Белый лотос на чёрном мотоцикле

* Nihilum nihilis(лат.) — отрицание отрицаемого. Буквально: «Отказ не принимается» Свет в ВИП-палате не горел, горел в коридоре, пробиваясь яркой резью полосок сквозь неплотные жалюзи, прикрытые Усянем во избежание нечаянных подглядываний. Лань Чжань лежал без сна, пялясь на Усяня, лежавшего на тощем одеяле, постеленном на узком больничном топчане напротив его шикарной ортопедической кровати. — Лань Чжань! — негромкий зов разорвал тишину, донесясь с него. — Лань Чжань, ты спишь? Лань Чжань немедленно отозвался чуть охрипшим после долгого молчания голосом: — Нет... Нет, Вэй Ин, я не сплю. А ты почему спросил? Тот забеспокоился: — А что ты не спишь? У тебя что-то болит? Или у тебя бессонница? Что-то слу... — Иди сюда, — перебил его Лань Чжань. Усянь поднялся и подошёл к кровати, наклонился к больному: — Что такое, А-Чжань? Правда что-то болит? — Я тебе соврал, — сказал Лань Чжань. — Хм? И в чём же? — Я хочу сказать, что давно тебя нашёл, а совсем не недавно увидел. Ты же у брата давно работаешь. Усянь присел на кровать и устало помассировал пальцами виски. — Тогда я не понимаю, — произнёс он после паузы, — какого же ты не подошёл и не признался сразу, когда узнал, что это я? Ванцзи грустно усмехнулся: — А ты думаешь был шанс пробиться к тебе через эти тОлпы влюблённых баб? Или была какая-то брешь в твоих бесконечных романах и романчиках? Вэй Ин, да на твою божественную родинку купился даже я, если ты не заметил. Усянь включил ночник. Глаза его были растерянными. Он потёр ладонями руки от плеч до локтей, ёжась, словно от холода, и произнёс: — Я заметил. Только не заметил, когда это случилось. Лань Чжань помолчал, словно примериваясь, как целящийся стрелок, а потом спросил: — Ты помнишь, как меня забирали из приюта? — Помню, — кивнул Вэй Усянь, — мне дядя Цзян дал тогда сладкую маковую булочку с молоком, я съел её, и захотел спать. А когда проснулся, тебя уже не было. Я думал сдохну от того, что ты, ТЫ со мной не попрощался. Ванцзи смотрел на него не мигая, он был ошарашен, не то слово: — Так вот почему тебя нигде не было! — сказал он, когда снова смог заговорить. — А я-то думал, что ты сбежал, обиделся на меня, что я оттуда ухожу. Клянусь тебе, Вэй Ин, — продолжил он, переведя дух, — я не хотел уезжать без тебя, и сказал дяде что не сдвинусь с места, если он не заберёт тебя к нам. И он поговорил с директором, но выяснилось, что у тебя есть какие-то родственники, и они хотят забрать тебя к себе. Вэй Усянь сидел, не веря своим ушам. А-Чжань хотел забрать его оттуда ещё тогда? Так почему директор его не отдал? И какие-такие родственники хотели его забрать, если он провёл в приюте после этого ещё четыре бесконечных года, а потом в итоге угодил в семью Цзян? Ладно, на эти вопросы он позже найдёт ответы, а вот на один А-Чжань ответит прямо сейчас. — А-Чжань, а почему ты хотел меня оттуда забрать, тебе меня жалко стало? Ванцзи опять усмехнулся, но в этот раз усмешка его не была ни печальной, ни ядовитой. Она была даже и не усмешкой — нежной улыбкой, в которой подобно крыльям бабочки мелькало смущение. — Ты мне нравился. Вэй Усянь покраснел и изменился в лице. Он немного помолчал, а потом спросил: — Только нравился? Или... — Или. Вэй Ин, не отрицай очевидного. Или ты любишь слушать комплименты? Ладно, тогда слушай: я привязался к тебе в приюте, потому что твоя улыбка была ярче дневного света. Очень скоро я почувствовал, что без тебя рядом мне бывает пусто и плохо, и когда нас разлучили... — он сглотнул и продолжил: — Но много лет, я не знал, где смогу тебя найти. Потом нанял детектива, и он выяснил, где ты учишься. Это я попросил Хуаня взять тебя сюда. Тем более, — Ванцзи усмехнулся, — тем более, что этот напыщенный и злобный щенок Ваньинь, который оказался твоим названным братом, свёл его с ума. Он коротко хмыкнул, и махнул здоровой рукой: — Да ладно, пускай сами разбираются. Скажи лучше, как тебе удалось приручить этого бешеного зверя? — Не надо так о нём, А-Чжань, — мягко возразил Вэй Ин, — он незлой, просто его мать, она... сложный человек. И он из-за неё боится неодобрения всех остальных, поэтому и рычит. — Надо же, прямо как мой дражайший дядя, — повертел головой Лань Чжань. — Да, только не все могут как ты — восстать против своего воспитателя, — потупился Вэй Ин, — я видел все твои дырки для пирсинга, и в сосках тоже. И скажи спасибо, что А-Чэн о них не знает, и я ему не скажу, а то задразнит! Ванцзи захохотал: — Кто задразнит? Он?! Да это я его задразню, если захочу. Только ради вас с Хуанем делать этого не буду. И даже не буду говорить, что он нашёл в этом колючем нечто. Но, — он с вызовом посмотрел на Усяня, — я не жалею, что мы рассказали ему кто я и откуда. Он всего лишь твой родственник, мне жить не с ним, а с тобой. Вэй Ин нахмурился. — Погоди, так ты думаешь, что будешь жить со мной? С чего бы это? Бровь Ванцзи приподнялась: — А разве не с чего? Да, Сыну Дракона и теперь было самоуверенности не занимать. Досаднее всего было то, что и