Белый лотос на чёрном мотоцикле

— Ну и ты пнимаэш, оно меня на коффф пзвало, и фсё такоэ — я ття не трону и сппть оттельно лягу, в ебенях! — Цзян Чэн широко повёл рукой, видимо определяя размеры этих ебеней, чуть не задел недопитый шот с коньяком, и если бы его более трезвый компаньон незаметно ловким движением не успел убрать его с линии поражения, то этот шот бы разделил судьбу предыдущего своего, ныне покойного собрата, осколки которого только что подмели. Бармен бросил на того, кто спас от безвременной смерти посудину с алкоголем, полный признательности взгляд, и тревожно покосился на уже сильно выпившего клиента. По его мнению, ему бы уже было пора баиньки, но клиент был не один, и поэтому служитель Бахуса благоразумно промолчал. Не смолчал его трезвый компаньон. Он устало повёл подкрашенными глазами, и произнёс: — Цзян-сюн, давай ты мне об этом не здесь расскажешь, а то за посуду не расплатишься. Но тот был настроен решительно и желал остаться здесь. Он помотал головой, и вцепившись в барную стойку, пробормотал: — Я ишшо тревзый! И вопшше... Схажжи, а как оно... — он покрутил кистью руки в воздухе, — с ммужиком? М? И Цзян Чэн посмотрел на собеседника, да так что на скулах того выступили красные пятна. Бармен смотрел с сочувствием. Несчастный шот с недопитым коньяком мужественно замер в ожидании неизбежного. Рука разрезала воздух, сложившись в кулак, и с грохотом опустилась на стойку. Стеклянный пленник неизбежного испуганно подпрыгнул, упал набок, и не скатился со стойки только потому что не позволил жрец вакхического храма, который назывался «Нечистая Юдоль» и принадлежал семье вот этого самого трезвенника, компаньона Цзян Чэна. Именно поэтому в этом баре они были одни, и вообще-то, бар был ещё закрыт, поскольку он был ночным баром, а на данный момент время едва перевалило за полдень. Бармен успел придержать посудину рукой, и нахмурился, убирая её под стойку. Трезвый компаньон отмер, и решительно потащил нетрезвого за рукав свитшота: — Так, Цзян-сюн, я конечно всё понимаю, но вот только ментов нам тут и не хватало! А их сюда вызовут, если будешь продолжать в том же духе! — Вызову, — закивал бармен, размазывая тряпкой по стойке разлитый коньяк, и уже Цзян Чэну: — За коньячок заплатИте! Губы хозяина заведения тронула тонкая бледная улыбка. Подведенные глаза замаслились. Он всмотрелся в бейджик на груди у служителя этого злачного места. — Новенький? Так, как тебя зовут? Лань Цзинъи? Интересно, как ты с такой генетикой умудрился в такое место на работу устроиться? Другого места не нашёл? Тот скривился: — Господин Сан, вы прямо как первый день живёте! Или вам надо объяснять, что такое добрый дядюшка Цижэнь? От него подальше куда угодно устроишься. Забирайте лучше отсюда господина Цзяна, пока он здесь не уснул, или всю посуду мне не перебил! Кстати, Вашу же посуду! Господин Сан посмотрел ещё более томным взглядом, и опять испустил многозначительную улыбку, заправив за ухо длинную прядь волос, блестящих как шёлковые нити. Жрец Бахуса насупился. — И не стройте мне тут глазки, а то мне мои ноги ещё нужны! Вот, лучше нате, это просили передать! Сказали, вы оцените. И адепт Диониса ловко подвинул ему вдоль стойки какой-то кругляш, размером с ладонь. Кругляш был бледно-зелёного цвета, полупрозрачный, с тёмной паутиной какого-то изящного изображения, причём на обеих сторонах. Цзян Чэн хотел рассмотреть что там нарисовано, но зрение после возлияния в этом храме сильно подвело его — в глазах конкретно двоилось. Господина Сана, когда он увидел переданное, словно в кипяток окунули. Он зарделся как пионов цвет, едва рассмотрев изображение на диске, и поспешил опустить его во внутренний карман пиджака, а младшему адепту храма сказал: — Этот гость пьёт за счёт заведения. И о посуде тоже не беспокойся. Пойдём, Цзян-сюн! — К-кудда? — поинтересовался пьяница. Хозяин «Юдоли» хмыкнул, и прищурился: — Не куда, а откуда! Отсюда пошли, пока ты мне со своими ебенями весь бар не разнёс. И не сомневайся, всё, что хотел мне рассказать, я внимательно выслушаю! И он мягко подтолкнул бывшего одноклассника в спину, вынуждая встать, и затем поддержал, не давая упасть, и кое-как