Белый лотос на чёрном мотоцикле

Еле слышный стон, похожий скорее на кряхтение, донёсшийся с кровати, разбудил Вэй Усяня, заснувшего в ВИП-палате подле своего пациента, на топчане. Он открыл глаза, и сфокусировал свой расплывчатый спросонья взгляд на пациенте этой палаты, который молча смотрел на него с лицом, не выражавшим ни одной эмоции. И лишь поспешно отпущенная закушенная нижняя губа, с чёткими следами зубов под ней, дала понять, что ему это не приснилось, и стон не послышался. Опять, как всегда, очнулся давно, маялся болью, и не сказал ничего. — Я же просил, не надо сдерживаться, когда болит! Господин Лань, сколько мне ещё раз необходимо повторить, чтобы вы перестали терпеть боль, если есть обезболивающие? Уши пациента покраснели. Он вообще разговаривал очень мало, и в основном междометиями. И боль переносил стоически, можно было о том что больно догадаться только по размеру зрачков. А уж если застонал, то это значило, что боль была очень сильной, но парень надеялся, что его стона никто не услышит. Доктор за время, пока общался с этим спецпациентом уже научился различать эмоции на его лице (хотя тот старательно пытался их прятать) и знал, что красные уши означают крайнее смущение. Подумать только, ему больно, а он стесняется сказать, что у него что-то болит! — Ванцзи. Я просил вас называть меня по имени, — хрипло прошелестел пациент. О, надо же, он больше не играет роль куска камня! Хоть какая-то реакция на слова! — Хорошо. Ванцзи, но это же нормально, вы только очнулись после операции, себя не контролируете, вполне естественно, что у вас вырвался самопроизвольный стон, это нормальная реакция на боль! Не надо стесняться реакций организма, иначе я не пойму, как проходит процесс выздоровления. На будущее — если где-то болит, обязательно мне говорите, может где-то что-то сместилось, может ещё что-нибудь, мало ли, у вас же такие сложные травмы, и для обеспечения нормального лечения нужен постоянный контроль. Я, конечно, произведу осмотр, и сам пойму, где и что не так, но не тогда когда вокруг гипс. Так что, расскажите, каковы ваши ощущения? Я должен иметь представление о вашем самочувствии. Пациент и доктор должны работать над этим в тандеме, только тогда возможен успех, вы меня понимаете? Кивок. Чёрт, почему так во рту пересохло, словно он и сам только от наркоза очнулся? Ах, ну да, это от того, что он слишком много болтает. Но не болтать он не мог — распирали чувства от того, что его пациент, перенёсший эту операцию, очнулся, и даже начал выказывать эмоции, а это давало надежду, что операция прошла даже лучше чем могло бы быть. — Тогда я слушаю. Итак, что у вас болит? Голова кружится? Хотя, что я спрашиваю! Конечно, да! Вы же только после наркоза! Вас тошнит? Нет? Мне можете жаловаться на любую ненормальность, а боль это ненормальное состояние с точки зрения медицины. Боже, что он несёт?! Почему когда он видит это непроницаемо-красивое лицо с такими говорящими глазами, у него срывает все внутренние тормоза, и он становится таким идиотом? Хотя, он и с девушками таким становился, если девушка нравилась. Но Ванцзи же мужик!!! Обжигающий взгляд янтарно-золотых глаз, с ещё не до конца ушедшей поволокой после наркоза. Такое впечатление, что его в приюте воспитывали, а не в знаменитом на весь Китай древнем семействе, чудом не пострадавшем от всевозможных революций. Только в приютах воспитанникам намертво вбивают в головы первейшее из правил — никогда не жалуйся, решай свою проблему сам, или сдохни. Он уже две недели бьётся над тем, чтобы раскрыть этот упрямый Орешек, расколоть скорлупу, и заставить его говорить о своих проблемах. Но одни лишь древние боги знают, когда ему это удастся. Ведь лишь тогда все лечебные действия и само выздоровление станут проходить в разы эффективнее, без этого никуда. Это был его личный метод, пытаться наладить тесный контакт с пациентом. Именно поэтому он считался (да и был) одним из лучших хирургов в городе. Он не бросал пациента после операции, тем более, если она требовалась не одна, он погружался в личные проблемы своих подопечных, стараясь их понять и устранить, поскольку без ментальных проблем и физическое тело лечению легче поддавалось. И это всегда срабатывало. Всегда, но не теперь. Он неизменно наталкивался на горящий неприятием золотистый взгляд, и полное нежелание обсуждать своё состояние, и это всё на фоне абсолютной покорности любому врачебному назначению. И эти вечно краснеющие