Белый лотос на чёрном мотоцикле

Новая неделя началась с обещанной министерской проверки, и у всего медперсонала было столько забот, что некогда было головы поднять. Появившийся в клинике Вэнь Цюнлинь сновал незаметной тенью, опустив глаза и словно воды в рот набрав. Он старался лишний раз не попадаться на глаза доктору Вэю, особенно после того, как разглядел у него на шее не очень тщательно затонированный свежий засос. Чжулю всё воскресенье старался как мог, помягче объясняя парню, что его ревнивое чувство собственности ничего общего не имеет с любовью, и что нельзя заставить человека полюбить себя, если поубиваешь потенциальных соперников. Может быть, Вэнь Нин и услышал чужое мнение о том, что его влюблённость в Усяня основана скорее на благодарности, чем на чём-то более основательном, но принять это до конца было тяжело, и он не мог вот так сходу перестать щетиниться на каждого, кто был с Усянем рядом. Ведь понимать, что тот, кто нравится тебе, позволяет себя касаться другому — это больно, особенно если сам не можешь не то чтобы прикоснуться, но даже дать понять об этом не можешь, не имеешь права. И никогда его не получишь. Единственное, что изменилось за эти выходные, так это то, что к привычным мыслям добавилась ещё и эта: А НАДО ЛИ? Надо ли оно ему, то самое, что он считал необходимым для себя заполучить? Когда они стали жить вместе с Лю-гэ, то обнаружилось, что они вполне нормально сосуществуют рядом. И... Лю-гэ до недавнего времени не знал его страшной, постыдной тайны. Её никто до этого не знал, кроме Мэн Яо, Цзян Фэнмяня и доктора Вэя. Не знал того, что он и сам хотел бы забыть, но разве ОНИ дадут? Те, что сделали это с ним... Они же постоянно где-то рядом. Кто-нибудь из них. Если не в кошмарах, то наяву. Сколько раз, увидев здесь, в больнице, Вэнь Жоханя, ему приходилось срочно прятаться где-нибудь, чтобы не попасться ему на глаза! Хорошо, что раньше здесь работал доктор Яо, он помогал ему скрываться, а если кто спрашивал, то говорил, что он медбрата за чем-нибудь отослал. Вэнь Нину ни за что бы не хватило духу посмотреть ещё раз, вживую, в это холёное самодовольное лицо. Оно и так являлось в кошмарах, раз за разом воссоздавая в памяти то, что хотелось бы не вспоминать никогда. Да и А-Нин не хотел бы напоминать о себе, потому что играть ту постыдную роль снова не хотелось. Дядя... Хорош дядя — вот так с ним обойтись! Наверное рассчитывал, что он будет у них постоянной игрушкой. Цюнлинь плохо помнит, но что-то такое он и говорил, когда его готовили к заклеймению, отогнув назад голову и держа сзади руки. И всё это, не обращая внимания на протестующие вопли Яо. Он был в роли оператора, снимая это всё на камеру. Он, кажется, просил их не трогать мальчика, но Гуаншань его не слушал. Он раскалил клеймо, и смеясь приложил его к груди своей жертвы, весело балагуря о том, как красиво будет на молодом теле смотреться этот пион. Он помнит. Лучше бы не помнил. Раздавленный, униженный, с распухшими заплаканными глазами, с надорванным ртом, с избитым телом, где болела каждая клеточка, он ещё мог что-то соображать, чувствовать, и запоминать, хотя и против воли. Раздалось шипение сжигаемой плоти, задымило и завоняло палёным, тело пронзила такая боль, что он дёрнулся, раскалённый металл тоже дёрнулся чуть в сторону, смазывая узор. Гуаншань тогда разорался на весь подвал, что тавро испорчено, и невозможно теперь определить, кому это тело принадлежит. И таким образом договор с Жоханем теряет силу, потому что ему не нужно тело, владение которым можно оспорить. Орал, что Жохань подговорил его, чтобы он дёрнулся, и теперь он может забирать сосунка себе, потому что лично ему не нужен непонятный Вэньский мусор. И тогда... Тогда раздался какой-то грохот, ударив по ушам вместе с гневными криками Яо, который с проклятьями потребовал не трогать, и наконец отпустить несчастного мальчика. А когда Гуаншань насмешливо обронил, что такое поведение не подобает настоящему Цзиню, но от Яо он этого и не ждёт, потому что он сын шлюхи, то Яо, всё это время бывший в одежде, достал из потайного кармана пистолет, и направив его на отца, заявил, что отказывается от него. И когда тот захохотал ему в лицо, выстрелил отцу под ноги, и скрежеща зубами, велел всем убираться с дороги. А затем подхватил полубесчувственного парня, и потащил к какому-то