфюма и горячее дыхание. «Вилланель», – без остановки крутится у нее в голове, что не удивительно. – Она… – начинает Ева, но горло снова сжимается. На этот раз не из-за сильных пальцев – хватка ослабла и служит на данный момент лишь предостережением, – а потому что из-за внезапной сухости во рту язык отказывается шевелиться. Взгляд Вилланель ничего не выдает. Ева надеялась, что вблизи получится увидеть в этих глазах что-то особенное, но они самые обыкновенные, просто глаза… Хотя в них, кажется, видно даже меньше обычного. Они отражают все вокруг и смотрят не отрываясь, и Ева чувствует себя букашкой под микроскопом. – Ты хочешь… – продолжает она, работая непослушной челюстью. – Она брюнетка, кудрявая. Тебе нравится смотреть на нее. Ты хочешь ее поцеловать, то есть… во сне. Вилланель все еще смотрит не моргая, но громко сглатывает, и Ева понимает, что достучалась до нее, что дернула за правильную ниточку – или за неправильную, в зависимости от того, что произойдет дальше и как сильно Вилланель решит надавить на нож, упирающийся в бедро Евы. – Ты видела мои сны? – спрашивает Вилланель тихо, размеренно. – Да! Я ангел, ангел-хранитель. Это моя работа. Клянусь… – Докажи. – А не могли бы мы… – Ева переминается с ноги на ногу, все еще удерживаемая давлением руки и ножа, – пойти куда-нибудь… Вдруг нас увидят. Кивнув, Вилланель отпускает ее горло, но сразу же хватает за талию. – Хорошая идея. В квартире будет проще тебя убить, аккуратней получится. В ванне. Это не совсем то, что имела в виду Ева, но лучше, чем ничего. Вилланель затаскивает ее в один из подъездов, вверх по широкой винтовой лестнице. Теперь Ева узнает это место. Что-то внутри нее нашептывает: «Я дома», – хотя на самом деле это не так, ведь ее настоящий дом далеко наверху, на совершенно другом уровне существования, и она туда, скорее всего, никогда больше не вернется. Даже если бы они и встретили кого-нибудь на пути, то выглядели бы как близкие друзья или даже влюбленные, которые не в состоянии оторваться друг от друга ни на секунду. Конечно, скрытый между ними клинок впивается в бок Евы, а она лучше всех на свете знает, что Вилланель способна сделать с ножом, сделать с ней. Стоит им пересечь порог, как Вилланель разворачивает Еву и толкает к стене. Еве хочется закрыть глаза, когда уверенные руки обыскивают ее, проводя по торсу, вдоль каждой ноги и даже по шее под волосами, однако вместо этого она заставляет себя рассматривать давно не крашенную, шелушащуюся стену, так хорошо известную ей, и все же забытую в один миг вместе со всем остальным. Да, находиться перед острием ножа в руке Вилланель опасно, но все же лучше, чем быть ничем. Ладони скользнули вниз по спине, не обнаружив, разумеется, ничего особенного. Спина только немножко побаливает, хотя прикосновения Вилланель ничуть не грубые. Довольная результатом обыска, Вилланель делает шаг назад и вот уже исчезает в глубине квартиры. Ева же остается на пару секунд у стены, прижавшись к ней ладонями и щекой и все еще пытаясь освоиться с новыми ощущениями: ее легкие сжимаются и словно коллабируют, а сердце бьется в ускоряющемся ритме. Давным-давно, тысячи лет назад, такие вещи были частью ее жизни, но теперь все непривычно, словно для младенца. Квартира кажется знакомой. Ева хорошо знает ее, в приступе головокружения вспоминает каждый угол. Она помнит теперь и другие вещи, однако далеко не всё. Хотя достаточно, чтобы распознать пробелы. Она будто стоит перед плотиной, вцепившись пальцами в расползающиеся по поверхности трещины и всеми силами удерживая преграду на месте. Ева нерешительно входит в гостиную, где Вилланель, променяв нож на пистолет, направленный пока что в пол, с чавканьем жует грушу. Вся эта расслабленность – лишь притворство. Достаточно самого легкого подозрения, чтобы пуля оказалась в сердце Евы. – Садись, – говорит Вилланель с полным ртом, не обращая внимания на текущий по подбородку сок. Никакого чувства стыда, отмечает про себя Ева. Это лишь один из пунктов, подтверждающих, что перед ней действительно та самая