Белый лотос на чёрном мотоцикле

— Мало тебе было того скандала, так ты опять на те же грабли наступаешь?! Ты охренел, дорогой племянник?! Ты что творишь?! Знакомый и до чёртиков неприятный голос с настойчивостью дрели ввинчивался в мозг. Да, блять, что за хуйня? И так башка напополам от вчерашнего, а тут ещё кто-то орёт, как резаный голосом дядьки их главного. Какого хера этот старый пердун забыл у них дома? И это он на Вэй Ина так орёт, что ли? Какой на хер племянник? Или это ему снится этот противный голос, пробивающий дырку в мозгу не хуже перфоратора? Ваньинь решил, что надо срочно открывать глаза, и убедиться, что он спал, и это только остатки сна. Лучше бы он их не открывал. То, что он увидел, вызывало два желания — срочно испариться отсюда куда-нибудь, пока его не увидели, или проснуться от этого кошмара, что тоже было вариантом. В смежной комнате, прекрасно отсюда видимый, Лань Цижэнь, красный как помидор, размахивая руками орал на не менее прекрасно видимого своего старшего племянника, а именно, начальника Ваньиня, Лань Сичэня. Орал весьма громко и визгливо, так что язык чесался его заткнуть и выпроводить вон из чужого дома. Но главная проблема была в том, что это как раз Ваньинь, слегка оглядевшись, понял, что находится в чужом доме, на чужой кровати, в чужом халате и своих собственных носках. И что под халатом, он даже думать боялся, потому что ни хрена не помнил — ни как попал сюда, ни что тут делал, ни где он вообще. Хотя, смутно догадывался, что в доме Сичэня. Слишком уж обжитой и непохожей на отельный номер выглядела эта комната. Оставалось только сжавшись в комочек на широкой чужой кровати, превозмогая головную боль, слиться с интерьером, и молить Силы небесные, чтобы его не заметили. Ну, или хотя бы заметили, но попозже, поскольку раз тут был Цижэнь, надеяться, что совсем не заметят, было нереально. Неожиданно Цзян Ваньинь почувствовал ещё одну проблему, и ясно понял — долго он в прятки не поиграет. То есть, он хотел бы, но его мочевой пузырь был об этом другого мнения. Таким образом, он терпел перебранку, вернее министерский монолог, сколько мог, но когда понял, что больше не может, да и смысла нет, встав на пороге помещения (хозяйской спальни), как был, в носках и чужом мохнатом синем халате, выпалил, глядя на двоих ругавшихся: — Покажите мне, где здесь туалет, а потом орите сколько влезет, мне пофиг, — и когда Цижэнь от возмущения замолчал, подавившись воздухом, гневно добавил, — или мне прямо здесь лужу наделать? На этих словах Сичэнь прыснул от смеха, но тут же подавил в себе желание смеяться, посмотрев на лицо Цзян Ваньиня, и просто пошёл в нужном направлении, жестом показав следовать за собой. Выйдя из туалета, где успел убедиться, что на нём под халатом хотя бы есть трусы, Цзян Чэн сразу же столкнулся взглядами с Цижэнем, и предупреждая все несказанные слова, решил первым ощетиниться. Пропадать, так с музыкой! — Вот только не надо на меня так смотреть, господин министр! Хотите и меня тоже за границу выслать, так валяйте, вперёд! Вашему племяннику теперь уже и выпить ни с кем нельзя?! Или Вы думаете, он у Вас маньяк, и всех целует направо и налево? Или меряете по себе? — он с садистским удовлетворением заметил приятно позеленевшее от этого выпада лицо Цижэня, и повернулся к Сичэню. — И кстати, где моя таблетка от похмелья и одежда? Голова раскалывается, да ещё и стою тут в таком непотребном виде! Он демонстративно оттянул вырез халата, и при виде этого неприличного жеста у Цижэня глаза полезли на лоб, он фыркнул, дёрнул головой, развернулся, и пошёл прочь из комнаты, являвшейся по всей видимости, гостиной. Через несколько мгновений раздался громкий хлопок дверью, взорвавшийся в похмельной голове Ваньиня фейерверком боли. Он скривился, и повернувшись к Сичэню, опять подавлявшему приступ смеха, произнёс: — А он не мог быть потише? У меня голова болит! И кстати, какого хрена я здесь делаю? Нельзя было меня домой отвезти, а не сюда? Или кое-кому так сильно чесалось? Лань Сичэнь не выдержал, и