Белый лотос на чёрном мотоцикле

Сичэнь с удовлетворением откинулся в кресле. После сообщения от Хуайсана о том, что Вэнь Сюй замолчал навсегда, он не почувствовал ничего, кроме облегчения. Не пустоту, а заполненность. Пускай сколько угодно праздные трепачи разглагольствуют о гуманности профессии врача и о ценности человеческой жизни, с пеной у рта порицая все мирские пороки, и вовсю трубя о моральной ответственности за допущенную жестокость. Пускай. Он никогда не вступал в такие диспуты. Ему становилось и смешно, и грустно, когда он слышал такие речи досужих ораторов. Можно сколько угодно чесать языки о том, что люди не боги, что они не имеют права решать вместо кого-то жить им, или умирать, и насылать на головы вершителей смертной казни все кары земные и небесные, но он-то давно переступил эту черту. И знал, что если перед кем-то и должен отвечать, то только перед самим собой. Что ж поделать, если судьба так разложила свои карты, что он ещё в приюте был вынужден решать — быть изнасилованным на пустыре главарём старших воспитанников, или применить к нему один из запрещённых приёмов кунг-фу. И времени на долгое принятие решения у него не было. Смертельный приём был выполнен буквально на рефлекторном уровне, и распалённый похотью юный придурок, который только миг назад был уверен в своей безнаказанности, поощряемый такими же возбуждёнными дружками, кулём свалился замертво со спущенными штанами под ноги ошарашенной кучке любителей клубнички. Все в панике разбежались, ушёл и Сичэнь, впервые в жизни убивший человека. И ему было не до рассуждений, человеком ли он был. Он всего лишь защищался от подонка, поскольку никто не мог быть ему защитой, кроме него самого. А тупых скотов, подобных тому, который мешком дерьма и костей остался лежать на пустыре, он презирал на клеточном уровне. Ему тогда было двенадцать лет. А-Чжаню было пять. И у Сичэня каждый день сжималось сердце от тревоги за младшего, от неизвестности, и невозможности помочь, приласкать, ободрить его, пока они были в приютах. Каждый в своём. Оторваны друг от друга без возможности связаться. Сичэнь тогда чуть с ума не сошёл из-за этого. Этот дядин (ну или не совсем дядин) урок он запомнил намертво, и всю последующую жизнь он постоянно старался быть в курсе дел своего брата, стараясь на него не давить, и не ограничивать свободу выбора. И не ставить об этом выборе дядю в известность. И не дядю тоже. К тому же, тот «не дядя» и сам не горел желанием общаться с мальчишками после того, что узнал. Сичэнь криво ухмыльнулся. Кому же приятно узнать, что у твоих тайных любовных упражнений на самом деле были малолетние свидетели! Да и... хрен с ним! Ой! Он матернулся... Улыбка Сичэня стала шире, и мягче. И ему ни капли не стыдно. Ох, плохо на него влияет «Хозяин Трёх Ядов», как прозвали Ваньиня однокурсники, имея в виду вовсе не препараты, которыми реанимируют человека, а сугубо личные качества Цзян Чэна. Тем более таких средств, которые применяются при реанимации и анестезии не три, а куда больше, а вот общение с ним для посторонних реально можно было приравнивать к испытанию ядовитым душем, настолько сложно было контактировать с ним из-за его ядовитого языка. Его счастье, что непосредственно с пациентами, в силу специфики работы, он не общался, а то не счесть бы было жалоб. Мысли унеслись в сторону Ваньиня. Его личная прекрасная Колючка. И ведь понятно же, что колется только для защиты! И эта куча комплексов... Усянь особо не распространялся, но Сичэнь понял одно — его приёмная мать, родная мамаша Чэн-Чэна, имеет настолько тяжёлый характер, что пока они жили вместе с ней и её мужем, то всем буквально дышать надо было только с её позволения. Шаг влево — шаг вправо. Всем. Исключений ни для кого не делалось, родные дети, неродные, муж... кошмар! Сичэнь бы очень хотел, чтобы с началом жизни с ним, у А-Чэна кошмары закончились. И главное — это дать понять, наконец, что эту Колючку действительно можно любить. И баловать. И за несколько минут до разговора с Хуайсаном