женщина, за которой она наблюдала многие месяцы; что эта женщина реальна, что она здесь, что Еве пришлось пасть с Небес, дабы увидеть ее. Но лучше не задумываться о цене вещей, об их настоящей ценности и частом несоответствии между этими двумя понятиями: такие мысли – всего лишь попытка распознать суть происходящего, а Ева давно насмотрелась на то, как они съедают людей изнутри. Откуда ей знать, что она, бывший ангел, не угодит в ту же западню? Так что она решает об этом не думать. Ева присаживается на диван: ступни все еще горят после марш-броска. Вилланель устраивается на кофейном столике напротив, поджав под себя ногу и держа в руках пистолет и грушу так, будто взвешивает их. Хотя на самом деле она взвешивает ценность Евы, Евиной жизни, и все присутствующие отлично это понимают. Определение ценности – это, судя по всему, насущная тема для них обеих. В представлении Евы одна чаша с легкостью перевешивает другую, однако Ева не собирается опускаться до метафор, и поэтому ее размышления не столь наглядны, как у Вилланель, чьи груша и пистолет определяют, что за капля упадет следующей на пол: либо прозрачная, сладкая и полная летних ароматов, либо пряная, алая и намного более густая – если в жилах Евы вообще течет кровь. В эту самую секунду Ева понимает, что ей неизвестно, способна ли она умереть. В голове всплывают смутные (и смутно пугающие) воспоминания о существовании в образе ангела, о Небесах. Но, если не считать их, она, кажется, просто человек. Возможно, испытываемый на данный момент парализующий страх все-таки уместен. – Если ты ангел, где твои крылья? – интересуется Вилланель. – Нда… Хороший вопрос, – отвечает Ева, словно в трансе. Вилланель контролирует свою мимику: обычно она бы изогнула бровь и слегка усмехнулась, наклонив голову, но сейчас выражение ее лица неестественно бесстрастно. Ева предпочла бы не знать ничего из этого. Тем временем Вилланель нетерпеливо взмахивает пистолетом: – И каков же на него ответ? – Э-э… все не так просто. На самом деле у меня никогда не было крыльев – таких, какими ты себе их воображаешь. И все же они были. Просто я существовала без физической оболочки, так что все теперь в новинку. Сегодня утром я ущипнула себя, и было больно, представляешь? – Ева неубедительно смеется. Вилланель даже не улыбается. – Значит, ты не можешь летать? Как в историях? – Нет. – Хм, невезуха. – Откусив от груши, Вилланель продолжает таким тоном, будто они ведут обычный разговор: – Знаешь, однажды я нашла птичку, когда была еще ребенком. Не знаю, что это была за птица. Маленькая и коричневая. Скакала по огороду со сломанным крылом. Отец сказал, что она, скорее всего, умрет. Что ее съест змея или птица побольше. – Вилланель, поведя плечом, пристально смотрит на Еву, практически не моргая. Ева пытается тоже не моргать, но глаза начинает жечь, отчего приходится зажмуриться, иначе польются слезы. Вилланель рассказывает дальше: – Значит, я взяла ее домой. Посадила в коробку и кормила зернышками, иногда кусочками фруктов. Иногда держала ее и гладила крылья, мягкое оперенье. Выздоровев, птичка начала летать по комнате и биться в стекло. Она хотела на свободу. И знаешь, что я потом сделала? – Что? Губы Вилланель расползаются в улыбке, но она тут же сжимает их в плотную линию. – Я взяла птичку в руку. Держала ее, чувствуя биение маленького сердца – такое быстрое и едва ощутимое. А потом свернула ей шею. – Вилланель бросает огрызок через плечо, и он влажно падает на пол. – Так что, наверное, оно и к лучшему – что у тебя нет крыльев. – Внезапно Ева оказывается под прицелом. – Ну, давай, объясняй. Ева переводит взгляд с глаз Вилланель на чернеющее дуло пистолета и не видит почти никакой разницы. Облизнув губы, она начинает: – Э-э… – Еще раз облизывает губы. Почему они такие сухие? Когда она в последний раз пила воду? Как же утомительно – следить за потребностями человеческого тела. И вообще, она очень устала. Даже сильнее, чем можно было ожидать после падения с Небес, ночи в лесу и блужданию по Европе. Ее подташнивает, голова