захохотал уже во весь голос. Цзян Ваньинь решил, что имеет полное право оскорбиться. — Что здесь смешного?! Сичэнь помотал головой, не в силах сдержать улыбку. — Простите, господин Цзян, но Вы и правда сказали забавную вещь. — Я-а-а?! Это я говорю смешные вещи? Я что, дежурный клоун, чтобы их говорить?! Лань Сичэнь притушил улыбку, и произнёс: — Пройдёмте на кухню, господин Цзян. Там у меня аптечка, и я помогу Вам поправить плохое самочувствие, — и не дожидаясь ответа, он зашагал куда-то по бесконечно длинному кишкообразному коридору, продолжая говорить, — извините за то, что Вы в моём халате, Ваша одежда после похода в бар была сильно подпорчена, Вы облили её пивом, и теперь она в стирке. Вернее, уже сохнет, но надевать её ещё нельзя. Тем временем, они пришли наконец в кухню, и уже протягивая Цзян Чэну спасительное средство, Сичэнь светски осведомился: — Я удовлетворил Ваше любопытство, господин Цзян? Тот упрямо мотнул головой, глотая лекарство. — Нет! Что Вы со мной здесь делали этой ночью, господин Лань? Вы что, переспали со мной? Напоили, чтобы воспользоваться моим телом? Чтобы я в яйца дать не смог? Тот опять рассмеялся во весь рот, и Ваньинь несмотря на головную боль, невольно отметил какие у него ровные и белые зубы, одновременно негодуя — вот же бесстыдник! Он ещё и ржёт! Никогда не видел Ваньинь, чтобы главврач смеялся. Только улыбался, а после того самого скандала даже его улыбки никто больше не видел. Но это-то как раз было понятно. Непонятно было другое — отчего его смех должен капец как бесить, а не бесит? И почему так стыдно? И за что стыдно-то? — Простите, господин Цзян, но Вы кажется превратно поняли цель моего приглашения выпить. Каюсь, я забыл о том, что Вы были после ночного дежурства, вот Вас и развезло так быстро. А к себе я Вас привёз, потому что не знал Вашего адреса. Прошу простить мне мой эгоизм! И он отвесил лёгкий, почти шутливый поклон, едва кивнув головой. Цзян Чэн обалдел от такой наглости. Он почувствовал себя обманутым. К нему умело подлезли, красиво поговорили, прикинувшись несчастным и одиноким, а потом напоили, притащили домой, раздели догола, а потом ещё и продемонстрировали дяде, как символ протеста — типа, плевал я дядя на то, что ты там кого-то выслал, я всё равно себе кого-то найду! Назло. И плевать, что Цзян Чэн теперь точно остался без работы, и семье тоже наверняка сделают целую кучу пакостей, а всё из-за того, что он потерял мозги и купился как дурак на мнимую человечность этого Ланьского монстра. Все они одинаковые, эти Лани! А его так и вообще просто использовали, словно ветошь для наведения чистоты. Под маркой дружеского расположения навели чистоту у себя внутри, небось всю ночь его трахали, напоив до потери сознания, и с утра вот так подставили, показав Цижэню, а теперь... Теперь оно ещё и ржёт! Это что, такая изощрённая месть была? За тот случай с банкой пива? А не чересчур ли жёстко?! Внутри него всё вскипело, забурлило, и... выплеснулось. Он подскочил к Сичэню, схватил его за грудки, сильно встряхнул, и заорал ему в лицо: — Ах ты гнида синежопая! Ты знаешь что я сейчас с тобой сделаю за всё за это?! Лицо Сичэня мгновенно стало испуганным и непонимающим. Затем на нём по очереди отразились негодование, и злость. Он схватил Ваньиня за запястья, сдавив так, что тот только зубами скрипнул, затем оторвал его руки от себя, насильно усадив на табуретку, и продолжая держать, наклонился и посмотрел в глаза. — Хорошо, раз уж такой разговор пошёл, я скажу, — он поиграл желваками, и продолжил: — Вы, господин Цзян, правильно подметили, я принадлежу к слишком известной семье, и не могу ни с кем даже выпить просто так, чтобы меня не заметили, не переврали факты, и не донесли об этом до сведения широкой общественности. Он помолчал, глядя в упор на Ваньиня, а тот прошипел: — Ближе к делу! Или может быть, к телу, а? Господин Лань? Хорошо было трахать бесчувственного?! — Да не трогал я тебя, — потерял терпение Лань Сичэнь, чувствуя, как у него невольно начинает тянуть в паху, — я не