потащил к выходу. Цзинъи проводил их, ухмыльнувшись им в спину, и бросил в сторону подсобки: — Ну, вы всё видели. И как вам его реакция? Оттуда вышел мужчина лет на восемь постарше хозяина этого заведения, с тонкими хищными чертами бледного лица, неуловимо напоминающего лицо Цюнлиня. Он подошёл к парню сбоку, бросил перед ним крупную купюру, и велел: — Налей и мне, а то что-то в горле пересохло. Бармен понимающе ухмыльнулся, и налил ему того же, что до этого пил Цзян Чэн. — Боялись, чтобы не спалиться? Да не переживайте вы так, господин Вэнь! Раз он это принял, значит всё будет норм. Господин Вэнь опустошил поданное одним глотком, и на его лице появился румянец. Бармен занёс бутылку над опустевшим стаканом, вопросительно взглянув на гостя заведения, и когда тот кивнул, разрешая повторить, спросил: — А что это за картинка была на этой бляшке? — Сам ты картинка, — благодушно усмехнулся господин Вэнь, отхлебнув из стакана, — это древняя нефритовая пластина с изображением богини, покровительницы шелководства. Хуайсан понимает толк в таких вещах. Бармен цокнул языком, и повертел головой: — Точно! Как раз намёк на его имя!* А вы мастер подката, господин Вэнь! Тот довольно усмехнулся, допил остальное, и произнёс: — Это не подкат, скорее взятка. Надеюсь, он меня наконец простит за чужую вину. Возьми, это тебе за труды! И он вынул из бумажника ещё одну купюру, покрупнее первой, и положил на стойку, откуда её тут же слизнула рука бармена, не возражавшего против этого подношения, поскольку считал, что роль Купидона безусловно должна быть хорошо оплачена.

***

— Не, ну вот как так можжжо?! — даже в машине Хуайсана пьяненький Цзян Чэн и не думал угомониться, тем более, что его обещали выслушать. — А-Сан, ты п'нимаэш, шшо он обешшал спать в ебенях, а я прснулся, а оно ззади лежит. Хуайсан повернул своё небольшое остренькое личико к своему пассажиру, и слегка улыбнулся: — Ну, он же тебя не обидел, Цзян-сюн? Или да? Он допустил к тебе со своей стороны насильственные действия? Цзян Чэн недоумённо нахмурился. Пьяному мозгу резко стали недоступны столь сложные словесные конструкции, и он не совсем понял Хуайсана, а проще сказать вообще не понял. — Да не, он мня не насилывывал, он мне коффею не дал! Он этого Я-ао поить сбррался! Тонкие выписные бровки Хуайсана слегка поднялись. Когда он утром ответил на неожиданный звонок сто лет не звонившего одноклассника, то и не предполагал, что услышит такой бред. Чтобы Сичэнь хотел добровольно напоить Яо кофе, который он столь божественно варил, с тех пор как закончила действие их часть договора? Он что, Цзян Чэну ничего не объяснил? Или, зная А-Чэна, ему объяснить скорее всего и не дали. Да и Хуайсан, пока он в таком состоянии, ничего объяснять ему не собирался — всё равно не поймёт. А поймёт, так не поверит. Он и трезвым-то никогда ничего на веру не брал, уж пьяному без толку говорить. Да и не его это тайна, а Тройственного союза его дагэ, Сичэня и Яо, так что не ему её и объяснять. Вот протрезвеет, тогда пускай и говорят, уж это-то Хуайсан устроит. Он тихонько вздохнул. Нефритовая пластина во внутреннем кармане грела душу. Бедный Вэнь-гэгэ! Хуайсан долго не знал, что он был невиновен в том, что творили его беспутные отец и брат. Более того, Чао-гэ даже толком обо всех их делишках и не знал. Хуайсан не мог поверить, что члены одной семьи могут не всё знать друг о друге. У них с дагэ было совсем не так. Они не скрывали свои проблемы друг от друга. Другое дело, что фамильное упрямство, присущее всем Не, и нежелание слушать разумные доводы (хоть у Хуайсана и в меньшей степени), не делали им обоим чести и изрядно мешали жить. Именно поэтому дагэ в своё время разошёлся с Яо, не захотев его выслушать, и тот сошёлся с Сичэнем. И пока не прояснили все непонятные вопросы, мучились оба, и мучили третьего, хотя... тот третий и сам мог кого хочешь измучить. Точно так же, как мучился и сам Хуайсан, но он хоть никого не мучил. Он не был столь брезгливым, как Сичэнь или дагэ, и для своих потребностей заказывал мальчиков из интим-агентств, но... ни один из них не мог его удовлетворить. Всё же, пирсинг головки члена, да ещё вот такой, это не