кружится и болит. Целый список симптомов. Может, она больна. Вдруг после тысячелетий на Небесах нужно заново приобретать иммунитет? Она пытается начать еще раз: – Ну, я знаю, что ты не верующая. Но ты же знакома с основами, да? Я ангел. С небес. Да, Бог на самом деле существует, и… – Меня интересует не это, – фыркает Вилланель. – На это мне наплевать. Объясни, почему мы встретились в Лондоне и как ты оказалась здесь. – О! Я… я не знаю. – Ты не знаешь. Ева кивает: так оно и есть. – Хм. – Вилланель качает головой из стороны в сторону, тем самым раскачивая мир Евы в самом прямом смысле слова, будто тонущий корабль. – Если ты мой ангел-хранитель, то должна быть в курсе всего, чем я занимаюсь, ведь так? – Да. Если точнее, я начала совсем недавно, чуть больше года назад… – Она закрывает рот, прежде чем снова уйти в пространные объяснения, и старается сфокусироваться. Однако ей все труднее связывать слова в предложения. Может, она проголодалась? Как чувствуют себя люди, испытывающие голод? – Так оно и есть. В принципе. Вилланель хищно усмехается. – Хорошо. Можешь доказать? Знаешь, что я делала в субботу вечером? – Конечно. – И что же? В шесть. Ева вспоминает: – Ты ужинала. В своей кровати. Это была еда на вынос, из японского ресторана. – О’кей. Тот же вечер, в девять – У тебя… – Ева замолкает. Все это начинает казаться игрой, а она отказывается быть пешкой. – У тебя были в гостях… женщины. – И? Ева выдыхает через нос. Как отвечать на такие вопросы, когда голова буквально раскалывается? – Ты мне не веришь? – Пока нет. Ты подглядывала? Ева ерзает на диване, надеясь, что Вилланель не истолкует это превратно. Но серьезно: она едва сдерживает тошноту, вот-вот упадет в обморок… Открывать рот в таком состоянии опасно. – О-о, стопудово подглядывала! Я польщена. – Это моя работа! Вилланель выпрямляется, красуясь, как павлин, и откладывает пистолет в сторону. Соприкоснувшись со стеклом, металлический бок увесистого оружия издает резкий звук – столь же резкий, как и изменение в настрое Вилланель, которая пересела так, чтобы вытянутые ноги оказались по обе стороны от щиколоток Евы. У нее теперь будто новая маска, новая цель, даже новый тон голоса. – На той неделе, в пятницу, после обеда. Чем я занималась? – коротко спрашивает она. – Ты была в Гамбурге, – вспоминает Ева. – В пентхаусе, принадлежащем состоятельному бизнесмену. – И что там сделала? Ева видит перед глазами абсолютно все: каждое движение Вилланель, каждое ее слово, каждый жест. Каждый мазок ее кисти. Но из-за боли в висках она говорит лишь: – Ты убила его. – Я ему что-то сказала? – Он плакал, – говорит Ева решительно: чем быстрее закончится этот допрос, тем быстрее можно будет позаботиться о нуждах физического тела, из-за которых так кружится голова. – Ты сказала: «Перестань, это не поможет». Вот и все. Потом ты выстрелила ему в голову. Кивнув, Вилланель складывает руки на груди и подается назад. У Евы будто гора с плеч упала. – Значит, ты мне веришь? Ты не убьешь меня? – Я верю тебе, – отвечает Вилланель на первый вопрос, игнорируя второй. – Вот почему у тебя… эта штука… Будто свет в области лба. Из-за него на тебя трудно смотреть. Какое примитивное описание! – Это, наверное, мой нимб. – Но у тебя нет крыльев. Крылья должны быть у всех ангелов? Или нет? Может, они тебе больше не нужны, потому что ты лучше остальных. И ты принадлежишь мне! Значит, я особенная. – Вообще-то… – Шшш! Я знаю, в чем дело. Я очень плохая, настоящее зло, и тебя послали ко мне, чтобы найти искру добра где-то глубоко внутри. Лучи заходящего солнца растекаются по комнате, заставляя кожу Вилланель светиться, а волосы – отливать золотом. Вилланель будто купается в сиянии. Ева на секунду задумывается, не солгать ли ей, однако опыт в этой области у нее крайне скудный. Она попробовала обмануть Бога, и вот к чему это привело. Кроме того, правда безопасней, когда у собеседника есть заряженный пистолет и готовность им воспользоваться. – Дело не в том, что ты мне нравишься, – настаивает Ева. – Просто это моя работа. Губы