Не зря люди говорят, что к хорошему привыкаешь быстро, а к плохому — никогда. К хорошему привыкаешь не просто быстро, а сразу же как только его узнаешь. И узнав, постараешься не выпустить это из своей жизни никогда.
Хреново было только то, что сама жизнь об этом ничьих мнений не спрашивала. Она сама творила что хотела, и на всё про всё у неё имелись свои соображения. Когда пятилетний Лань Ванцзи, волею своего взбалмошного дядюшки был заброшен в приют, отдельно от своего дагэ, то подумал, что мир вокруг него прекратил своё существование. А-Хуань, его дагэ, был тоже отправлен в подобное заведение без права свиданий и других способов связи с маленьким диди. И даже если бы ему было дано такое право, он бы не смог этого сделать, потому что им сделали новые документы, вписав туда другие фамилии. Разные. И абсолютно непохожие на их родную. Как процедил тогда дядя, злобно брызгая слюной, чтобы не позорили славный древний род. И фамилии друг друга им нарочно не сказали.
Неосторожное слово, оброненное ребёнком по доброте душевной, не осталось безнаказанным, как и любое проявление доброты в этом блядском мире. Наивный ребёнок не предполагал, что его замечание по поводу дяди вызовет такую реакцию и у того, кому он это сказал, и у самого их дяди. Результатом явилось водворение в детский дом. Маленький Лань поначалу растерялся там, не зная, что это не то место, где можно расслабляться. Но пара отнятых обедов и распотрошённая подушка быстро дали понять, как себя надо держать с местными. Паренёк хоть и был ещё совсем маленький, но старший брат играл с ним не только в детские игры, а и подучил немного кунг-фу, которым сам занимался.
Причём, в драках Ванцзи проявлял редкостную остервенелость, набрасываясь словно маленький упрямый зверёныш на обидчика, пока оба не валились с ног. Всё же, ему было только пять лет, хотя этот приют был для дошкольников и младших школьников, и там были такие же дети, как и маленький Лань, которого заставили скрывать собственную фамилию.
За первых два месяца пребывания в этом Царстве Разбитых Детских Душ, он проявил чудеса упрямства и храбрости, защищая то, что мог здесь считать своим, и приобрёл кличку «Сын Дракона», произносимую, впрочем, на полном серьёзе, несмотря на подтекст*. Он сумел поставить местную мелкоту на место, и его перестали задирать, наоборот, они пытались найти в нём для себя выгоду, переманивая каждый на свою сторону, но когда он это понял, то не захотел влезать в их распри. Ему брат давно говорил — лезть и подставлять свою голову за кого-то необдуманно, это верх глупости, поэтому надо приглядеться сначала, будет ли этот человек так же за тебя горой, как ты за него. Он приглядывался. Но не нашёл никого, кто показался бы ему тем, кто смог бы в случае чего встать с ним спина к спине. А быть всего лишь чужим щитом маленький Дракон не хотел, как и не захотел становиться кем-то вроде старосты. Он не хотел править, но и не хотел подчиняться никому кроме воспитателей.
Он был талантливым учеником своего дагэ, поэтому не обижался и не гордился. Он просто ото всех отстранился, замкнувшись словно в ракушке, и никого не впуская. А желающих погостить было много. Они все понимали, что Драконий сын тот мальчик, с которым всё же лучше не ссориться. Но он продолжал удерживать местную босоту на расстоянии. Никому не позволялось проникать за эту защиту, никто не мог похвастаться, что приручил Дракона. Лишь однажды она всё же была поколеблена, и впустила внутрь одно существо.
