Белый лотос на чёрном мотоцикле

— И ты вот так просто от него отказался? Серьёзно? А-Чэн, я думал, тебе очки не нужны. Вэй Усянь затянулся сигаретой, и выдохнул дым сильной нервной струёй. Они опять устроили перекур возле чёрного хода. Усянь стоял, навалившись на перила грудью, Цзян Чэн, согнув длинные ноги, сидел враскорячку на низенькой табуретке, которую сюда неизвестно кто притащил. Смеркалось, моросил дождик, и оба тихо радовались, что их импровизированная курилка находится под козырьком. Хотя бы есть шанс не промокнуть. Шёл пятый день с тех пор, как нашёлся Ванцзи. Состояние его всё ещё было тяжёлым из-за развившейся вследствие переохлаждения пневмонии. Он всё время находился на грани сознания и беспамятства, и Усянь не отходя дежурил около него, забывая про еду и сон, и став больше похожим на смерть, чем на живое существо. То, что брат его вытащил на перекур, буквально силком оттащив от кровати любимого, для него было спасением. Он хоть немного мог подышать воздухом, пускай и смешанным с табачным дымом, и пообщаться с братом не на рабочие темы. Ваньинь хотел поговорить о Лань Сичэне. Усянь был готов выслушать. Но от того, что он услышал, он не знал — плакать или смеяться. Он думал, что знает названного брата, но оказалось, что узнал он о Ваньине слишком мало. В частности, он не предполагал, что А-Чэн станет загоняться по поводу того, любят ли его, или же нет. Что Сичэнь к нему неровно дышит, это было без очков видно, причём уже довольно давно, и не только ему, но похоже, Ваньинь категорически этого не видел. Однако ж, Усянь не слишком удивился, поскольку знал, откуда у данных комплексов растут ноги. Это и тётушка Юй, приёмная мать Усяня, родная мать Ваньиня, дама высокомерная и прижимистая, про язык которой шептались, что он убивает, страшнее чем разряд электричества. Она не давала никому из своих детей развить завышенную самооценку, и родного сына, по натуре довольно робкого, и незлого, это просто убивало. С годами он обрёл защитную реакцию, и его язык разил едва ли не сильнее материнского. Но никто кроме Усяня и Яньли не знал, что ему в этой оболочке не совсем уютно. Похоже, однако, было на то, что третьим кто знал, был Лань Сичэнь. Во-вторых, сыграли свою отрицательную роль и многочисленные пассии Ваньиня. Он сходился с каждой на полном серьёзе, сперва летая на крыльях любви, и не желая признать, что на глаза у него надеты розовые очки. С некоторыми, у кого было своё жильё, он сходился и жил какое-то время, питая невыполнимые иллюзии. Он мечтал, что найдётся такая, которая примет его со всеми его недостатками, родственниками, любовью к собакам, и... пресловутыми носками с заштопанными дырочками. Увы, такие мечты очередная синьорита развеивала в прах, гневно фыркая после узнавания поближе, и оставляя беднягу на осколках разбитой надежды. И не то, чтобы сам Ваньинь слишком любил, или желал именно женщин, и хотел семью с выводком наследников, нет. Он сам и детей-то не любил. Но перечить матери — это последнее, чего бы он хотел. Единственный раз, когда он взбрыкнул, был тот, когда он ушёл из родительского дома вместе с приёмным братом. А тот ушёл, будучи не в силах больше терпеть намёки, и замечания по поводу того, что он по её мнению, на самом деле бастард Фэнмяня. И никакие силы мира не могли убедить её в обратном. Они оба ушли, как только поступили в мед, несмотря на гнев мадам Юй. Один, чтобы не мозолить глаза, как вечное напоминание о погибшей школьной подруге мужа мадам, а второй потому, что ему надоели вечные сравнения матери его с приёмным братом. Хоть бы разок его похвалила! Неужто и правда было не за что? Он и специальность в меде выбрал нарочно не такую как Усянь. Чтобы сравнивать было не с чем. Но всё равно, рейтинг Усяня в меде был выше, девчонки были круче, да и не только девчонки, но и дамы