***
Они так поступили в первый раз, когда ночевали в гостях, и невольно стали свидетелями соития хозяина дома и его бойфренда. Остролицый парень был шокирован тем, что увидел, но это зрелище разбудило в нём явное желание поступить так же с тем, кто хотел этого с ним самим. ... Ваньинь закрыл дверь, запер её, и прислонился к ней пылающим лбом, упираясь в полотно двери ладонями. Видение белых бёдер одноклассника, обвивших бока Вэнь Чао; его запрокинутого, с прикрытыми затуманеными, словно в трансе глазами, лица; его пальцев, до треска сжимающих ткань свитшота своего любовника; и наконец, лицо этого самого любовника, с абсолютно таким же выражением, как у Хуайсана, обернувшееся к нему; всё это стояло перед глазами, то сливаясь в цельную картину, то снова разбиваясь на отдельные фрагменты. Ваньинь не заметил, когда к нему подошли сзади, заметил лишь тёплые руки, обвившие талию, и сомкнувшие пальцы на животе, словно боясь зацепить то, что ниже. В плечо сзади уткнулись лицом, издавая рваный вздох, и парень решился. Он оторвался от двери, и развернувшись к обнявшему его Сичэню, который еле успел отстранить лицо, чтобы его не задело порывистым движением, но рук не расцепил, приник к чужим губам так яростно, словно делал это впервые в жизни. Словно и не было всего пару часов назад таких же сумасшедших и пылко-страстных поцелуев, выжигающих всё дотла. А он-то думал, что если ему подрочили и расцеловали, то пока что и хватит. И нафига больше, если и так хорошо? Да и, по чесноку, так больше всего, просто страшно. Он же с мужиками не... Читал, что больно в первый-то раз. А хрен его знает, сможет ли Хуань ему сделать так, чтобы не было больно? Но после увиденного в коридоре, почувствовал, что все барьеры в мозгу вдруг снесло, словно в половодье. ОН. ХОЧЕТ. ПОПРОБОВАТЬ. ВОТ ТАК. А-Сан же пробовал, а ему почему нельзя? В конце концов, одноклассник у него честный человек — его спросили, как оно с мужиком-то, так он и показал без лишних слов. Да и как ты объяснишь такое? На такое ни словечка нет. Он сам бы точно не нашёл. Он сам повлёк за собой Хуаня к кровати. Кровати, на которой он уже успел узнать, что означает, когда тебя ублажает мужчина. Притом, этот мужчина фактически твой начальник. И твой приёмный брат влюблён в родного брата этого начальника ещё с детства. А сам твой босс такой, что... Блять. И кофе варит охеренный. И хер бы с ним, какая уже на хрен разница, если они уже, можно сказать, переспали. И теперь это можно сделать без «можно сказать». Но, бля, как неловко. И хочется, и страшно, будто он вообще ни с кем никогда... Даже с девчонками. А уж их-то было дохрена! И они по сравнению с его Хуанем были абсолютно безрукими. Но недаром его вторая натура — любопытство. Вон, Хуань его уже опять раздеть успел, что он и не заметил, когда. А потом он долго плевал на его задницу, на свои пальцы, растягивал, ругался, что ничего не приготовил, просил потерпеть, мочил слюной свой... даже вспоминать стыдно. Взрослый дядька, а хуже чем школьник. Было так неловко, будто он опять девственник Чэн-Чэн, которому пятнадцать. В конце концов, у них так ничего толком и не вышло. Хуань побоялся причинить ему боль, и просто потёрся между э-э-э... бёдрами Цзян Чэна. Тьфу, мать бы его! Да что ж он, совсем уже обабился?! Не может даже мысленно сказать, что его не смогли выебать! Скоро не то, что матернуться не сможет, а и вышивать гладью карпиков начнёт! На подушках. Нет, ну потом-то у них всё было, и было классно. Жаль только, что делал это Хуань хоть и нежно, но с таким надрывом и страстью, будто в последний раз. Ему в тот день капитально крови попили. И размазня ещё эта ходячая, которой бикс на голову упал, и пропажа Ванцзи, и отстранение от должности. И всё в один день. Правду говорит примета, что понедельник — день тяжёлый. Хуань и вечером в любой момент ожидал, что