курьер доставил ему в кабинет коробку, в которой как раз было кое-что для того, чтобы побаловать его любимую Колючку. В его кабинет, который опять — его собственный, а не Вэнь Цин. И Колючка тоже. Его. Собственная. Он сидел, расплывшись в довольной улыбке, когда в дверь постучали, и после приглашения вошли. — Ты... Вы... Вызывали, босс? — неловко шмыгнул носом Цзян Чэн, и Сичэня затопила внутренняя волна умиления. Какой же он милый, когда не корчит из себя Супер-ёжика! Сичэнь сделал приглашающий жест, и реаниматолог уселся перед начальственным столом, на котором стояла довольно большая коробка с довольно крупными дырочками на боках, и при звуках голоса Цзян Чэна из неё донеслись какие-то звуки. Не убирая с лица предвкушающей улыбки, Сичэнь достал из канцелярского набора на столе нож для бумаги, и стал осторожно разрезать по сгибам коробки скотч, которым она была заклеена. Внутри коробки послышалась возня, от которой сердце Ваньиня отчего-то сжалось и замерло, а в горле образовался комок. Он закусил губу и непроизвольным жестом сжал кулаки, прижав руки к груди. Ваньинь не мог поверить, что из этой коробки доносятся звуки, похожие на... щенячье повизгивание?! Если бы «Хозяин Трёх Ядов» ядовитее ядовитых во всём мире мог видеть себя в этот момент! Выражение его лица было как у маленького ребёнка перед ёлкой с подарками, который не ждал подарка в этом году, и вдруг ему говорят, что вот этот пакет — лично для него. У него даже слёзы слегка выступили, но он этого не замечал. Он даже, казалось, дышать перестал, прилипнув взглядом к той коробке на столе главврача, из которой явно слышны были сопение, царапанье и поскуливание. И когда крышка была открыта, он замер, сжав зубы, чтобы не расплакаться. Он же не мальчишка какой-нибудь, всё-таки! И только молча пожирал глазами, собрав брови в трагическую складку на переносице, пушистый серо-бежевый шар на толстых лапках, глядевший на него пуговицами глазёнок из коробки. Этот шар забавно чихнул, встряхнув ещё мягкими обвисшими ушками, и полез из коробки в его сторону, встав на бортик лапками, и грозя её перевернуть и свалиться вместе с ней. Этого, конечно, допустить Ваньинь не мог, и он мигом схватил щенка на руки, предотвращая катастрофу, и прижав к своей груди, прямо к больничной униформе, зарылся носом в мягкую, ещё детскую шёрстку зверька, которая совсем чуть-чуть пахла псиной, а больше пылью и бумагой. — Нравится? — спросил Сичэнь. — Я угадал? В ответ Ваньинь только молча кивнул, а затем, словно спохватившись, перевернул щенка на спинку, вглядываясь в низ животика. Он поднял глаза на любимого: — Это девочка. Улыбка сошла с лица Сичэня: — А! Прости, а ты мальчика хотел? Тот покачал головой, и расплылся, наконец, в улыбке: — Похер! Я её Фея назову! Она, блин, как подарок от феи. М-м-м, вообще... И он опять зарылся лицом в мягкий щенячий бочок, чтобы скрыть подступающие слёзы. Сичэнь облегчённо засмеялся: — Ну, раз подарок я заказал, то меня и надо феей звать! Хотя я против, я мужчина, и быть феей вообще не могу. Цзян Чэн поднял счастливое лицо из собачьего меха, не замечая, что из глаз текут слёзы, и произнёс: — А, похрен! Значит будешь тем, кем будешь! — Это что здесь за бардак творится?! Только проверка закончилась, Ванцзи в себя пришёл, а вы... Цижэнь хлопнув дверью, шагнул к столу, за которым сидели его старший племянник и то самое нахальное Юнмэньское отродье, которое нагло завладело вниманием этого самого племянника, и теперь гордо восседало рядом, держа в руках какую-то игрушку, Цижэнь даже не рассмотрел, что это было. Но как только он подошёл поближе, «игрушка» в руках юньмэнца моргнула глазами и... тявкнула. Да, да, тявкнула, как обычная живая собака. Точнее, щенок. Цижэнь замер, как вкопанный. Лицо его пошло пятнами. Так здесь бардак, выходит, ещё больше, чем он думал! О, Вышние силы! — Собака?.. — с придыханием произнёс он. — Собака в больнице?! Да это же вопиющее нарушение первейшего правила санитарной гигиены! Животное в больнице! Я... Что он