постарше, с которыми брат заводил интрижки. А теперь вот, у них и не дамы, совсем другое дело, и у него, получается, предмет страсти даже покруче, чем у Вэй Ина, но... Разве нужно такому крутому мужику, как Сичэнь, такое... такой, как Цзян Ваньинь... Ему-то, на которого, даже знаючи, что не по бабам, столько красавчиков облизывается, что... Ваньинь видел! Ну вот им пускай свои кофеи и варит! Пусть, пусть. Зато ему будет пофиг. Ведь когда Ваньинь снова, спустя несколько месяцев, увидел Яо, то сначала даже захотел переспать с боссом назло ему. Потом... Потом они с Яо ещё несколько раз пересекались, и каждый раз эти встречи оставляли неприятное чувство, которое разъедало изнутри противной уксусной кислотой. Так не лучше ли прекратить самому эти пытки, и перестать думать, что он действительно нужен такому красавцу и богачу с положением в обществе, как Лань Хуань? То, что сейчас в клинике творится, это временное явление, это и так понятно. Ну, побудет он какое-то время заместителем Вэнь Цин, ну поисполняют они обязанности Хуаня, но... Стоп! Опять Хуань. Да чтоб ты скис, Гусь Ланьчатый! Сил уже стараться не думать о тебе нет! Его тираду прервало хихиканье шисюна. Он смеялся, положив голову на сцепленные пальцы, лежащие на перилах. Сигарета, видимо, давно была докурена и выброшена, и он позволил себе такую реакцию на слова шиди. Цзян Чэн даже задохнулся от возмущения: — Да как ты?!.. Я же тебе всю душу, а ты?! Смешно тебе?! Как ты вообще можешь смеяться, когда твой Лань Чжань в таком состоянии?! — он возмущённо стиснул кулаки, и подхватившись с низенькой скамеечки, на которой себе, кстати, отсидел уже всю задницу, подскочил к Усяню, заглядывая в бесстыжее ржущее лицо. Тот на секунду прекратил смеяться, и бросил взгляд на Цзян Чэна, но когда увидел возмущенное лицо, заржал ещё больше, и шиди въехал ему кулаком в плечо, приговаривая: — У меня, вот, горе, а ты, блин, ржать тут будешь! Не смей! Но тот не мог так сразу остановиться, и проговорил сквозь смех: — Давно ты меня так не смешил! Ой, подожди, да не бейся ты! Ну, хоть настроение мне поднял, отвлёк от грустных мыслей! Шиди! Перестань, говорю тебе! Но тот не унимался, заставив отступать от себя, и с неподдельной злостью колотил шисюна кулаками. — Да перестань, А-Чэн, хватит уже, — отмахнулся Усянь, в очередной раз уворачиваясь, — горе у него! Надумал себе гуй знает чего, и упиваешься собственной выдумкой! С чего ты вообще взял, что ты ему не нужен? Да он на тебя смотрит, как лиса на курицу, так бы всего и съел, а ты ещё недоволен чем-то! — Ага, лиса, — фыркнул тот, и как-то резко погрустнел, и опустил кулаки, — скорее как петух — потоптался и дальше пошёл! На другую курицу. Он же меня даже догонять не побежал, хотя точно не поверил, что я в тубзике застрял. Я ж не могу там на всю ночь зависнуть. — А за тобой, как за капризной курочкой, ещё и гоняться надо? И кому — Лань Сичэню! Ты ничего не попутал, шиди? Он твой начальник, не забыл? Ответом ему было сердитое сопение и тычок в бок. Неожиданно распахнулась дверь, и в проёме застыла запыхавшаяся медсестра. Оба уставились на раскрасневшуюся девушку, которая держалась за грудь, пытаясь отдышаться. Вэй Ин весь подался к ней в неосознанной тревоге, машинально сжав рукой полу халата. А она, слегка переведя дух, обрела способность говорить, и задыхаясь от быстрого бега, выпалила: — Доктор Вэй! Доктор Лань велел передать, что ваш пациент, он... — тут она опять захлебнулась словами, и у Усяня непроизвольно исказилось лицо от самых страшных предположений. — Что его пациент?! Ну?! Говори! — Цзян Чэн шагнул к ней, и она, проглотив комок в горле, закончила: — Ему, кажется, стало хуже! Он бежал так быстро, как только мог. Усянь слегка опережал его, ведь это был Его Лань Чжань. Цзян Чэн не мог бежать к этому пациенту быстрее доктора, у