Белый лотос на чёрном мотоцикле

Щелчок зажигалки — и толстая бледно-голубая низкая свечка начинает теплиться пламенем, отвлекающим взгляд от неё самой, перетягивая его на себя. Усянь берёт Ванцзи за руку, переплетая пальцы, и они вместе смотрят на это пламя. Повисает уютная, какая-то комнатная тишина, словно они и не в больнице, и можно нафантазировать, что у Лань Чжаня уже как будто всё хорошо, а в такой тишине лишними бывают любые слова, вес имеют только поступки. А в голове бьётся только одно — свет мой, не угасай, а? Сичэнь смотрит на это, сквозь окно ВИП-палаты, стоя в коридоре, и с тоской думает, когда же у него наступит, наконец, утро, когда никуда не надо спешить, когда можно просто проснуться поутру, встать возле окна с чашечкой вредного, но такого любимого кофе, и не думать ни о чём, кроме как об обнимающем из-за спины Инь-гэ, да ещё мельтешащей под ногами... Феи, ведь так же назвал Чэн-Чэн свою собаку? Когда он перестанет думать об этой «Операции Сюань-у»? Дебильное название, но Минцзюэ по-другому не может. Ему так легче, он словно в военное прошлое возвращается. Он вообще хотел всё это сначала «Мяо Гуньбао» назвать. Ну, все же помнят, да? Все эти примочки ещё со времён холодной войны, Красного Расцвета и дацзыбао* Великого Кормчего. Тогда, насколько он помнит, так называли какую-то супер-пупер военноопасную игрушку, вылетавшую по мановению красной кнопочки, и реально способную приготовить гуньбао** из любого живого и неживого за пару фэнь***, если не мяо****. Это для названия этой летучей гадости был даже комплимент. Сичэнь сказал своё категоричное «нет». Его всегда коробило от специфического юмора военных, тем более, что сжигать он никого не собирался. Он любил огонь тихий, укрощённый, в пламени свечи, печной конфорке, в камине, в небольшом уютном костерке, предусмотрительно обложенном камнями. Неукротимый дикий огонь, пожирающий всё на своём пути, он ненавидел и боялся. Слишком хорошо впечатались в память корчащиеся в пламени рассыпающегося торгового центра тела покойных родителей. Хорошо что А-Чжань этого не видел, он простыл, и остался дома, с няней. А ему повезло, что щенок хаски, которого они тогда купили, вырвался из рук Хуаня и выбежал из гипермаркета на улицу. Лань Хуань побежал за ним, чтобы поймать, и только хотел развернуться, чтобы идти обратно, как сзади него прогремел взрыв. И Хуань, ещё ничего не понимая, но уже холодея внутри, стремительно развернулся туда, откуда пришёл, и застыл от увиденного. Он стоял достаточно далеко, чтобы его не задело обломками после взрыва. Щенок успел отбежать на приличное расстояние, пока не поймался, и это спасло жизнь десятилетнему Хуаню. Был канун Нового года и родители поехали с ним туда, чтобы купить подарки и продуктов на праздничный ужин. Ужин, который не состоялся. Вместо него была тризна — поминальный обед, который Хуань даже не смог проглотить — настолько мешал стоявший в носу запах жжёной плоти. Он не слышал ничего, кроме этой вони ещё месяц. Щенка дядя забрал, брезгливо заявив, что не потерпит в доме рассадника заразы. Хуань до сих пор не знает, куда тот его подевал, но больше он никогда не видел своего невольного спасителя. С тех пор он стал мечтать о собственной собаке, и тихо ненавидеть дядю. А вот теперь дал ему шанс на спасение. Ему и этому выродку, демону в человеческом теле. Даже странно, как у него мог получиться такой нормальный младший сын. Сичэнь ждал от дяди звонка, для того чтобы отослать код и