В тот день по приюту пронёсся слух, что привезли нового воспитанника. Говорили, что подобрали его где-то на помойке, искусанного собаками, грязного, оборванного и еле живого от голода. Ванцзи не то чтобы сильно желал познакомиться с новичком, он просто решил с этим не торопиться. У него ещё была незаконченная медитация, а во время неё Драконьего отпрыска было лучше не тревожить. Об этом вовсю шептались по углам те, кто попробовал это сделать однажды. Вдругорядь уже не пробовали. Воспитатели тоже махнули на его занятия рукой, поняв, что этого воспитанника никак не переупрямишь. Да и к тому же, дело, которым он занимается было хорошее — он не избивал всех подряд ни за что ни про что, не воровал, не наушничал, не курил за углами и слушался воспитателей. А медитации — это же забота о здоровье, а кому интересно, чтобы их воспитанники болели? Решающее слово сказал местный эскулап, Цзян Фэнмянь. Он посоветовал всем оставить мальчика в покое, не мешая его занятиям. И даже место ему отвёл — в своём кабинете.
Итак, закончив медитацию, он шёл мимо санитарного изолятора. Сюда помещали больных и новопоступивших, на карантин, так что ничего удивительного в том, что новичок оказался там, не было. Он зашёл сюда в поисках доктора Цзяна, искренне надеясь, что здесь не будет его сына, мелкого злобного засранца, задирающего нос перед приютскими, потому что у него самого есть семья. И он не мог вести себя иначе, сколько бы отец ему ни выговаривал.
Зато здесь были мальчишки из его группы. Самые хулиганистые, самые зловредные. Ведь редко попадают в такие Царства ребята из благополучных семей. В основном, жители таких Царств — маленькие дикарята, воспитанные улицей, для которых нет общественных приличий. Они когда услышали, что он покусан собаками, пробрались в бокс изолятора, где он, вымытый, накормленный, переодетый и перевязанный, уснул впервые за долгое время наконец-то не на улице, и бросились задирать ему штанины, чтобы посмотреть на его раны.
И когда пришёл Ванцзи, то они словно падальщики набросились на чужие ноги, и уже с одной даже содрали бинты. Сказать, что мальчика это возмутило, это ничего не сказать. Он вмиг разогнал пинками хихикающую свору шакалят, и подошёл к размазывающему слёзы худющему мальчонке, лежавшему на койке.
Штанишки на нём были задраны, бинты с одной тощей, как палочка, ножки сорваны и открывшиеся ужасные раны кровоточили.
— Это они сделали?
Мальчонка, по виду его ровесник, всхлипнул, и ответил:
— Собак-ки покусали.
Ванцзи поджал губки.
— А где дядя доктор?
В ответ опять всхлипнули:
— Не зн-наю, я спал, а они пришли, разбудили, и... — всхлип.
— Здесь нельзя плакать, когда больно, — ответил Ванцзи, — тебя побьют ещё больше. Молчи и терпи. Я пойду доктора поищу.
И он уже развернулся уходить, когда его окликнули вслед:
— А тебя как зовут?
Ванцзи застыл, словно от камня в спину. Он хотел сначала сказать мальчишке, что не его дело, потом вообще промолчать, но пока он делал этот сложный выбор, до него донеслось:
— А я уже не плачу! Смотри, как я могу!
Ванцзи не сдержал любопытства, и обернулся. Новенький лежал на кровати с ещё непросохшими глазами, и улыбался во весь рот. И Ванцзи почувствовал, что ему почему-то стало мало воздуха. Ничего такого не сделал этот новичок, но с Ванцзи случилось именно это. Отчего-то ему захотелось назвать настоящее имя, но он вспомнил, что оно больше не его. И если назовёт его хоть раз, то и не вернут его больше никогда, это имя, и в семью он не вернётся, навсегда здесь останется. И он произнёс:
— Чжань. Меня Чжань зовут.
Улыбка на исхудавшем личике засветилась так, что Ванцзи показалось, что в боксе зажглась ещё одна лампочка.
— А я Вэй Ин! И я больше реветь не буду. Просто их много было, а я спал. А ловко ты их, А-Чжань!
Ванцзи стало так неловко, что он не знал как ответить. То, что этот мальчик похвалил его, и назвал по первому имени, словно покойная мать, заставило его губы задёргаться, растягиваясь в улыбку, но улыбка и слёзы — это то, чего в приютах не показывают. Поэтому он развернулся и убежал, чувствуя как маленькое сердечко готово выпрыгнуть из груди, и не понимал почему, но знал, что за эту улыбку он хоть и со всем приютом передерётся, но погасить её не даст. Пускай светится.