маньяк и не насильник! Или по-твоему, если я гей, так должен сношать всех мужиков в пределах видимости?! — А какого ж ты меня так напоил, и не выяснил мой адрес, а попёр к себе, когда мне стало хреново?! — Да не поил я тебя! Ты сам напиться захотел, а я только наблюдал, сколько же в тебя влезет! — Ах, наблюдал! А зачем ты меня сюда притащил, раздел, небось ещё и в трусы полез? И как оно тебе? — Повторяю, Цзян Ваньинь, я тебя не трогал, я никогда ничего не делаю насильно, с чего такие мысли? — Вот с чего! Взглядом Ваньинь указал на заметный бугор, выпиравший у Сичэня в штанах, и тому ничего не оставалось, как только побледнеть, и убрать руки. И его тут же ударили в скулу, и прошипели: — Извращенец! Ненавижу! Мне прямо сейчас заявление на рассчёт написать? Всё равно же уволишь! Или думаешь, под себя положил, так уже и всё?! Сичэнь потёр скулу. — Больно! — проговорил он с упрёком. — И главное, за что? Я же сказал, я тебя не тронул, я не люблю в своей постели трупы. — А не трупы, значит, любишь? — зло прищурился Ваньинь. Сичэнь закатил глаза. Ну как же ему достучаться до этого человека? На ум пришёл только один, последний довод. — Если бы что-то было, ты бы почувствовал, притом прямо сейчас, уж поверь мне, я знаю о чём говорю! Ваньинь вытаращил на него глаза, соображая, о чём он, а когда после некоторой умственной работы до него дошло, он пошёл пятнами, потянулся рукой к собственной заднице, но остановился на полдороге, помолчал, затем выдавил с кривой улыбочкой: — Похоже, мы перешли на ты. Хотя мне уже пофиг, меня же всё равно уволят. Сичэнь криво ухмыльнулся в ответ, и отрицательно покачал головой. — С чего бы это я стал увольнять классного специалиста? Только за то, что он не спит с мужчинами? Я же не идиот. Он отошёл к шкафчику, доставая коробку с молотым кофе, и металлическую узорную турку явно старинной работы с отполированной многими поколениями деревянной ручкой. Насыпав в неё порцию кофе, он залил его водой, и поставил на огонь. — И не надейся, что выпущу тебя отсюда без одежды, там слишком холодно. — Да я и не надеюсь, — растерянно буркнул Ваньинь, совершенно сбитый с толку всем произошедшим, и чувствуя, что его оборона сильно пошатнулась. Сичэнь больше не заговаривал с ним, и он был за это благодарен. Ему срочно требовалось помолчать, переваривая всё услышанное и увиденное, и он машинально уставился в окно, закрытое лёгкой гардиной. За окном моросил дождь, пятная стёкла каплями, и Ваньинь залип на то, как они дорожками стекали по стеклу, сливаясь в мелкие ручейки. Когда кофейный аромат поплыл по кухне, скрашивая вид дождливого субботнего утра за окном, Сичэнь перецедил кофе в две беленькие чашечки тонкого фарфора с узором из бледно-голубых облаков, и пододвинул одну к гостю, не без яда присовокупив: — Вот, прошу! Если конечно не противно брать из рук гниды синежопой. Ваньинь хмуро зыркнул на него. Он был заядлым кофеманом, а кофе хозяин этого дома варить умел, и аромат у этого напитка был настолько одурительным, что устоять было невозможно. Рука сама потянулась к чашке, и отхлебнув божественно пахнущий напиток, он почувствовал, как отпускает головная боль, но взамен внутри всё наполняется горечью обиды. Вэнь Цин никогда не умела вот так варить кофе. Она вообще его варить не любила, предпочитая измолотый в пыль заварной, прямо в чашке. Причём заварить его он должен был себе сам, поскольку она вечно опаздывала с утра, убивая уйму времени на макияж. А вот если бы он смог наслаждаться таким кофе каждое утро... Пусть хоть и в маленьких чашечках! А этот Яо, видимо, кофе не любил, раз не успев уехать из страны, нашёл себе другого, отрезая все возможности вернуться. А вот он бы вернулся! К этому вот самому кофе. Даже если это пришлось бы делать нелегально. Он посмотрел на Сичэня, и тот, почувствовав взгляд, поднял на него глаза цвета золотистой ореховой скорлупы. — Вкусно? Ваньинь молча кивнул, пряча глаза в чашечке, и жалея, что она такая маленькая. Он бы выпил такого ещё. И не только сегодня. Если ему позволят.