уши. Не скулы, не лоб, не шея, а именно они. Как у маленького мультяшного мальчика. Мило смущающийся здоровенный мужик, ну не парадокс ли? А у него ведь очень красивый тёплый голос, который приятно слушать. И как заставить разговориться этого стесняху-молчуна? Он и так пытался помочь ему как мог, старался проникнуть под эту ледяную оболочку, достучаться до души этого пациента, но его не хотели впускать! Какие ещё способы можно придумать? Он уже перепробовал всё, что мог, даже с главным беседовал о его брате, но тот ушёл от ответов, сказав только, что Усянь должен в эту крепость проникнуть сам. Но не успел он подумать об этом, как вдруг разомкнулись губы, ещё бледные после наркоза, и он опять услышал ещё не окрепший голос пациента. И то, что Усянь услышал в ответ, заставило вспыхнуть от смущения его самого. — Боль заставляет чувствовать себя живым. Я знаю, что не умер, потому что чувствую боль. И мне так легче подготовиться к вашему осмотру, доктор Вэй. Вы не дали мне умереть. Теперь я хочу жить, потому что... Потому что хочу. Вот так вот! Сбивчиво и косноязычно, но в общем-то понятно, как и всё что говорит этот министерский племянник. И что ж он у них такой молчун? В кого он такой? Брат его куда более разговорчивый, а дядю так вообще не заткнешь(ежа ему в глотку), может, кто-то из родителей? Но они погибли давно, это Усянь знает. Это все знают. Обоих братьев этот самый дядя воспитывал, может это он отбил у него охоту к разговорам? Этот мог отбить! И не только охоту, а что угодно. И не то, чтобы он не любил племянников, просто у него своих детей не было, и Цижэнь давал им то, что сам считал лучшим, а лучше ли оно было, не спрашивал. Но гуй побери, наконец-то! Наконец-то ему удалось! Только бы не упустить, не вспугнуть, чтобы Ванцзи не закрылся снова, не захлопнул створки, и не выпустил бронированные пластины! — Так где же у вас болит, Ванцзи? — в голосе и взгляде максимум теплоты и участия, но не переборщить, чтобы эта стесняшная ледышка не оскорбилась, и не вообразила себе, что к ней лезут, вмешиваясь не в своё дело, и набиваясь в приятели, либо наоборот, прилипнет смолой, и полезет в любви объясняться. Так уже однажды было. Не с этим пациентом. Больше такого не повторится. Никаких недоразумений. Он дорожит этим местом и репутацией, и получать ещё один такой выговор от главного он не хочет. — Вы поймите, что больше операций там делать нельзя, я и так вторую делал на свой страх и риск, и если и в этот раз будет отторжение материала пластины, то придётся делать ампутацию, а я не думаю, что вам бы хотелось до конца жизни на протезах ходить. До этого молчавший и евший его глазами пациент вдруг выдохнул, и произнёс: — Чжань, не Ванцзи. В детстве меня называли Чжанем, это моё первое имя, — и когда он закончил фразу, на его скулах выступили розовые пятна, и глаза стали такими, какими никогда ещё не были. Усянь от такой картины чуть воздухом не подавился. Так вот оно что! Его надо называть личным именем, как маленького ребёнка?!.. Но... Усянь ошибся, или в золотистых глазах младшего Ланя было умоляющее выражение? Э-э-э? Это же не то, что он думает? Внезапно, здоровая рука пациента скользнула поверх одеяла, и пальцы с ещё не сошедшими от рукояток руля мотоцикла мозолями, сомкнулись на его пальцах. Это что за?!.. Завуалированное предложение поработать нянькой? Или, в перспективе, личной постельной куклой? Надо же, какой избалованный мажорчик! Хотя, без родителей вряд ли его кто-то баловал. Не дядя, уж точно. Можно даже не сомневаться в этом. Скорее, это у них семейное — вон и его брат с этим Мэн Яо опозорился. Так вот что с ним такое! Втрескался, бедняжка! Если бы этот дядя пореже сюда шлялся, и не мешал разобраться своими бесконечными нотациями и вечно недовольным фейсом, то Усянь давно бы понял, что гложет его упрямого пациента, мешая налаживанию контакта. Доктору достаточно было без обиняков изложить пациенту правду о его состоянии, не хватало лишь вот этого доверительного разговора! Ну, если дело только в доверии, то он постарается его завоевать. Доверие этого... Лань Чжаня, министерского племянника и брата главврача, дорогого стоит, и для этого доктор даже хватание за руку перетерпит, и облизывание взглядом. Но если этот пациент захочет чего-то большего, тогда уже придётся расставить все точки над «i». Они всего лишь врач и пациент, и ему суперважно любой ценой получить положительный результат. Главное, не подпускать к себе