Вэнь Цин даже не знала, как ей реагировать на то, что она услышала от своего милого маленького братика, когда вздумала расспросить его, с какого перепугу он вздумал посреди ночи целоваться в ВИПке с водителем их двоюродного дяди.
Больше всего её взбесило, что Усянь всё знал. Всё это время всё знал, о том, что происходит между ним и Чжао Чжулю, и о том, что случилось с А-Нином три года назад, и не сказал ей. И ведь наверняка же будет оправдываться, что не хотел волновать — она прекрасно знает это наглое хитрозадое существо, умеющее врать в глаза с самой честной мордой. Но именно потому, что она давно его знала, для Вэнь Цин не всегда было тайной, что на самом деле думает этот чёртов ублюдок Вэй. Это же надо было — ей наврать, что брат уехал в какой-то кампус, откуда все его обитатели ушли в турпоход, куда-то в горы, в джунгли, в дикие леса, где и связи-то нету и не было никогда. А связь можно держать только птичьей почтой!
И ведь тогда она повелась как девчонка, и не то, чтобы поверила, но хотела верить. И эти письма, написанные рукой брата, они были реальностью. Вот только о том, в какой реальности он сам существует, она не знала. Хотя думала, что знает. Ей достаточно было слова Усяня, и того, что брат находится далеко от Жоханя, Гуаншаня, от всей этой грязной клики, предложивший ей то, на что она не могла согласиться.
После своего отказа, она каждую минуту ждала удара. Не дождалась. И с удивлением подумала, что её пронесло, и брат вернулся, похудевший, но с повзрослевшим взглядом, и главное — живой и целый. Он подтвердил ту самую сказку, которую ей наплёл бывший сокурсник, и она успокоилась. Она тогда радовалась в душЕ — её брат жив и цел, до него не дотянулись длинные руки старых мерзавцев, и судя по тому, что он ещё жив, он им неинтересен. Она уберегла его, уберегла!..
Оказалось, не уберегла. Более того, теперь неизвестно кого и от кого нужно оберегать. Всё то, что она услышала от брата, они оба обильно полили слезами, и она решила про себя, что шкуру с Усяня содрать за утаивание этого всего всё-таки надо. И за то, что буквально толкнул А-Нина в постель к этому шоферюге, содрать отдельно.
Она только не знала, что брат рассказал ей не всё.
Он рассказал о том, что в числе участников того, что с ним сделали, были Гуаншань и Вэнь Сюй, рассказал, что сделал Мэн Яо, но о том, что там был ещё и Жохань, он смолчал.
Думаете, у этого мальчишки с искалеченной душой стыда и совести оказалось больше, чем у двоюродного дяди, о котором он не хотел говорить? Ну, как знать, что бродило в этой бедной скорбной голове. И что бродило в голове всех тех, кто мог подпустить, и подпустил к ответственности за человеческие жизни столь неадекватного парня? Да ничего. Этот парень, как и все люди с психическими расстройствами, умело скрывал своё настоящее «Я». И что у него было за душой, оставалось тайной за семью печатями для всех. Даже для обожаемого доктора Вэя, а точнее сказать, особенно для него.
Ведь о том, что он помчится на мотодром, не знал никто, а Чжулю лишь догадался, но помешать не смог. Не успел. Но и Вэнь Цин теперь, как и Чжулю, услышав историю о том, каким образом он причастен к травмам их ВИП-пациента, поняла, что её бедный измучившийся брат похож на танцора, исполняющего танго на краю обрыва. Пусть он выглядел здоровым, но по сути балансировал на очень хрупкой грани, грани безумия, за которой щерила голодную пасть бездна. И она не верила, что Усянь этого не понимает.
А что понимает Чжулю? Ей бы хотелось поговорить с ним, он производил впечатление человека себе на уме, весьма неглупого и неординарного, и наверняка с богатым прошлым. Она обязательно это постарается выяснить при первой же возможности. А если такая возможность не появится, то она её найдёт.
Брат прижался, уткнув мокрое лицо ей в грудь, она обнимала узкие юношеские плечи, целовала родные крупные кудри макушки, а слёзы из её глаз сами текли на них, и в сердце вскипала горечь. Не это она обещала покойным родителям, не для того забирала брата от бабушки. Обещала уберечь его от всего плохого, а вышло... такое, что и словами не выразить. Оленёнок. В чём-чём, а в этом этот водила оказался прав, точно подметил. Её брат как раз и похож на этого зверька. Тело большое, а разум совсем детский. Несмышлёныш...