за ним домой менты прийдут, вот и решился. Оба решились. Как в бабских романах, ей-богу — «перед лицом опасности». И у Хуаня дома нашлось всё необходимое — и смазка, и презики. И прав он был, когда говорил: «Если что-то с тобой сделаю, то наутро ты почувствуешь». Почувствовал. Но перед тем, ночью, было всё так, что капец! Он словно в космос улетел, а потом вернулся. С бабами так не было. Там вечно думай, чтобы презик не порвался, и чтобы её довольной оставить, а не то такого наслушаешься! Не то что здесь. Его всего буквально полностью, с головы до ног, зацеловали-заласкали-залюбили. И всё это — не опасаясь, что услышат. С той ночи в чужом доме они уже никогда не спешили. Даже учитывая то, что у них на работе случилось. Особенно учитывая это, потому что каждый день приходилось бояться, что этот совместный день — у них последний, и неизвестно где каждый из них встретит своё завтра. Да, и встретит ли вообще...***
Лань Хуань хищно щурится, притушив глаза, горящие опасным блеском. Ваньинь залипает на этот блеск, кажущийся ему в данный момент потусторонним. Он манит, завораживает, заставляет обо всём забыть настолько, что Ваньинь ощущает себя расплавленным, безвольным, растёкшимся по постели словно лужица, готовым выполнять всё, что бы ни сказал Хуань. Он всё готов отдать за это тёмное золото глаз. И не понимает, мать бы его, как?! Как мог Яо не влюбиться вот в ЭТО?! Ответ он поищет позже. Но сейчас эта мысль торчит как заноза, и мешает. Мешает полностью поддаться очарованию гипноза, мешает до конца поверить, мешает любить, мешает понять, что любим. Видимо, вся эта резкая смена настроений отражается на его лице, потому что блеск в глазах Лань Хуаня резко исчезает, будто выключенный. Он отстраняется от Ваньиня, и его лицо словно закрывается тёмным флёром. Он хмурится, поджимает свои идеальные губы, сползает, и ложится рядом. Руки на груди, как у покойника, отстранённый взгляд в потолок. Ваньинь ошарашенно смотрит на него. Да что ж такое?! Только что всё было прекрасно, вон у него самого ещё и стояк не упал, и болезненно тянет. Нарочно что ли он так с ним? Раздразнил и бросил в самый ответственный момент. Хотя, что здесь непонятного. Скорее всего, он как раз про Яо сам вспомнил. Приютский воспитанник, попавший в детский дом из нелегального борделя после рейда спецотряда. Сын одной из работниц этого заведения, погибшей при перестрелке вместе с теми, на кого охотились блюстители правопорядка. С теми, кто скрывался в этом борделе. Яо наверняка много чего перевидел там, а может быть, и перепробовал. Разве сравнится с ним неопытный и неуклюжий Ваньинь, который даже подпустить к себе мужчину стеснялся. Да что там, стеснялся одной мысли, что его... будет мужик. Да ещё такой красивый, как доктор Лань. Все вокруг дружно начинали умирать по Яо, едва его завидев, или по Усяню, который ещё красивее этого бордельного гнома, а вот ему, Ваньиню, никто никогда не говорил, что он красивый. Только деньги тянули, или попрекали теми пятницами. А он только так и мог с братом толком увидеться, у них у каждого были свои заботы с утра до ночи, и так целую неделю. Ваньинь лежит, тоже сложив руки на груди. Молчит. Косится на Хуаня, но боится проронить хоть слово. А тот лежит, как мумия, и если бы не тепло плеча, к которому Ваньинь прислоняется, то можно было бы подумать, что он и неживой совсем. И в голове потихоньку начинает подымать голову вопрос — а что Ваньинь вообще делает здесь? О нём ведь даже не думают. Его не хотят. Его... Его даже выебали нормально, только выключив свет! Какой должен изо всего этого появиться вывод? Да вполне конкретный — он для Хуаня по-прежнему только заменитель. Не от Ваньиня он с помощью Яо отгораживался, а наоборот! Эта мелкая Цзиньская шваль его ещё и не любит! Генерала бывшего любит. А у генерала-то ни кола, ни двора, ни шиша за душой