***
Маленький, покинутый всеми мальчик, каким бы стойким не был, всё же оставался всего лишь пятилетним мальчиком. И если он медитировал, пытаясь подражать старшему брату, то это не значило, что у него вместо души была нетаявшая ледышка. Да, он был сильно разочарован тем, какими оказались мальчишки в этом приюте, но этот... Когда он впервые увидел улыбку новичка, то она показалась ему ярче дневного света.
Он так солнечно улыбался, несмотря на отсутствие одного выпавшего зуба, что за эту щербатую, но искреннюю и светлую улыбку хотелось драться со всем миром. И неважно было, сможет ли новичок защитить ему спину — он сам был готов стать такой спиной, и ему плевать было на всех, кто сказал бы, что он потерял мозги, он любому бы за это накостылял так, что сказавший и язык бы проглотил.
И не хотелось даже задумываться о причине такого желания — оно просто было. И ещё появилось желание никогда не расставаться с этим худым оголодавшим искусанным мальчишкой. Нигде, даже если Ванцзи отсюда заберут. Вернее, когда заберут. А что так и будет, он даже не сомневался.
Потому что если бы засомневался, то тут же лёг бы пластом, и лежал до тех пор, пока не помрёт. Во всяком случае, он так думал, даже не предполагая, насколько сильно над его планами хохочут боги.
Когда Ванцзи помог Усяню вылечить ноги, тот словно приклеился к маленькому Ланю, носившему здесь фамилию Ван**. Всё же, напыщенный дядюшка не захотел вконец унижать собственного родственника, давая ему какую-нибудь более простую фамилию. Даже неродная, она должна была символизировать величие, а надо сказать, любезный дядюшка в то время стремился продвинуться на мелкий пост в министерство, чтобы зацепиться хотя бы в самом учреждении. И только когда спал, он не делал ничего для того, чтобы этого добиться. Да и то, смотря в каком смысле спал. И с кем.
Так что, такая огласка, как интимная связь с мужчиной, была ему никак не нужна. А младший племянник мог по своей детской наивности её рассекретить там, где было не нужно. Именно поэтому его и отправили с глаз подальше, вместе с братом, наврав окружающим, что они оба уехали за границу. Никто, кроме Жоханя, не знал, куда на самом деле они попали. Второй, старший племянник, получил фамилию Ли***, что тоже должно было являться добрым предзнаменованием, предвещавшим грядущую удачу дяди в продвижении по карьерной лестнице. Всё же, Цижэнь будучи суеверным, испугался задним числом, что Всемогущие духи накажут его за такое обращение с родной кровью, и не дадут совершиться карьерному взлёту.
Короче, Цижэнь, посчитав что задобрил таким образом духов, дабы они не осерчали, принялся с многократным усердием добиваться поста мелкого министерского чиновника, и у него это вышло.
Теперь симпатичный, нестарый чиновный холостяк стал весьма лакомой добычей для незамужних дам и девушек. И после нескольких попыток неудачного сватовства, приведших Цижэня в состояние панического ужаса, он по совету своего ненаглядного А-Ханя, решил ещё больше задобрить духов, и взять своих племянников обратно оттуда, куда их засунул полтора года назад по совету того же самого человека.
И если Хуань не успел обзавестись в приюте никакой симпатией, то Чжань обнаружил, что сильно симпатизирует Усяню. Настолько сильно, что готов был забрать его с собой, когда за ним приехали, чтобы увезти отсюда. Он заявил, что не сдвинется с места, если его не заберут с ним вместе из приюта.
И дядя, не желавший себе испортить имидж, тоже готов был согласиться. В конце концов, это даже выгодней сработает на публику — ещё молодой одинокий мужчина, в самом соку, хочет посвятить свою жизнь воспитанию сирот, и не только родных по крови. И от государства пойдут опекунские дотации, да и начальство станет не в пример благосклоннее относиться к семейному человеку, к тому же, такому доброму и сострадательному, что смог пригреть и чужого сироту...