собирается сделать, Цижэнь договорить не успел, Сичэнь поднялся из-за стола, и обратился к Цзян Чэну: — Прекрасная собака, доктор Цзян, мне очень нравится Ваш выбор, но господин министр прав — животному не место в клинике, и поэтому я Вас отпускаю на сегодня, чтобы Вы поехали домой, и обустроили там малышку как следует. В коробке документы на неё, в пластиковом пенале, так что забирайте всё это с собой, дома изучите подробнее! Приятного Вам времяпровождения! — и в ответ на обалдевший взгляд Ваньиня, внезапно солнечно улыбнулся, выходя из-за стола и заявил: — Гэгэ, я приду и проверю, хорошо ли устроена наша маленькая волшебница, так что заедь в зоомаркет, и купи всё, что надо! А теперь идите! Оба! Как ваш начальник, я вас отпускаю! А затем он нежно клюнул свою Колючку в щёку, и мягко выпроводил ошарашенного Ваньиня и свою подарёнку вместе с коробкой из кабинета, так что тот даже не успел почувствовать досаду, согретый этим «гэгэ». А затем повернулся к кипящему злобой дяде, не переставая улыбаться, только улыбка его стала другой — заметно холоднее, и взгляд стал таким же холодным и колючим. Он опять уселся за свой стол, не предлагая Цижэню садиться, но тот и сам не желал стоять перед племянником, и уже сидел на только что освободившемся стуле, где до этого сидел Цзян Ваньинь. Сичэнь слегка вскинул подбородок, и даже не стараясь смягчить свой тон, заявил: — И даже не вздумай здесь возмущаться, дядя, это я ему её подарил, — и увидев как тот изумлённо хватанул ртом воздух, победно улыбнулся, и продолжил: — У тебя ко мне какое-то дело? Потому что если нет, то у меня много работы, мой перерыв на маленькие семейные радости закончен, а после упомянутой тобой проверки навалилось столько дел, требующих немедленного решения, что у меня нет времени на... — На своих ближайших кровных родственников? — ядовито перебил Цижэнь. — Мой ближайший кровный родственник это мой брат, — в голосе Сичэня зазвенела сталь, — а доктор Цзян ближайший из некровных. И я никогда и никому не позволю обижать и оскорблять моих дорогих и любимых людей. Никому, дядя, — с нажимом подчеркнул он. Глаза Цижэня налились кровью, он пожевал верхнюю губу и выпалил: — Почему-то А-Ханя ты не считал некровным родственником! Ты вспомни, как ты всегда к нему относился! Рано я вас обоих забрал из приюта, вы оба так ничего и не поняли! И как ты передо мной сидишь?! Сичэнь сидел, абсолютно неподобающе подперев рукой щёку, и мерил дядю взглядом, в котором были холод и скука. Это было что-то новое — Сичэнь никогда не позволял себе сидеть перед ним вот так. И этот взгляд. Раньше в его глазах нельзя было различить столько эмоций. Он замолчал, пытаясь понять, где его проверенная годами система воспитания дала сбой, и тут Сичэнь наконец заговорил: — Если ты, дядя, сейчас обвинишь в чём-то меня, я ещё это переживу, потому что подглядывать за тем, как Жохань тебя приходует на кровати моих родителей, была всё же, моя идея, притом, да, не самая удачная. Но то, что вместе со мной ты затронул и А-Чжаня, который тогда вообще ещё был слишком мал, вот этого я тебе не прощу никогда! Диди не заслужил того, чтобы переживать в своём детстве такое испытание. Плюс ты сам решал, когда нас из приютов забирать, и сам же решил сменить нам фамилии! Погоди! — жестом остановил он Цижэня, открывшего было рот. — Даже не говори мне, что не сам решил всё это. Это только утяжеляет твою вину. И если в том, что ты с нами сделал, виноват Вэнь Жохань, то пускай не думает, что судьба не накажет его за это, да и не только за нас. Он замолчал, глядя на дядю, тот в свою очередь, молча смотрел на него, ошеломлённый и тем, что услышал, и тем, что племянник впервые высказал ему в глаза всё вот это. — Так вот, значит, ты какого мнения о нём? — процедил он наконец. Сичэнь в ответ расхохотался: — Дядя, только не говори, что он для тебя великий святой и блаженный! И я заметил, что в последнее время, вы отчего-то стали общаться гораздо меньше... Поссорились? Цижэнь побагровел: — Ах ты... Так ты ещё и