выходу. Никто из тех троих тогда не пошёл за ними. Яо позвонил доктору Фэнмяню, которого знал, ещё воспитываясь в приюте, и тот пришёл вместе с приёмным сыном, который был похожим на божество. И к тому же, божество это было сострадательным, относилось к нему как к человеку, а не куску использованного дерьма, даже когда узнал, кто и как с парнем это сделал. Он буквально возродил А-Нина к жизни, и заставил смотреть на неё как на нечто стоящее. И Цюнлинь понял, что влюбился. Нет, он прекрасно видел, что его чувство не находит отклика, ведь доктору Вэю нравились женщины. Но у самого Цюнлиня было о женщинах другое мнение — разве ж у этих баб чего-нибудь стоящего дождёшься? Даже если это его цзе-цзе. Они не могут настолько глубоко и серьёзно воспринимать подобные вещи. Когда они узнают о таком, то никогда не сочувствуют, а только презирают и отворачиваются. Он попробовал как-то в интернете частично открыться одной девушке, с которой осмелился перед этим завести и поддерживать долгую переписку, но в ответ дождался именно такого отношения. И был уверен, что ни одна женщина его в этом не поймёт. Именно поэтому он со слезами упросил Яо, Усяня и доктора Цзяна не говорить А-Цзе о том, что с ним случилось. Тем более, что там был замешан двоюродный дядя, чтоб его... Цюнлинь, когда лежал в полубреду, вылечивая физические раны после этого происшествия, услышал как Яо тихонько рассказывает Усяню о том, что Жохань проиграл в карты своего племянника Цзинь Гуаншаню, и поэтому он, как дурак притащил парня лично в то страшное место, надеясь угодить отцу. А-Нин был далеко не первой жертвой этой «Рулетки Дьявола», а Мэн Яо вменялось в обязанность, используя природное обаяние, доставлять их на потеху своему развратному папаше, закрывая глаза на то, для чего они ему нужны. Он же и снимал эти безобразия, считая, что раз отец так хочет, то будет правильным не вовлекать в эти делишки кого-либо чужого. Он наивно надеялся получить место доверенного лица рядом с отцом, пускай хотя бы и в таких делах. Мэн Яо горько усмехнулся. Он надеялся получить от отца его фамилию... Каким же идиотом он был! Так было до этого раза, пока отец не решил поставить на парне родовое клеймо, которым клеймили раньше скот. И Яо это взорвало. С прошлыми жертвами он такого не делал, но этого паренька Жохань проиграл ему в карты с условием пожизненного сексуального рабства. Причём, такая жизнь, учитывая садистские пристрастия Гуаншаня, точно не была бы долгой. А после того, как А-Нина не станет, его телу бы позволили «найтись». У Жоханя были свои причины. Он хотел наказать именно Вэнь Цин, отобрав у неё брата, который бы считался пропавшим без вести. Наказать за то, что не захотела дать согласие делать операции на сердце некоторым людям, которые не хотели ждать в очереди как простые граждане. Они вообще хотели оперироваться вне очереди, перехватывая чужих доноров, а молодая кардиохирург возмутилась этим. За возмущения подобного рода, да ещё и от родственницы министра, следовало не оставлять её без наказания. А наказание было одно — никого не было для неё в мире, дороже младшего брата... Обо всём об этом Цюнлинь и задумался, стоя у перил того самого заднего крыльца, где все курили. Он не курил. Он, как всегда, прятался здесь от Вэнь Жоханя. В больнице он работал меньше полугода, да и то практикантом. Он ещё не закончил свою учёбу, и проходить практику (сестра решила за лучшее) назначено было ему здесь. Это из-за доктора Вэя он пошёл в медучилище, втайне считая его своим учителем, и намереваясь потом пойти учиться выше. Это доктор Вэй, как однокурсник А-Цзе, выговорил у неё право для её брата снимать отдельное жильё, приведя убийственный аргумент, что играя роль вечной мамочки, она исковеркает психику брата, и он не сможет устроить себе личную жизнь. Да и она тоже не сможет. Поэтому, лучше им пожить отдельно. А с квартплатой, так и быть, Усянь поможет, пока А-Нин не найдёт себе товарища для совместной аренды жилья. Товарищ нашёлся сам. Ну, почти сам. Заодно получив к себе в постель своего Оленёнка. И не сказать, что Оленёнок горел желанием прыгнуть туда сразу, нет! Наоборот, он страшно боялся этого. Но как-то так получилось, что именно Лю-гэ он перестал бояться. Тем более, что раз он хотел завоевать доктора Вэя, который любит девушек, он же должен как-то ему показать, что он лучше