***
Отца Вэнь Сюй видеть отказался, и говорить с ним не захотел, как тот ни добивался. Зато захотел увидеть мать, и беседа с ней закончилась так, что после неё он попробовал изорвать пододеяльник, и если бы в руках было больше силы, то он точно бы его порвал. Он ограничился тем, что попытался достать на тумбочке чашку, и швырнуть ею, для того, чтобы разбить, вылив таким образом свои негативные эмоции, но не смог её даже за ручку ухватить, и лишь свалил на пол. Голова болела и кружилась, тошнило, руки тряслись и были как желе, да и то что сказала мать, взбесило до такой степени, что мутилось в голове, и чернело в глазах. То, что она ему сказала, его полностью опустошило, словно выело изнутри. Мать, которая, насколько он знал, готова была глотку перегрызть любому, кто обидит её старшего мальчика, её любимца, и ради которой он тоже был готов любого порвать, хотя и постоянно её «доил» на предмет денег; мать, ради мести за поруганный статус жены которой Сюй, собственно, и решил похитить искалеченного Ванцзи, потому что он был на данный момент самым слабым звеном у этих Ланей, она... Она неожиданно оказалась предательницей. Ей он рассказал всё про своего пленника, и для чего его похитил. Перед всеми остальными он мог притворяться, что ничего толком не понимал, и не видел, либо попросту разыгрывал посттравматическую амнезию, но не перед ней. Он помнил всё, и понял, кто мог его ударить. И ему больше всего на свете хотелось, чтобы она оценила его старания, ведь это же было из-за неё! Он выкрал и привёз в ангар этого недолеченного калеку-Ланя, горя желанием отомстить за годы, прожитые матерью в браке с его отцом, который всё это время изменял ей с этим Ланьским старым козлом. А она... Она скривилась, и с осуждением заявила, что не ожидала от сына такого неразумного поступка, и что мальчишка-Лань здесь ни при чём. А её брак с Жоханем был ничем иным как просто брачным договором, где стороны обязаны были всячески поддерживать внешнее мнение о том, что они счастливая и крепкая семья. А с появлением детей, стараться чтобы и у них не возникло в этом никаких сомнений. Здесь всё было честно. Она не была слишком уж умна или красива, но была дочерью крупного политика, и хотела выйти замуж за молодого перспективного сына столь же важного человека, чтобы иметь высокое материальное положение и статус жены члена правительства. А о его нетрадиционной любви она знала с самого начала, но её это устраивало более чем, поскольку её интересы это не задевало, и позволяло жить сытой и обеспеченной жизнью. В конце концов, она просто женщина, какой с неё спрос? И пускай сын не придирается к ней, все претензии к отцу! Жохань — тот понимал, что любовь любовью, но в гомофобной стране с такими предпочтениями он ни себе ни любимому не сделает лучше, а сбежать за границу они бы тоже не смогли. Их бы просто не выпустили из страны, Жоханю так и сказал его отец, и поставил перед выбором — либо он женится на той, кого ему укажут, либо его Ланя публично объявят гомосексуалистом, а тогда за это в Китае полагалось уголовное наказание. Сказав это, она поджала губы, пожелала выздоравливать любимому ребёночку, и светски клюнув его прощальным поцелуем в висок, удалилась. А Вэнь Сюй, скрипнув зубами, остался. Мать заверила, что не стоило и сомневаться, какая участь ждала Цижэня, если бы Жохань не согласился, да и университетский дружок Гуаншань подлил масла в огонь, шепнув, что тайком им никто не запретит миловаться сколько влезет, надо только не попадаться, и всё будет шито-крыто! Да уж! Так скрыто, что сам Шинсяо из Диюя не распутает, даже если десять тысяч лет надумает ковыряться. Много чего было сокрыто с тех пор между двумя старыми друзьями, и в некоторые делишки они оба втянули и своих сыновей, причём хитрозадый Гуаншань втянул не законного сына, а внебрачного, которому так и не позволил взять свою фамилию. И кто знает, что о проделках своего папаши знал Цзинь Цзысюань, но Вэнь Сюй поучаствовал во многих отцовских грязных делишках, потому что совестью не был обременён никогда. Его абсолютно не тревожило то, что отец изменяет