Усяню тоже не хотелось думать иначе. Просто всё внутри восставало против того, что ему не оставляют выбора. Ну какого хрена кто-то решает за него, даже если это Лань Чжань?! Он снова покосился на своего больного. Гуй раздери! Наполовину в гипсе, лёжа на больничной койке, он всё равно выглядел не как травмированный мотогонщик, а как недомогающий принц на грёбаном ложе. Вот, ну как у него так получается, а? Да и А-Чэна он зря обижает. Он совсем не злой. Вон, даже без собаки решился остаться ради того, чтобы получить кое-кого гораздо более важного — брата. Пусть и неродного. А сколько он его перед своей матерью защищал, когда она ругала Усяня! Мадам Юй постоянно подозревала мужа в том, что приёмный сын на самом деле его бастард. Они все втроём, с шицзе, однажды подслушали это, когда дядя Фэнмянь и мадам Юй ссорились. Но дядя не дал вразумительного ответа, когда Усянь спросил у него, почему она так считает. Можно было бы попробовать найти и расспросить директора приюта, если тот ещё жив, и захочет рассказать. Но Лань Чжаню надо всё же объяснить, что Цзян Чэн не такой злой, как кажется. Да и тогда, в детстве, он задирал Лань Чжаня просто по глупости, а всё потому что тот драться умел. Ваньиню тоже научиться бы хотелось, да мать не позволяла. Но, может, Сичэнь теперь его выучит? — Ты не оттолкнул меня, когда я сплёл наши пальцы, и не отшатнулся, когда я тебя поцеловал, — золотистые глаза светились в полумраке янтарным огнём, — значит, я нравлюсь тебе, Вэй Ин? Усянь посмотрел на него. Эти золотые глаза на лице с безупречно красивыми чертами, эти сильные ладони с такими нежными пальцами... А это тело! Когда он его осматривал, а потом оперировал, то успел подсознательно отметить, насколько оно красиво. И насколько же в нём было всего достаточно, чего вечно не хватало ему в женщинах! Только как у мужчин происходит всё, он знает лишь из теории. Заходил как-то на порносайт, и палец случайно скользнул ниже, туда, где было окошечко: «Геи». И когда нажал... Сначала запаниковал из-за ошибки, потом разобрало любопытство — как это происходит у НИХ? У своих сокурсников, про кого точно знал, что они такие, он, ясное дело, спрашивать постеснялся, несмотря на репутацию самого бесстыжего парня на курсе. Может поэтому они его и сторонились — боялись, что осмеёт... Но никому, даже Цзян Чэну, а вернее, особенно ему, он не признавался в том, что часто приходило к нему в мечтах все эти годы. Он, пожалуй, смог бы так, как те парни из порнушки, но... только с А-Чжанем. И откуда только он сам узнал об этом? Неужели у Вэй Ина на лице всё было написано? — Я... Но Лань Чжань, ты не ответил мне на вопрос. Как давно я тебе нравлюсь? Рука с широкой мозолистой ладонью легла поверх его пальцев, взяла их, и поднесла к губам. Усянь не сопротивлялся, только молча смотрел, как эти губы целуют его пальцы, каждый по очереди, а потом золотистые глаза засветились ещё теплее (хотя куда уж теплее!), и низкий хрипловатый голос произнёс: — А ты разве не понял? Ещё с первой твоей улыбки. Опять тёплое прикосновение мягких губ к пальцам, и бормотание: — Мои бедные пальчики, я вас ударил. Никогда больше так не буду. Простите меня пожалуйста, вы меня лечите, а я вас бью. Но я не нарочно! Вэй Ин сидел и млел в этом странном ступоре. Прикосновения были приятными. Но только потому, что они были от Него. Попробовав представить на его месте хотя бы того же Ваньиня, Усянь почувствовал, что ему бы он такого сделать в жизни не позволил. А здесь... От этих лёгких, едва обозначенных касаний пробирало дрожью, и тяжелело в паху. — Лань Чжань... — вырвалось у него, — ну скажи... Золотые глаза уставились на него с лица, полуприкрытого ладонью Усяня, словно веером, и сжать эту ладонь ему настойчиво не давали. Из-за неё понесся призывный шёпот: — Я нравлюсь тебе, А-Ин? Скажи, и я скажу тебе тут же, что о тебе думаю. — Но Лань Чжань... Слабое, слабое сопротивление. Даже руку не попытался выдернуть. — Ладно. Я скажу. Хотя, не вижу смысла говорить очевидное. Я долго думал. Все эти годы думал, почему ты так был мне нужен. Я люблю тебя. И хочу жить с тобой. Скажи мне, если ты против этого, но учти, что отказы не принимаются. Я добьюсь того, чтобы тебе понравиться, и можешь считать меня кем хочешь. Но я даже рад, что вот так попал в эту больницу. Хотя бы тебе всё сказал, а то бы так и не решился. Усянь фыркнул: — Рад он! А ничего что ты и умереть мог? А если бы не эта авария, то так и не сказал бы? Вместо ответа Усяня сильным рывком дёрнуло в сторону больного, вынуждая упасть на него, и не успел доктор возмутиться таким кошмарным поведением, как рядом оказались те золотые глаза. И губы, дохнувшие прямо в лицо: — И только попробуй сказать, что не хочешь. У меня и одной руки хватит на тебя. А когда срастётся вторая... Доктор Вэй внезапно ощутил, что слов стало так много, что они уже лишние, и заткнул этот болтливый рот тем способом, который объяснил Ванцзи всё без слов. И этого поцелуя кроме луны, светившей в наружное окно, уже никто из людей не видел.