этого человека ближе, чем дозволяется врачебной этикой, и не допускать никаких слухов об этом. Это непрофессионально, да и опять же, место потерять из-за такого легче лёгкого. Но он уверен, что сумеет культурно отвадить все неподобающие идеи из головы этого пациента. К тому же, сам Усянь никогда не был обделён женским вниманием, как в самой больнице, так и вне её, так что если ему бы и захотелось с кем-то вступить в романтические отношения, то он бы точно нашёл с кем, только пальцем помани. Всё дело как раз в том, что они, эти отношения, ему-то как раз сейчас и не нужны. Никогда они не заканчивались ничем серьёзным, и он уже так от них устал, что хочет взять тайм-аут, и побыть какое-то время один. А этот Лань Чжань... пусть он своими глазками стреляет в кого угодно, и за ручки хватает. С такой-то внешностью, он явно без внимания не страдает, зачем ему какой-то доктор? Вэй Ину, хотя он и мог отличить красавчика от невзрачного, или непривлекательного парня, никогда даже в голову не приходило рассматривать этого человека в качестве партнёра в постели. И на его тело он смотрел только с точки зрения лечащего врача. Но своим другом этого Ванцзи он бы видеть не отказался. Парень явно не дурак, просто слишком замкнутый и поэтому общаться с ним трудно, но когда произносит хоть пару фраз, то они всегда весьма дельные. Он поймал себя на мысли, что ему за время их общения отчего-то стало слишком важным знать мнение этого пациента по поводу разных вещей, даже если это мнение отображается только в его красноречивых взглядах. Просто люди, когда они друзья, друг друга за ручки не хватают. С трудом сдерживаясь, чтобы не выдернуть руку, он произнёс: — Да? А кто вас так называл? Пациент отвёл взгляд, и почти прошептал: — Мама... пока жива была, — и отвернул лицо к стене. Усянь почувствовал, что ему словно заморозили мозг. Спину окатило ледяной волной. Как?! Нет, ну это уже был удар ниже пояса. Своей матери, равно как и отца, он почти не помнил, он с четырёх лет жил один. Куда подевались родители, не удалось выяснить, а в приюте, где он провёл пять бесконечно долгих лет, о таком даже спрашивать запрещалось. Если кто-то всё же надумывал, то получал за такой вопрос весьма жёсткое наказание. А когда его усыновили друзья родителей, то он попробовал спрашивать у дяди Фэнмяня, но тот сказал, что и сам не знает, а узнает так скажет. Обязательно. Но так и не сказал. Наверное не выяснил. Всё ещё. Хотя, Усяню уже двадцать семь. Но он уже и не настаивал. Просто носил это в себе до поры, однажды обратившись к знакомому следователю, которому некогда пришивал на руке мизинец. Но даже он в конечном итоге только головой покачал и сказал, что к материалам этого дела у него нет доступа, и пообещал, что переговорит с одним человечком из прокуратуры. И вот теперь Усянь был в ожидании новостей от господина Сяо, так назвал «человечка» следователь с пришитым мизинцем, которого звали Сюэ Ян. Мизинец функционировал исправно, подлатанный мент себя чувствовал Усяню по гроб благодарным, и искренне хотел помочь. Пока Усянь, застыв в ступоре, приходил в себя после неожиданного признания пациента, вдруг открылась дверь, и робкий голос произнёс: — Д-доктор Вэй, я хотел... — и говоривший внезапно осёкся, увидев открывшуюся взгляду картину, — о, п-простите, Вы заняты... В дверях стоял симпатичный паренёк в форме медбрата с каштановыми волосами, выбивающимися из-под шапочки и большими карими глазами, гладившими этот мир и живущих в нём, бархатом своего взгляда. Причём, окружающие вообще не знали, что такого должно случиться, чтобы эти глаза стали смотреть на мир по-иному. Вэй Усянь и Лань Ванцзи синхронно повернули головы в сторону вошедшего, доктор Вэй моргнул, и широко улыбнулся. — Да нет, А-Нин, я уже сосчитал пульс у пациента, так что ты как раз вовремя! Ну что ж, больной, пообщайтесь пока с А-Нином, а я пока вас оставлю, простите, неотложное личное дело. Но не расстраивайтесь, я скоро вернусь! И с этими словами поднялся и быстро вышел из палаты, провожаемый вспыхнувшими обидой и ревностью взглядами — золотым и бархатно-карим. И молоденький медбрат даже и подумать не мог о том, насколько его приход был как нельзя более своевременным, потому что помог доктору Вэю прийти в чувство, и уже не впервые за время общения с пациентом задуматься о том, откуда у Лань Чжаня, парня из хорошей семьи, такие неподходящие манеры, об источнике которых Усянь начинал смутно догадываться.