Вот так прийти, имея за спиной кучу детей, попросить с жалостливой миной, небось и в прибавке к жалованью не откажут. А там, при должном старании, и новая должность не за горами. Да и самое главное, глупые курицы, при взгляде на которых с души воротит, но которым этого не объяснишь, наконец-то отстанут!
Он переговорил с директором приюта, и тот согласился помочь воспитаннику обрести семью. Тем более, что у Цижэня, как у министерского работника, были привилегии. И вопрос уже был готов разрешиться положительно, но...
В дело вдруг вмешался приютский доктор. Он, неожиданно для всех, сделал заявление, что у этого мальчика есть родственники, и они желают начать ходатайство по усыновлению мальчика. А когда поражённый Цижэнь спросил Фэнмяня, кто же у этого мальчика есть, тот вместо ответа ткнул ему в лицо результат ДНК-теста. Своего и Усяня.
И поскольку он был врач, в подлинности этого теста никто не посмел сомневаться.
Цижэню пришлось отступить, впрочем не слишком сильно печалясь о неудаче. Всё же, чужой бастард ему был как собаке пятая нога, ему и своих-то двух племянников было много. Забрав их из приюта, он не очень-то ими занимался, предоставляя делать это специально нанятым людям. А до их эмоций и желаний ему особо и дела не было.
***
Хуань очень обрадовался, когда снова смог спустя полтора года обнять сильно подросшего своего маленького А-Чжаня.
До того, называвший его вторым именем, Лань Хуань почувствовал насколько по нему соскучился, и назвал его так как в детстве звала его их мать, пока была жива. И тут вдруг личико брата дрогнуло, искривилось, и он бурно и громко разрыдался, бросаясь на шею ко вновь обретённому брату.
Хуань подумал, что это от радости, и принялся гладить его по голове и бормотать успокаивающие слова о том, что они теперь вместе, но от этих слов рыдания ребёнка становились только горше. Он и так держался буквально на волоске, чтобы не разреветься прямо там, в приюте, когда узнал, что Усянь куда-то пропал, и даже не пришёл его провожать. Но в доме своих родителей, где теперь обитали они вместе с дядей, он позволил себе выпустить наружу своё горе. Горе о недавно обретённом и снова потерянном друге. Друге, которого он больше никогда не надеялся увидеть.
Он не видел и не знал, что приютский врач, некогда знавший семью Ланей, когда понял, что Усянь может угодить к ним, и возможно лишь в качестве ширмы для Цижэня, нарочно уговорил сделать поддельное заключение теста, попросив вписать туда другие имена. Он рассудил, что детские привязанности прочными не бывают, тем более в таком возрасте. А попади он в такую семью, в лапы к бесстыжему карьеристу, которому и свои родичи были не больно нужны, то ему и вовсе там несладко прийдётся.
Цзян Фэнмянь был человек добрый, и такой судьбы Усяню, который на самом деле был сыном его давних друзей, никак не желал. Поэтому и пошёл на подлог, и делал всё, чтобы усыновить этого мальчика самому. Для этого он всё рассказал жене. Его жена была дамой весьма темпераментной и подозрительной, и тому что заключение подложное, так и не поверила. Но неожиданно Усянь подружился с родным сыном Фэнмяня, Ваньинем, который частенько бывал на работе у отца. И тот закапризничал, что у него, мол, есть сестра, но ему не хватает брата. Мать сына любила, и только потому сдалась.
Таким образом, спустя несколько лет нахождения в приюте, Усянь получил приёмную семью. И все вокруг думали, что так будет только лучше, но один лишь Цзян Чэн знал правду — приёмный брат никогда не забывал приютского друга. Но достался всё-таки ему!
И кто бы знал, кем на самом деле оказался тот А-Чжань, и что его чувство тоже не захотело умирать с годами. В этом доктор Цзян очень крупно ошибся.