матери, развлекаясь со случайными девочками и мальчиками на совместных оргиях с Гуаншанем, он знал, что такими «забавами» грешат многие политики, имеющие семьи и безупречные репутации в глазах общественности, и не считал это изменой. Но Цижэнь! Это было другое. Об этом он не знал, и когда увидел видео, присланное неизвестным отправителем, со всеми прилагающимися письменными комментариями, поясняющими кто эти двое друг другу, и как давно у них это тянется, то думал, что взорвётся от ярости. Да и теперь чувствовал себя обманутым. Он-то наивно полагал, что бедную маму отец и его любовник оставляют в дураках, нагло обманывая, но получилось, что в итоге в дураках оказался он сам. Он крикнул ей вслед, превозмогая вспыхнувшую в голове боль, что он найдёт и отомстит всем, кто об этом знал. Мать на пороге обернулась, и посоветовала поговорить с А-Чао. А на вопрос, о чём, ответила, что такие вопросы лучше решать вдвоём, по-братски, ведь в одиночку у А-Сюя ничего хорошего не вышло. Да и вообще, нехорошо он сделал, что ни с кем не посоветовался, и вон что из этого получилось! Она укоризненно покачала идеально причёсанной головой, и закрыла за собой дверь. Чао пришёл сам, вскоре после визита матери. И это было странно, если учитывать то, что по-братски они не общались уже добрых лет шесть, у каждого были свои интересы, и они сильно не совпадали. Но кто может знать, а вдруг теперь они как раз совпадут, и братья договорятся? Договориться у них не получилось. Они в очередной раз поссорились, так что у Сюя голова буквально разрывалась от боли. Чао выслушал всё, что хотел сказать ему старший брат, а потом встал и заявил, что сделает всё возможное и невозможное, чтобы Сюй угодил за решётку за то, что подставил его в той секс-рулетке, и за младшего Ланя. И что он полный дурак, если думал, что Чао об этом не знает. Тот в ответ разорался, что никто и никогда не посадит за решётку сына Вэнь Жоханя, и что ради этого он даже готов на время помириться с отцом, и Чао знает, что Сюй прав. Тот лишь судорожно сглотнул, нервно сунув руку в карман, и покинул палату без единого слова, лишь глаза его лихорадочно блестели. А вскоре в палату вошла прелестная миниатюрная медсестричка с поразительно блестящей и ухоженной косой, змеящейся по бледно-зелёному жакету медицинской формы, в медицинской маске и низко надвинутой на глаза шапочке. Она ввела ему в вену иглу шприца, всё время глядя в глаза, и мило улыбаясь, и Вэнь Сюй, очарованный миловидностью видимой части черт девичьего личика, и всё время пытавшийся понять, кого же она ему напоминает, даже не обратил внимания, что в этом шприце не было ничего, кроме воздуха. Девушка чуть охрипшим голоском поинтересовалась его самочувствием, затем ещё раз мило улыбнулась, и сняла шапочку и маску. И Вэнь Сюй перед тем, как острая боль пронзила разрываемое воздушным пузырём сердце, успел узнать её, и понять, что это была совсем не девушка, но это уже было неважно.***
Вэнь Чао нервничал, поглядывая за угол в ожидании знакомой изящной фигурки, и когда она показалась, то цепкие колючие когти, сжимавшие сердце, сами собой разжались. Он облегчённо выдохнул — наконец-то! Когда фигурка в зеленоватом медицинском костюме, в маске и со смоляной косой, бегущей по спине из-под шапочки, приблизилась к нему, он, не в силах выдержать, притянул её к себе, содрал маску, и крепко, с чувством, поцеловал. Ему сначала ответили на поцелуй, потом завырывались из объятий, по-кошачьи зашипев: — Ты что! Здесь же камеры могут быть! — Хуайсан в сестринской униформе настороженно оглядел потолок, и не увидев ничего похожего на видеооптику наблюдения, потащил Вэнь Чао за собой. — Пойдём отсюда скорее, да только не беги! Подозрительно будет. — Когда его обнаружат? — глаза Вэнь Чао смотрели беспокойно, но само собой, это не было беспокойством за брата, который уже и братом-то не был. Это было просто мёртвое тело, оставшееся в палате после визита этой медсестры, и обнаружить, что то, что ещё недавно именовалось Вэнь Сюй, теперь просто остывающий труп, было вопросом времени. — Я сказал охране, что ему