нет. И если тот гном так за своего названного дагэ цепляется, значит и правда любит. Потому что как можно любить нищего? Мама всегда говорила, что нищеброды балласт для общества, и никому ни для чего не нужны. Разве что плодить таких же нищебродов. А у этого Яо, он слышал, кармашек не пустой. Уж неведомо какими трудами сколотил он барашка в бумажке, но есть у него и на чёрный день, и на белый, и на золотой. Потому и Хуань за него так цепляется. Уж этот-то ублюдок бабки не пробухивает, нет. Ему никто ни пьяными песнями, ни драными носками в прелестную мордочку тыкать не станет! Песен он не поёт, а носков драных у таких отродясь не водится. Будь ты проклят, Яо! Что ж ты у него в башке-то, у этого Ланьского придурка, сидишь?! И выколотить тебя никакой возможности нету! И, да, какой он тебе, дураку Юньмэнскому, к блядям, Хуань? Сичэнь-гэ, и точка. А то и господин Лань. И нечего стараться стать нужным для него, всё равно не выйдет. Разве что в качестве бесплатной постоянной дырки. Ваньинь резко подрывается и слезает с кровати. Кровать у Сичэня — императорское ложе. Высокая, широченная, мягкая, но упругая — на такой только и заниматься... этим. С кем-нибудь настолько же красивым, как и этот Лань. Сердце больно дёрнулось от мысли, что Сичэнь будет это делать здесь не с ним, потому что лично Ваньинь в качестве резиновой куклы в этой постели не будет. Ладно, он в первый раз поддался настроению, да и в последующие дни, пока не нашёлся его брат, позволял себе трахаться с этим Ланем... любопытства ради. Ну, и из-за нервов. Но теперь хватит. Кто-кто, но он больше Яозаменителем не будет. И врёт он всё, этот Лань, что было наоборот. Что давно глаз положил, что не знал как подойти к натуралу, хотя и сам на себе взгляды Ваньиня ловил, и что любит, а с Яо они оба только утешали друг друга из-за невозможности быть с теми, кто на самом деле дорог. Три года утешений? Да что он лепит! Кто бы столько выдержал в постели с тем, кто отвратителен! Какие-то свои дела? Ну, хрен их знает. У них там какая-то своя шайка-лейка, Ваньиню наплевать, какая. Ему и Усянь объяснял, да Цзян Чэн не прислушивался. Они и Усяню лапши навешать могли, дорого за это не возьмут. Особенно этот гном постельный. Не могли они быть заменителями друг друга. Ни при свете, ни без него. Слишком уж они оба разные! Та-ак, теперь натянуть джинсы... — Ты куда, Инь-ди? Что-то случилось? Вопрос догоняет неожиданно, бьёт словно камнем в спину. Ваньинь сглотнул. Так... Теперь самое главное, чтобы голос не задрожал. И причину придумать такую, чтобы следом не пошёл. — Я в туалет. И что с того, что в джинсах — ему здесь ходить в другом не в чем. Он ничего своего сюда не перевёз, даже щётку зубную новую ему Сичэнь дал. Да и оно к лучшему. Вот были бы кое-какие вещички, просто так бы не соврал, а так — лети куда хочешь. Удерживать, как понял Ваньинь, его никто не собирается. Он притворил дверь, выскочил в прихожую, потихоньку захватил куртку, сумку и кроссовки, как можно тише открыл входную дверь, и был таков. Испарился в ночной темноте. Он думал, что Сичэнь не услышит щелчок замка, но у него был исключительно острый слух. Он не погнался за Ваньинем, хотя видел, что что-то не так. Он подумал, что сам что-то не то сделал, но полагал что лучше будет любимого сейчас не трогать. Он может начать истерить, подымется скандал, а этого уж точно Сичэню не надо. Завтра в больнице он попытается поговорить. Не сейчас. Видимо, в чём-то Сичэнь был неправ, может быть слишком поторопился, пытаясь поскорее привязать к себе любимое существо. И, казалось бы, что им мешает? Оба молоды, абсолютно здоровы, оба дико привлекательны, так что не так? Опять вот те старые комплексы, типа: «Я не гей»? Сичэнь вздохнул. Долго же прийдётся от них избавляться, ох как долго. Но он подождёт. Лишь бы только не расстаться, только бы с ним.