следишь за мной? Как привык с детства, так и до сих пор?! Смотрю, тебя ни приют, ни недавняя проверка ничему не научили! Лицо Сичэня стало серьёзным. Он слегка подался вперёд, к дяде. — А вот это уже было совсем лишнее, — прошипел он, — я долго терпел все твои придирки и наскоки. И твои, и Гуаншаня. О «пресвятом» А-Хане я вообще предпочёл бы помолчать на твоём месте. Ты вообще не имеешь права порицать меня. Тебе же точно не понравилось то видео, где кучка извращенцев разыгрывают в секс-рулетку молоденького парнишку! И твой Жохань там играл не последнюю роль. Интересно, каково это — поиметь собственного племянника, пусть даже и двоюродного? А каково это было парнишке, ты не думал? Они думали, что останутся безнаказанными, и так оно и было, пока один из этих сволочей не посягнул на моего брата, а я такого не терплю. Во всё время этого монолога лицо Цижэня становилось всё более серым, и сам он съёживался на стуле, словно порция пломбира, вынутая из холодильника. В его глазах застывала неимоверная мука. Он схватил воздух ртом, и потянулся ладонью к области сердца. Лицо Сичэня в одно мгновение стало жёстким. Он перехватил руку Цижэня за запястье, и замер, вслушиваясь в пульс, а затем положил её на стол, не выпуская из своих рук. — Дядя, — тон, которым он это сказал, был мягче прежнего, и лицо его смягчилось, — если он тебе так дорог, забирай его пока не поздно, и уезжайте из страны. Гуаншаню такого шанса не дадут, а вам обоим... Только уезжайте сегодня, прямо сейчас. За ним придут, и очень скоро, у него не будет шансов. Я понимаю, что хоть он и дерьмо-человек, но это твой выбор, и не мне о том судить. Его сама судьба накажет. Уже наказала. Цижэнь открыл рот, чтобы что-то произнести, но в его кармане зазвонил телефон. Он вырвал руку из ладоней племянника, выхватил телефон, и посмотрел на экран. Когда увидел, от кого вызов, его глаза слегка расширились, и он бросил быстрый взгляд на Сичэня, но потом тут же принял вызов. По мере того, что ему говорил собеседник, он менялся в лице, из серого становясь бледным, и наконец, бросив в трубку короткое: «Хорошо!», сбросил вызов. Какое-то время он смотрел перед собой невидящим взглядом, а потом сказал странно скрипнувшим голосом: — У А-Ханя только что умер сын. Ты об этом говорил, когда сказал, что судьба его накажет? Сичэнь взволнованно поднялся, и наклонился к дяде: — Дядя, я ещё раз повторяю, хватай его, и уезжай, если тебя волнует его жизнь. Иначе до похорон сына никто тянуть не будет, его возьмут ещё до этого. И поверь мне, на него много чего найдётся. Не знаю, что ты знал об этом, но говорю тебе как есть, я даю вам шанс, пока ещё можно, дядя! Цижэнь смотрел на него, словно видел впервые. В лице его не было ни кровинки, и Сичэнь, спохватившись, вытащил из ящичка стола баночку, и вытряхнув из неё одну таблетку, протянул её дяде, потом налил из кулера воды, и протянул ещё и стакан. Цижэнь принял лекарство, поставил стакан на стол, и закрыл глаза. Он помолчал какое-то время, ожидая, пока лекарство подействует, потом посмотрел на Сичэня. — Так это ты сделал с Вэнь Сюем? — Нет, — медленно качнул головой Сичэнь, — но я не скажу что не знал. На твоего Жоханя собрано много улик, он не отвертится. Уезжайте, прошу тебя, я даже договорюсь с таможней, дам вам другие документы, но это только ради тебя, дядя! Его бы я своими руками прикончил, и это всё правда, до единого слова. Цижэнь смотрел на него с помертвевшим лицом, и выкаченными от ужаса глазами. Он покачал головой, и тяжело поднявшись на ноги, медленно побрёл к двери, словно на каждой из них висело не меньше пуда. Возле двери он обернулся. — Я и подумать не мог, что своими руками вырастил такое чудовище, как же ты можешь так жить?! — проговорил он с заметным трудом. Сичэнь быстро подошёл к нему и сказал: — Дядя, о моём моральном облике не стоит говорить, лучше спасай того, кто тебе дороже чем мы с Ванцзи. А, и хорошо что наконец спросил, как же я живу после всех подарков от Жоханя — изо всех сил, дядя! Так ему и передай!