вколото снотворное, и чтобы его не тревожили ближайшие три часа, — пробормотал в ответ Хуайсан, исполнявший роль прелестной вестницы смерти в медицинской форме. Они зашли в туалет, где Хуайсан намеревался переодеться, чем и занялся, захлопнув дверь кабинки прямо перед носом Вэнь Чао, который сперва обиженно засопел из-за того, что его оставили без такого зрелища, но тут же взял себя в руки. Не время было жалеть о том, что не увидит сию минуту обнажённые формы любимого. Потом посмотрит. А сейчас самым главным было побыстрее сделать отсюда ноги, поскольку пару-тройку часов форы они могли иметь только если в палату к Вэнь Сюю никто не заглянет из настоящего медперсонала, и не поймёт, что перед ними просто начавший портиться кусок мяса, а гарантии, что именно в эти минуты туда не подойдут подлинные медработники, разумеется не было. Вэнь Чао прислушался к звукам в клинике — пока было тихо, и он шумно выдохнул воздух. Хотелось поторопить Хуайсана, но этого как раз было нельзя. Переодеться нужно было очень тщательно, стереть макияж, и ничего не забыть. Наконец-то дверь кабинки открылась, и взгляду Чао предстал его любимый в своём обычном виде — полупрозрачная чёрная рубашка, сверху тёмно-серый костюм, бледноватое невыразительное лицо абсолютно без краски, и волосы, туго закрученные шишкой на темени. Самый обычный мужчина. Ну, почти. На лице у него, если присмотреться, явно был нанесён какой-то макияж, намеренно придававший чертам лица невыразительность, словно стирая их. Он кивнул своему мужчине, и пошёл на выход из туалета. В руках у него была лишь небольшая сумка-планшет. Медицинская экипировка туда бы вряд ли поместилась, но Чао не нужно было объяснять, что вся униформа, скорее всего, заняла почётное место в мусорной урне. От прелестной убийцы в медицинском облачении не осталось ничего, но всё же, вышли они порознь, и подошли к машине Вэнь Чао с разных сторон. Когда садились в машину, ещё раз как можно незаметнее огляделись, и прислушались, не поднялась ли в клинике суета, но всё было тихо, и они захлопнули дверцы. Когда они отъехали, Хуайсан вытащил телефон и набрал номер: — Всё исправлено, — сообщил он в трубку, когда вызов был принят, — нас не засекли. В трубке хмыкнули, а затем проворчали: — Я надеюсь, исправили надёжно? — О, да, этот человек больше никому не причинит вреда. Его брат не возражал против таких мер. — Там были камеры? — Мы старались не попадать в их поле зрения. А ту медсестру, которую видела охрана возле палаты, уже не найдёшь, — хмыкнул Хуайсан, — превратилась в привидение, так пускай теперь поищут, хоть обыщутся, — он коротко хохотнул и сбросил вызов. А затем откинувшись на спинку сидения, закрыл глаза, посидел немного молча, а потом открыв их перевёл взгляд на возлюбленного на водительском сидении. Губы его исказила саркастическая усмешка, и он проронил: — Никогда бы не подумал, что тебя возбуждает мысль о смерти собственного брата! Ты так рьяно накинулся на меня с поцелуем, хотя знал, откуда я вышел, и что там сделал. Вэнь Чао покосился на него, и с серьёзным видом покачал головой: — Нет, я рад был, что ты не попался. Хуайсан задрал припудренные для блёклости брови: — Серьёзно? То есть, своего брата тебе вообще не жалко? На лице Чао появилась гримаса горечи: — Может и жалел бы, — ответил он после паузы, — если бы он был таким как твой, но мой был другим, — он так спокойно произнёс слово «был», что Хуайсан смутился. Он думал, что знает о любимом всё, но не думал, что то что произошло между братьями из-за участия Вэнь Сюя в подставе Вэнь Чао, заставит его настолько ненавидеть Сюя, и от того, что услышал, он даже не знал что сказать, и сидел молча, опустив глаза на руки, сложенные на коленях. Когда он поднял глаза, то увидел, что Чао тоже смотрел на его руки, но он тут же перевёл взгляд на дорогу. Пальцы Хуайсана дрожали, и он подумал, что сегодня впервые в жизни лично убил человека, и от этой мысли ему было неуютно, каким бы дерьмом ни был убитый при жизни. Он вздохнул, и опять закрыл глаза, позволяя машине уносить себя всё дальше и дальше от места преступления.