то, что будет себе делать каждый. Да и во всём другом Чао-гэ был не только постельной грелкой. Их всегда не просто так тянуло друг к другу, и без блестящего мышления любимого, без его тонких ненавязчивых советов, Хуайсан чувствовал себя неполноценным. А что любил Чао-гэ в Хуайсане, он мог часами расписывать в красках, а Хуайсан только смущённо слушать, и до конца не верить, что это всё — о нём. И вспоминать об их счастливых днях было невыносимо больно, когда Хуайсан думал, что это больше никогда не повторится. Три года он носил в себе эту боль, эту ложь, которой его с садистским удовольствием накормил тогда Гуаншань, и своего любимого к себе и близко не подпускал, пытался его забыть, да не выходило, и он чувствовал себя так, словно ему переломали все кости и вынули хребет. Он пытался зарастить эти раны, но они всё равно кровоточили. Его любимого нагло оклеветали, а он и поверил. Поверил тому киномонтажу, той фальшивке. Его Вэнь-гэгэ никогда и не думал творить такие гадости, он не хотел изменять своему Шелковичному Червячку, но этот глупый червяк поверил не любимому, а мерзкой старой хищной рыбе, которая заглотила его без остатка, пережевала и выплюнула. Потому что хотел верить именно этой лжи, сам себя заматывая в её удушающий кокон, словно заключая в саркофаг, в котором провёл больше полутора лет, и сквозь который только Яо и удалось достучаться. Только чуть больше года назад Яо удалось скрутить Хуайсана, чтобы разъяснить ему правду. Много правд. Обо всех. Но оборвать последствия этой огромной лжи младший Не смог решиться только сейчас, когда получил доказательства... — ... а я ж почтти п'верил, я дажжж п'пробывать х'тел! Усянь г'ворил, а я и п'думал... Вот, ещё одна жертва собственной глупости. Подхватился, убежал, ничего выслушать не захотел. Попробовать он хотел... Что? Быть искренним с собой, и признать, что ему нравится собственный начальник? Ну уж кто-кто, а Сичэнь точно Ваньиня насиловать бы не стал. Он давно тихо сходил с ума по этому Цзяну, сколько Хуайсану ныл об этом! Да только знал, что заикнись он об этом самому Ваньинью, будет жёстко послан по известному адресу. И на служебную субординацию здесь не посмотрят — не тот случай. Да и сам Ваньинь поменял кучу партнёрш, всё время яростно доказывая, что он натуральнее всех натуралов, хотя наверняка помнил, с чего это началось — ещё когда они с Усянем попали в интернатуру, и Ваньинь без стука влетел в кабинет Главного, увидел как тот переодевается, и... Его тело среагировало быстрее мозга, и Сичэнь это заметил. Ваньинь тогда залился краской, и пулей выскочил из кабинета, бормоча извинения. Сичэнь говорил Хуайсану, что это была не единичная реакция, и просил на Ваньиня повлиять. Если можно. Но было не можно. Можно стало только теперь. Хуайсан снова тихонько вздохнул, не решаясь погладить подарок любимого через ткань. Это сейчас Цзян-сюн в стельку пьян, а протрезвеет, так вспомнит что он видел, так что лучше было не рисковать, и побороть искушение, чтобы не нарываться потом на лишние вопросы. Хоть характер имел и вспыльчивый, дураком Ваньинь никогда не был. Просто недальновидным. Но ввиду собственной узколобости, Хуайсан благоразумно молчал, поскольку говорить о чьей-либо тупости тупо, когда и сам ты не гений. И если бы он мог тогда проверить на подлинность то кино, которым его попотчевал министр Цзинь, то многое стало бы ясным. Да даже элементарное наличие или отсутствие той серьги на головке члена «Вэнь Чао» можно было бы заметить! А он не рассмотрел член человека на экране, потому что головка была постоянно прикрыта, то его собственной рукой, то телом Вэнь Нина. Да и слишком уж Хуайсан обалдел от увиденного, чтобы рассматривать. Старый развратник знал, как заставить поверить. Яо сказал, что разбил тогда камеру, но не успел вынуть флешку, и на этой основе его папаша и набодяжил вот такое кино. Нашёл, видно, специалиста по этим вопросам. Хуайсан хотел опять вздохнуть, ругая себя за свою бесконечную тупость, но обнаружил, что машина тормозит, и что они уже приехали. Теперь главное, чтобы его... родственники не пересеклись с его гостем до поры до времени. А там он будет смотреть по обстоятельствам.