Вилланель складываются в идеальный кружочек: – Значит, это правда? Ты здесь, чтобы… спасти мою душу? – Кружочек превращается в хищную, сверкающую на солнце ухмылку: – Что ж, удачи. – Ну… Если бы у меня был выбор, я бы взяла себе другого подопечного. Но выбора не было. Я… пала. – Ты пала? – Да, с Небес. – Как Люцифер? Ева морщится – от сравнения и от ухудшающейся головной боли. – Ясно, – с важным видом кивает Вилланель, будто она в состоянии постигнуть хоть толику уставов Небесных. – И что тебе обещали в награду? – Я… – Только не ври, пожалуйста. Для этого мы слишком хорошо друг друга знаем. Вилланель, конечно же, не знает Еву: у них односторонние отношения. Но это уже тонкости… – Я думаю, что мне вернут крылья, если у меня получится. Что мне позволят возвратиться в Рай. Может быть. – Ева действительно верит в это: должен же существовать какой-то План, какая-то причина для всего происходящего, – и Ева намерена докопаться до истины. Если ей удастся выжить. – Хм… Значит, тебе от меня не отделаться. – А разве ты не хочешь, чтобы я исчезла? – Совсем нет, – говорит Вилланель. Она стремительно подается вперед, будто атакующая змея, отчего Ева вздрагивает в восхищении. Рука Вилланель зависает над трепещущим плечом, скользит по воздуху вдоль напряженной спины. Наверное, Вилланель успела как-то незаметно взять пистолет со стола, потому что рукоятка ударила Еву в ключицу, когда Вилланель устроилась у нее на коленях. Еву и до этого подташнивало, а теперь… Боже, она теряет связь с реальностью. Она не в состоянии двигаться, не в состоянии думать. Ее разум… едва держится на плаву, грозя утонуть. Если это нормально для человеческого мозга, то она предпочла бы вернуть его обратно: спасибо, конечно, но ее вот-вот накроет обморок. Тени забытых воспоминаний пробиваются на поверхность: вот она наблюдает, наблюдает, наблюдает целых две тысячи лет; вот она падает – кажется, так же долго; вот дракон, улочка, разрозненные листы «Дейли Мэйл»; вот лоб ударяется об окно поезда, вот Ева плутает по лесу, выходит около маленького бельгийского городка. Воспоминания будто вгрызаются обратно, и катализатор всему – Вилланель. Вот вчерашний день, вот позавчерашний, а за ним еще и еще один… и все оставшиеся дни до них… Единственное, что Ева может сделать, – это вцепиться в подушки дивана и упереться ногами в пол, дабы не забыть, где именно сейчас находится. – Что ты… Одной улыбки Вилланель достаточно, чтобы украсть слова с ее губ. Эта улыбка подцепляет, как на крючок, тысячу других, кружащих калейдоскопом в памяти Евы; даже сотни тысяч других улыбок, и не все они принадлежат Вилланель. Только теперь Ева понимает, сколько всего заставила себя забыть – и сколько сейчас вспомнила: тысячелетия. Грудную клетку разрывает от паники: это перебор, в голове не помещается ни единой другой мысли, и разве можно вообще видеть что-то помимо этой улыбки?! Как человеческому разуму справиться с грузом тысячелетий? И почему воспоминания тем четче, чем ближе она к своей подопечной? Спину в области лопаток – там, где остановились, не прикасаясь, кончики пальцев Вилланель, – начинает покалывать. Еве только кажется или Вилланель действительно щурится и отводит взгляд, будто от яркого света? И все же эта улыбка его будто отражает. Вилланель наклоняется ближе – сейчас Ева точно хлопнется в обморок. Или, возможно, умрет. – Совсем нет, – повторяет Вилланель, через силу глядя прямо на Еву, а та даже не может вспомнить, о чем они говорили. Вилланель наклоняется еще ближе, если это вообще возможно, будто хочет не только припугнуть Еву, а зарыться ей под кожу. Голова Евы раскалывается. Пальцы проникают в каждую трещину в разуме – и их касания, возможно, эфемерны, но из-за того не менее болезненны. Может, это вовсе не пальцы, а ангельская плоть. Или запутавшиеся в волосах руки, сжимающие ножи. Мозговые волны разбиваются о скалы черепа. И в центре всего этого Вилланель, улыбаясь, говорит: – Мне кажется, нам с тобой будет очень весело. Плотина рушится. Ева падает в обморок. Или, возможно, умирает.