приёмного брата ноги были длиннее, но он буквально следовал по пятам. И это ещё притом, что мысль о том, что он там застанет Сичэня, невольно заставляла притормозить. Они ещё не виделись после того, как Ваньинь несколько часов назад буквально сбежал из чужого дома, и эту встречу он оттянул бы навсегда, если бы смог, но — нет, в нём наверняка возникнет нужда, как в реаниматологе, и он это понимал. Когда младшего Ланя доставили в клинику из того ангара, на его торсе живого места не было (и это кроме переломанных конечностей), так его отделал тот псих. И как Ванцзи в таком состоянии ухитрился его так навернуть, что этот Сюй чуть концы не отдал? Вот уж кого Цзян Чэн не хотел бы реанимировать, так это Сюя, да и не пришлось. У Жоханя хватило мозгов отправить своего непутёвого сынка в другую больницу. И этот грёбаный сынок вчера уже пришёл в себя после операции на своей дурной черепушке. И сказал, что не знает, кто его так отделал, и что его якобы хотели обокрасть. А когда ему возразили, что в то место, где было совершено нападение, ведёт закодированная дверь, то он тут же заохал, что ему поплохело, и следователи отстали. До поры. Пока он что-нибудь новенькое не придумает. Жаль, что Ванцзи его не грохнул. Но зато, следаки не могли никак ничего занести в протокол. Да и не особо хотели. Ждали, пока больной по имени Лань Ванцзи будет в состоянии говорить. И Ваньинь хотел бы из кожи вон выпрыгнуть, только бы сделать так, чтобы этот больной в такое состояние пришёл. Ради того, чтобы достать этого Сюя. Цзян Чэну только не было понятно, почему сын Жоханя сказал, что не знает нападавшего? Отчего он покрывает Ванцзи? Ему отец приказал? И что вообще происходит, интересно знать? Или не интересно, если там замешан Хуань... тьфу, Сичэнь! Вот только какого хера это грёбаное имя заставляет так волноваться кровь, что пожалуй самому сейчас будет нужна реанимация?

***

Когда он помог стабилизировать состояние Ванцзи, которого они застали посиневшим, и едва не задохнувшимся, когда прибежали, и его пришлось подключить к аппарату ИВЛ, Ваньинь устало снимая перчатки, почувствовал, что хочет опять получить дозу никотинового яда. Потемневшее небо по-прежнему было завешено пухлыми от затаённой обиды тучами, которые вообще непонятно на что обижались, выплёскивая свои обиды противной гадкой водяной моросью. Он опять выбрел, поёжившись от сырости, на крылечко чёрного хода, освещаемое светом фонаря, и облокотившись на перила, закурил, глядя перед собой бессмысленным взглядом, вслушиваясь в нараставший шум начавшего усиливаться дождя, и стараясь не попасть под капли, падающие с крыши. Он не услышал, как открылась и закрылась дверь, и вздрогнул, когда его обняли со спины, прижали к себе, и уткнулись губами в затылок, окутывая знакомым облаком сандала и бергамота. — Господин Лань, Вы не думаете, что нас могут увидеть? — сорвалось с губ, пока Ваньинь тщетно пытался высвободиться из этих объятий, выбросив недокуренную сигарету, чтобы не обжечь и не обжечься, но только развернулся к Сичэню лицом. И ведь реально могли, из больничного корпуса. — Я соскучился, Инь-ди, — орехово-золотые глаза лили непередаваемое сияние, а Ваньинь так устал, — почему ты ушёл? Что случилось? Я сделал тебе больно? Да, блять! Сделал! Когда родился, и когда сфоткался на ту ебучую обложку херову тучу лет назад, где Ваньинь тебя и увидел, и Усяню не показал. А потом годами пытался внушить и себе и людям, что на тебя ему похер, потому что он по бабам. Да и правда хотелось думать, что так и было. Ничего пидорского. Блять... И на хуя, а главное зачем? К чему они пришли? Они! Опять он думает о них обоих, как о паре. Тьфу!.. Он попытался не смотреть в эти глаза, но ему не дали отвернуться, завладевая губами. Ему что, и правда похер?! Ваньинь замычал, разрывая поцелуй, и сердито выдохнул: — Я не шучу! А если нас и правда кто-то увидит? Тебе-то пофиг, а мне же нигде работы не дадут. Выгонят нахер, и всё, а твой Яо только обрадуется! Ляпнул, и чуть язык себе не прикусил. Что же он сморозил? Вот будет теперь выслушивать упрёки в том, что он ревнивый дурак, и никакого Яо даже в мыслях нет, хотя стопудово, что он там есть, и никуда не делся. ТАКОЕ так просто не девается. В золотых глазах вспыхнули искры. Мягкая улыбка, прикосновение лбом ко лбу. Щекотное бормотание в самые губы: — Так вот в чём дело! Инь-ди, пойми, Яо это пройденный этап. Я уже пролистнул это, и больше проходить не буду. Мы с ним сошлись отчасти от отчаяния, а отчасти... Ладно, есть ещё одна причина, и я тебе её расскажу, но она не для лишних ушей, так что это не здесь. Ваньинь задёргался, пытаясь вырваться: — Мне насрать на твои причины, отпусти меня Сичэнь! Тот покачал головой, и не расслабил объятий: — Глупый, эта причина не чувства, я тебе клянусь. Перестань думать о нём, как о моём любовнике, я не любил его, просто с ним было удобно жить в тот момент, ему тоже, и нас обоих это устраивало. Ваньинь хмыкнул, и его кривоватая улыбка вышла по-детски обиженной: — А теперь не устраивает? Что ж такого случилось, что вы разошлись с этим карманным красавчиком? Смех Сичэня был таким тихим и тёплым, что ему хотелось верить. Но что-то внутри Ваньиня упрямо продолжало сопротивляться. Сичэнь поднял глаза: — Так ты считаешь, что для меня важнее всего красота, поэтому ревнуешь? А я-то думаю, да что ж с ним такое! — он помолчал, закусив губу, потом пробормотал: — Видел бы ты сейчас своё лицо! Такое по-детски милое! Как жаль, что ты его не видишь. Ваньинь вспыхнул, и дёрнулся: — Так ты меня ребёнком считаешь?! Но неожиданно обнаружилось, что его удерживают довольно крепко, не давая шансов вырваться. — Чэн-Чэн, хватит. Если ты хочешь доказать, что вырос, не надо этой детской ревности. Я объясню тебе то, чего ты не знаешь, не понимаешь, только ты выслушай, ты же сам не хочешь моих объяснений. — Что тебе объяснения! — с горечью выплюнул Ваньинь. — Ты их на ходу штампуешь, как печеньки! А я... Сичэнь решительно переместил руки ему на спину, и прижал к себе, кладя голову Ваньиня себе на плечо, и мягко погладив по волосам, торопливо забормотал ему на ухо. — Прекрати это, пожалуйста. Мне тошно засыпать и просыпаться без тебя, тошно не видеть тебя в своём доме, тошно думать, что мы не вместе. Это тебе понятно, взрослый ты мой? Моя жизнь без тебя опять будет похожа на кошмар, и я никуда больше тебя не отпущу. И прекрати на меня так в постели смотреть, а то у меня всё желание падает. Ваньинь в какой-то момент обнаружил, что так сжимает в пальцах ткань белого халата Сичэня, что начал скручивать её в жгуты, одновременно стараясь покрепче прижаться к его тёплому, уже начинавшему становиться родным, телу. Твою ж мать, да что творится?! Факир хуев! Ваньинь ему не змея!!! Но как же не хочется от него отрываться. Он уже устал от всех этих мыслей, подозрений, бесконечной ревности к прошлому. От этого бесконечно длинного дня устал, наконец. А может он и правда ему нужен? А Сичэнь над ухом вздохнул, и добавил: — И не говори мне, что я «эгоист херов», я это и без тебя знаю, но скажи, когда уже ты начнёшь быть эгоистом? Ваньинь отпрянул, и недоумённо посмотрел на него. Золотисто-медовые глаза лили на него тёплое сияние, от которого защемило в груди. — Ты не хочешь быть со мной, я тебе не нравлюсь? — грудной голос понизился до шёпота, и теперь обволакивал, сжимая душу звучавшим в нём затаённым отчаянием, и доводя её до отчаяния. Он сглотнул ком в горле, мешавший дышать. — Тебе какая печаль, нравишься ты мне или нет? — огрызнулся скорее по привычке, и потому что никак не мог взять в толк, к чему он ведёт? — Такая, что если я тебе нравлюсь, а я знаю, что это так, то я хочу