***

Ой, бля, да что ж такое? Что ж ему за карма такая пошла — просыпаться не у себя дома? Бедный он бедный, несчастный загнанный... пёс. Не, ну хорошо хотя бы рядом никто не сопит, только в тубзик опять хочется. Может мочевик простудил? И сушняк во рту конкретный такой. Сколько же он продрых, и вообще сейчас утро или вечер? В комнате полутьма, и лампа горит. Непростая такая. Вроде бы такую уже где-то видел. Твою мать, где он вообще?! Кряхтя, спустить с кровати ноги (это где же кровати такие мягкие?!), причём ноги опустились в какие-то тапки в виде котят. Пиздец! Он бы в жизни не держал у себя таких дебильных тапок. Но это лучше, чем босыми ногами по голому полу ходить, так что кладём на то как выглядят эти тапки, и обуваем то, что есть. Башка болит! Да что ж он так часто нажирается в последнее время, а доктор Цзян? Так, теперь открыть дверь. Оп-па! А их-то две! Ну вот обе и откроем, авось куда-то приведут! Таак, что тут у нас? Бляа-а-а! Туалет. Туалет!!! Плюс ванна, но это пофиг. Это что, гостиница? Да не, непохоже, хоть и совмещённые удобства прямо не выходя из... Лампа! Вот что заставляло думать иначе. Уж сколько за свою жизнь Цзян Ваньинь баб в номерах перетрахал, нигде ничего подобного не видел. Потому что никакая гостиница, если только она не та, что он видел на видео, и которая находится где-то в Дубае, не позволит себе ТАКУЮ настольную лампу. Да и то, именно таких там как раз и нет. Там на всём золото и драгоценные камни, везде тяжёлая кричащая роскошь. Здесь она тоже была. Но не кричащая и не тяжёлая. Изящная, тонкая, как тот кругляш у Хуайсана в руках. Одна только эта лампа с точёной ногой серого камня, подставку которой, в виде кустика с листьями из того же камня, украшали три белых нефритовых хризантемы, чего стоит! Причём, эти каменные цветы не были инкрустированы, либо как-то вставлены в камень. Цзян Чэн слышал об этой технике — когда в сером граните внутри находятся природным образом возникшие вот такие крупные включения из нефрита, либо слоистой яшмы, и вся сложность состоит в том, чтобы когда делаешь поделку из такого камня, не нарушить ни одного, ни другого, вырезая из них прекрасное, но не разъединяя. Когда они учились в школе, их водили в музей, и там была подобная скульптура. Хуайсан после экскурии, со слезами заявил, что когда-нибудь и у него дома появится нечто подобное. Неужели таки добился своего? Но это же редкая порода, работа сложная, и таких деньжищ стóит, даже если мастера найдёшь, что мозги в трубочку сворачиваются! Всё это он обдумывал, уже выйдя из комнаты с удобствами, оборудованной с очень дорогой и изысканной простотой, позволить себе которую можно только за очень большие деньги. И стало дико интересно, а это что, ему всё это баблище тот бар приносит? Или такой бар не один? Ладно, надо поискать эту серую мышь, Хуайсана, и узнать у него всё, что его интересует. Цзян Чэн потянулся, как кот, при этом охнул от боли в голове, встал, и открыв другую дверь, потопал по освещённому мягким светом коридору, навстречу голосам, которые неясно бубнили где-то в доме.