Она провела пальцами по этим кудрям, намочив ладонь собственными слезами. Надо будет найти эту наглую Усяньскую морду и... поблагодарить его за то, что он сделал. Яо она уже не найдёт, его же нет в стране, но остался Сичэнь. Только надо бы узнать, что он об этом знает. Вот пускай только господин проверяющий покинет территорию больницы, она сразу же...
Дверь в санитарную подсобку, где они сидели, внезапно резко распахнулась.
Сразу же...
На пороге стоял Вэнь Жохань, и щурясь всматривался, кто же это посмел засесть во время проверки в этой каморке.
***
Вэй Усянь не то чтобы закрутился с делами, дел у него на данный момент было немного, а точнее, всего одно — Лань Чжань. Его любимый и обожаемый ВИП-пациент, кроме которого ему не оставили никого серьёзного, только нетяжёлых больных. Остальных раскидали по другим врачам, предоставляя право консультации с восходящим светилом медицины только в крайних случаях. Таких за время лечения Ванцзи было всего от силы парочка, а остальное время он посвящал А-Чжаню, к вящему удовольствию обоих.
И во время проверки это только сыграло ему на руку, меньше надо было отчитываться, и он мысленно поблагодарил Сичэня за то, что он так решил.
После предыдущей ночи он не очень хорошо соображал, поскольку спать и ему и пациенту пришлось не очень много. И это ещё если учитывать то, что они далеко не всё могли себе позволить. Во-первых из-за ограниченного количества здоровых конечностей пациента, а во-вторых, из-за того, что он пациент.
Потому что если у любвеобильного доктора Вэя различные любовные украшения на доступных постороннему глазу участках тела уже давно стали нормой, и на них махнули рукой, то у его пациента такие же цацы на шее вызовут бурю закономерных вопросов, из которых самый главный — кто их поставил раненому человеку, уже вторую неделю не выходящему из больницы?!
Грудь наполнялась сладким теплом от воспоминаний о том, как они сначала целовались, и Лань Чжань называл его «гэгэ», на что Усянь возразил, что они же ровесники, и он не старше, чтобы так его называть. В ответ он услышал, что он для Лань Чжаня превыше всех в этом мире, а на подколку, что А-Чжань пафосная задница, и что он будет теперь тоже называть его Чжань-гэ, ему ответили полным согласием и фирменной кривой, но широкой Ланьской ухмылкой.
Он очень сожалел, что не может поставить такую же метку своему Чжань-гэ, но абсолютно не противился такой на собственной шее. Он даже не заметил, как в пылу любовных ласк её получил, настолько позволил себе забыться, растворяясь в них. Чжань-гэ не обманул — он и одной рукой сумел довести Усяня до экстаза, и это заставляло серьёзно задуматься, что же будет тогда, когда заживут вторая рука и ноги?
Не говоря уже о том, что у этого Казановы, доктора Вэя, он был первым и последним мужчиной, которому он доверился настолько, что без колебаний позволил доставить себе удовольствие. Пусть рукой, но чужой, да ещё и в больничной палате! И гуй с ним, что это ещё то извращение, Усяню было плевать — ведь это же Лань Чжань!
В этой эйфории он даже забыл, что после бессонной ночки надо хотя бы умыться и причесать гнездо на голове. Напомнил об этом Ванцзи, и ему пришлось, обиженно надувшись, смывать с себя прямо в палате поцелуи Лань Чжаня. На это ему щедро пообещали наставить новых, и Вэй Усянь, улыбаясь во весь рот, понемногу превращался в доктора Вэя. Тем более, что грянула эта проверка, о которой он совсем забыл.
Пришлось так и встречать проверяющих, с засосом на шее, выпросив у дежурных сестричек пудру и тоналку, вместе с привычным хихиканьем, что доктору давно уже пора купить свои, и с сожалением замазывать самому красотищу «made in Лань Чжань». Допускать до своей шеи кого-то очень уж не хотелось. Так же, как и не хотелось скрывать, наоборот, хотелось всему свету показать это. Но это было бы ребячеством. Да и Чжань-гэ его пациент. О, проклятая больничная этика! Кто тебя придумал?!
Радостная эйфория продолжалась, и её не могли испортить ни хмурые мины и косые взгляды проверяющих, ни даже появление Лань Цижэня.
Он чувствовал себя словно наполненным бурлящими пузырьками — ЕМУ ПРИЗНАЛСЯ А-ЧЖАНЬ! Нет, Чжань-гэ, который наконец-то решил полностью найтись.