заключить с тобой честную сделку, и уверен, она тебе понравится. Он замер в ожидании, Ваньинь тоже, переваривая услышанное. Наконец, он фыркнул, и бросил: — Ну?! Сичэнь снова мягко усмехнулся, опять обдав его медовым теплом, льющимся из глаз, и сказал: — Хочу сделать тебе как честный эгоист честное и эгоистичное предложение, — и увидев, как напрягся Ваньинь, с улыбкой покачал головой, — не то, что ты подумал, хотя к этому мы ещё вернёмся; я хотел предложить тебе стать таким же эгоистом, и сделать то, что тебе нравится. Начать жить с тем, кто тебе нравится, и не бояться этого, наплевать что скажут или подумают другие, а делать только то, что тебе приятно. Неужели тебе неинтересно попробовать? Взаимная выгода очевидна, а в мою любовь ты всё равно не веришь... Ваньиня вдруг словно кипятком окатило. Любовь?! К нему?! Пиздёж, однозначно, но... Он кивнул: — Да, не верю, потому что... — он запнулся, не зная, как сказать вслух то, что в жизни не хотелось бы говорить. — Потому что что? — орехи в меду сладко-пряным омутом уставились на Ваньиня в упор. — Потому что не веришь в то, что можно любить такого как ты? С чего ты вообще взял, что можешь лучше меня знать, кого мне любить, мой гэгэ? Ваньинь смотрел, и глаз не мог отвести от этого прекрасного лица. Почему? Да просто потому что. Неужели же непонятно, что в таких как он не влюбляются, а только пытаются использовать? Предпочтительно, на время, пока не найдётся кто-то получше, а там просто бросить, как и всякую использованную тряпку. Когда-то с ним так и поступили, да и потом, едва лишь намечались какие-то разногласия, он сам рвал отношения с теми девушками, пока они не успели бросить его. И никто, НИКТО, никогда не бегал за ним, и не пытался удержать, не выпустить, не дать расстаться. И он знал, что для этого у них была причина. Его проблема. Только они все оставляли его наедине с ней, обвиняя его в чём угодно, даже Цин-Цин, но не произнося это вслух. Они не примут это, и Ваньинь об этом знал. Он боялся засыпать рядом с кем-либо, потому что у него случались ночные кошмары. Когда-то, в детстве, ему пришлось увидеть автомобильную аварию, и он так и не оправился после этого, хоть и занимался с психологом. Наверняка у Яо, прошедшего огонь и медные трубы, психика была покрепче, у него такого не было. Так зачем это надо Сичэню? Слушать, как Ваньинь кричит во сне? Смотреть и чувствовать, как плачет и толкает ни в чём не повинного рядом спящего его? Вот оно ему надо? Орехово-медовая сладость опять приблизилась, реальной сладостью оказавшись на губах. Это даже не было поцелуем, только короткими нежными мимолётными касаниями губ, и всё это — глаза в глаза, не отрывая взгляда. Словно змея гипнотизирует, подумал Ваньинь, и спохватился — только что ведь думал, что наоборот, он сам дрессированная змея. Две гадюки, что ли? Или как? Или хер забить? Или... — Я больше не хочу, чтобы ты плакал во сне, — произнёс Сичэнь, прерывая его самокопание, — не знаю, что такого тебе снится, не буду в душу лезть, захочешь — сам расскажешь. Но я просто хочу чтобы твои кошмары закончились. — Хуань, — прошептал Цзян Чэн, — зачем тебе этот геморрой? И вдруг на нас и правда смотрят? А может и фоткают? Тот только покачал головой. — Посмотри, мы с тобой в самом тёмном месте. Мы друг друга видим хорошо, а нас — не разобрать, кто и что. Я просто хочу, чтобы твои кошмары закончились, можешь не верить, но я и правда хочу. Как честный эгоист, который не может спокойно смотреть на то, как мучается любимый человек, — он сплёл пальцы с пальцами Ваньиня, — пообещай мне, что ты позволишь себе побыть честным эгоистом. Уверяю тебя, тебе понравится. Шум дождя заглушил бы ответ, если бы он заключался в словах. Цзян Ваньинь нашёл предложение взаимовыгодной сделки резонным, и решил согласиться. Ведь это же просто честный эгоизм.