них. Да, он ещё слишком юн и неопытен. А где и как ему набраться опыта, если он мужчин боится, а женщин боится и презирает? Тем более, что первый опыт явился таким, что и врагу не пожелаешь. В конечном счёте, он решил, что как бы он ни боялся мужчин, но этот намного старше и опытнее, и этим опытом вполне может с ним поделиться, а это всегда полезно. И очень хотелось поверить в то, что Лю-гэ его не обидит. Иначе их не поселили бы вместе. Яо бы не поселил, и доктор Вэй бы не позволил. Значит господин Чжао безопасен. И вот, когда он обучит А-Нина всем постельным премудростям, вот тогда и о докторе Вэе можно задуматься всерьёз. И он будет у своего Усяня первым мужчиной, никому приблизиться не даст, и отдаст ему всё тепло, которое осталось. Которое не убили эти... И ни с кем не будет своего Усяня делить. Особенно с этим противным Ванцзи, братом главврача, который постоянно за доктором подглядывал, и постоянно прятался. При этом ещё и руку к своим штанам тянул, когда на доктора смотрел. Он думал, что хорошо прячется, и его никто не видит, но Цюнлинь прячется лучше! Лю-гэ обучил его искусству прятаться, он бывший военный. И вот он сказал, что если бы А-Нин служил в армии, то там бы за своё умение получил бы прозвище «Тень» или «Призрак». Потому что там где он служил, все друг другу прозвища дают, и лучше чем Оленёнок, никто из его сослуживцев не прятался. Ну, разве что, кроме него самого. По крайней мере, спрятаться возле тайной квартиры и заснять там Жоханя, чтобы он даже не понял, кто это был, он сумел. Одного не сумел — Ванцзи к своему учителю и божеству не подпустить. И что бы ни делал, от своей мечты оказывался только дальше. Когда он услышал, что они знакомы с детства, и давно друг друга искали, думал, что в груди остановится сердце. Голову опять захлестнула чёрная тяжёлая волна, как и каждый раз, когда думал, что Усянь останется с очередной женщиной. Но женщин он не трогал, понял что с ними у доктора всё несерьёзно. А вот Лань Ванцзи был другое дело. Мужчина, красивее которого разве что сам доктор Вэй, и к тому же, родной брат его начальника и племянник министра. Да ещё и впридачу то, что сам Вэй Усянь считал дружбой, а оно ею со стороны Ванцзи никак не было. Это был серьёзный соперник. Соперник, от которого надлежало избавиться как можно быстрее. Но этого-то как раз и не вышло. Ни в первый раз, когда он сделал Ванцзи ту аварию и скрылся незамеченным, но стало только хуже, потому что доктор Вэй стал лечить его; ни во второй, когда Цюнлинь так смехотворно облажался, что захотелось убить Лю-гэ за то, что помешал. Ну или хотя бы ранить. А потом и сдохнуть самому. Неожиданно, когда занимался игрой в тучку и дождик (язык не поворачивался назвать это любовью) с раненым Лю-гэ, столь безропотно принявшим от него свою рану, подыхать почему-то перехотелось. Когда он рассказал любовнику о страшной тайне из прошлого, тот, к его удивлению, отчего-то его не оттолкнул. Повёл себя так, как доктор Вэй. Даже больше — сказал что любит, и в голосе не чувствовалось жалости. Он ещё прибавил, что эту квартиру они, на самом деле, не снимают, Лю-гэ её купил... Для него, Оленёнка. На его имя. Может, и правда любит? А доктор Вэй, наверное, такого вообще не скажет. И дело даже не в квартире, которой у Вэя не было. Цюнлинь жил бы с ним хоть в подворотне, если бы только тот захотел, но... Надо смотреть правде в глаза — не захочет. И дело не в жилплощади. Мысли путались, и не находили порядка. Проверкам чувства Лю-гэ подвергать больше не хотелось. Но смотреть на этого Ванцзи и доктора Вэя вместе всё равно было как-то неприятно. Сделать с этим ничего было нельзя, Ванцзи был его подопечным. И похоже, не только подопечным. А он его чуть не убил. Дважды. И как ему теперь жить? — А-Нин, ты совсем не думаешь о том, что можешь простудиться, только говоришь что взрослый, а сам в одном костюмчике по холоду бегаешь! Голос А-Цзе, неожиданно прозвучавший сзади, заставил вздрогнуть, и повернуться к ней. — Пойдём, выпьешь чаю, согреешься, мы так давно не делали этого вместе! Цзе-цзе была на голову ниже, и всё равно он рядом почувствовал себя маленьким. Неловкая улыбка криво промелькнула на его лице, и он протянул к ней руку, как к единственному человеку, который даст ответ на все вопросы. Пускай она женщина, но он так устал молчать, что не может больше. И не будет.