Её смог прервать только отчаянно резанувший по ушам вопль Вэнь Цин, и доктор Вэй рванул туда, откуда летели осколки разбившейся тишины.
***
Когда открылась дверь санподсобки, и Вэнь Цин увидела, кто за ней стоит, она ещё крепче прижала к себе голову брата, в инстинктивном защитном жесте. Но он сам вывернулся из-под руки сестры, чтобы посмотреть на стоящего в дверном проёме, и его лицо стремительно начало терять краски. На нём проступило выражение панического ужаса, внезапно лицо резко покраснело, на висках и крыльях носа выступили капельки пота; задрожавшие губы беспомощно ухватили воздух, а округлившиеся глаза, казалось, ничего не видели, но он прекрасно разглядел, кто там стоит, дверной косяк подсобки хорошо освещался. Они не виделись вживую три года. ТРИ ГОДА!!! И ещё бы не видеть лет триста это чудовище, по ошибке предназначенное судьбой называться его двоюродным дядей.
Он почувствовал, как всего его внутри затапливает вязкой холодной волной ужаса, парализующего волю, и его единственным желанием было вжаться в стену настолько, чтобы раствориться в ней, но... И до стены было не добраться из-за пустых вёдер и бутылок с дезинфекторами, да и слиться с ней в его ярком бирюзово-зелёном костюме не получилось бы, даже если бы его не заметили.
В общем, убегать было некуда, но Цюнлинь был напуган настолько, что даже этого не соображал. Он с трудом поднялся на дрожащие ноги, и отступил на шаг назад, споткнулся, роняя на пол большие пластиковые бутылки, падавшие с глухими тяжёлыми шлепками, но всё же продолжал бессмысленно отступать, не сводя остановившегося взгляда с Жоханя, который занёс ногу, чтобы переступить через порог. Руки парня, и до этого трясшиеся, вообще заходили ходуном, словно у больного синдромом Паркинсона, губы посинели, лицо, только недавно красное, приняло зеленоватый оттенок. Он ещё отступил на один шаг, опять споткнулся, на сей раз о столик за своей спиной, и упал, роняя на себя пирамиду из пустых нержавейковых биксов для стерилизации. Один из них попал ему в голову, парень слабо вскрикнул, дёрнулся на полу, и затих.
Всё это произошло быстрее, чем вы это прочитали, и Вэнь Цин, не успевшая сообразить, что такое творится с её диди, начала подозревать, что такая реакция на Жоханя не появилась из ниоткуда, но эту мысль додумывать не было времени. Она тут же вскочила, и мигом оказалась рядом с братом, лежавшим без движения с раной на голове, из которой текла кровь. Он был без сознания, и её, обычно не терявшую здравого смысла, бросило в ужас от мысли, что за травмы у него могут быть. Она потянулась посмотреть его зрачки, чтобы проверить свои опасения, когда сзади раздался низкий равнодушный мужской голос:
— Ну, и что это с ним? Он у тебя псих? Родственников боится?
Вэнь Цин передёрнуло от этих слов. Стремительно обернувшись, она вперилась почерневшими глазами в равнодушное лицо Жоханя, и проговорила, начиная с шепота, и постепенно срываясь на истошный крик:
— Не смей так о моём брате. Не смей. Слышишь?! Не смей! Не смей приближаться к нему! Я даже думать не хочу, что ты ему сделал! Уйди! Уйди!!!
После последнего крика, вырванного из самого сердца, казалось, что даже сам воздух вокруг зазвенел. Она увидела столпившихся в дверях сотрудников и проверяющих, стоявших там с недоумёнными и взволнованными лицами, и наконец, растолкав толпу, вперёд пробился запыхавшийся Вэй Усянь, и спросил, тяжело дыша:
— А-Цин, что здесь происходит? Что с А-Нином?
***
Они перенесли медбрата в смотровую, где доктор Вэй осмотрел его сам, установив, что тяжёлый металлический бочонок рассадил ему кожу головы, пройдясь по касательной. Вэй Ин обработал рану, приведя парня в чувство, и отправил вместе с сестрой, чтобы сделать томограмму головы — мало ли что. Тем более, сотрясение у Цюнлиня точно было, его тошнило, хорошо что кость, вроде, осталась цела.
Вымотанный происшествием, он отправился в палату к Лань Чжаню, к своему Лань Чжаню, чтобы пожаловаться на свою нелегкую долю, подошёл к ВИП-палате, открыл дверь, и... пошатнувшись замер не пороге.
Смятая больничная постель, на которой до этого лежал Ванцзи, была пуста.