адрес, где дядя мог бы получить новые документы для себя и того, кого он выбрал. И телефон зазвонил. Звонил Чжулю, сказал, что засёк Лань Цижэня и Вэнь Жоханя на подходе к мотодрому, и продолжает наблюдение. Сичэнь спросил, знают ли об этом братья Не, и получив заверение, что как только Чжулю закончит вызов, он им тоже отзвонится, распорядился продолжать наблюдение. Сичэнь сбросил вызов, и собрался отправиться в свой кабинет, напоследок бросив взгляд на брата, целовавшего своего гэгэ, и постучав в стекло, жестом показал Усяню опустить жалюзи. Поцелуи двух мужчин — это не то, что надо выставлять на обозрение на каждом шагу в Китае. Тем более, если это доктор и пациент. Мало ли чьи здесь могут быть глаза и уши, в свете всех событий — последних и назревающих — Сичэнь не мог сбрасывать со счетов ничего. Влюблённые вздрогнули и оторвавшись друг от друга, поспешили сделать то, о чём их предупредили, отгородившись от всего мира за закрытой дверью и окнами. Впрочем, Сичэнь не думал, что за этими завесами они друг от друга отлипнут, но так хоть глаза мозолить не будут. Едва он вошёл в кабинет, и закрыл за собой дверь, как раздался ожидаемый звонок от дяди. Но приняв вызов с номера Цижэня, он услышал другой, не менее знакомый голос. — Это ты приказал убить моего Сюя? Сичэнь до боли сжал кулаки и стиснул челюсти. Да как мог этот старый ублюдок посметь говорить с ним, после всего?! Но он ответил, потому что время утекало водой в песок, и песок этот не держался в пальцах, утекая вместе с ней. — А ты чего-то иного ждал, Жохань? Если тебе нужны коды сейфа, где лежат бумаги, и места где он стоит, то... Жохань хрипло рассмеялся в ответ, а потом сказал: — Нет, мне ничего от тебя не нужно. Думаешь, я такой дурак, и не догадаюсь, где ты велел это спрятать? И кода вы не могли поменять, он так просто не меняется, это сейф с секретом. У каждого свои секреты, да, Сичэнь? Жохань опять неприятно хрипло рассмеялся, и произнёс: — Ну, ладно, отбросим эти церемонии, мы слишком давно друг друга знаем, и ты прекрасно понимаешь, что мы с Ци-эром конченые люди для этой страны. Ты любишь жаркое, Сичэнь? Сичэнь от этих слов непроизвольно сглотнул внезапный комок тошноты, и сжал губы, а на его лице выступил холодный пот. Да, этот старый Шинсяо и правда знает о нём слишком много. Со времени того теракта, где погибли его родители, Сичэнь до сих пор не ел жаркое, поскольку не терпел запах жареного мяса. Стоп! Жареное мясо! Мотодром, где есть немаленький склад ГСМ! Блять! А трубка снова разразилась безумным хохотом, и вызов прервался. Пальцы Сичэня торопливо набирали номер Чжулю, трясясь от волнения и не попадая на нужные места, но эти потуги набора Чжулю прервал сам, позвонив. Сичэнь принял звонок, и услышал, что в ангаре мотодрома произошёл взрыв и теперь там всё горит. Он спрашивал, звонить ли ему пожарникам, или отдать всё на произвол судьбы, но Сичэнь не дослушав его, выронил телефон. Произвол судьбы? Да, вот он самый как раз и есть. Самый произвольный. Не напрасно Вэнь Сюй назвал когда-то свой мотодром «Королевством огня», подразумевая при этом не настоящий костёр, а полыхание во время гонок адреналиновых эмоций. Но, похоже, судьба поняла всё слишком буквально, руками Жоханя превратив метафору в реальный пожар. И оставалось только надеяться, что Жохань из-за смерти сына не настолько сошёл с ума, чтобы не умереть на пару с Цижэнем в действительности.

***

Вражды в мире больше, чем мира. Это ещё одна аксиома, и спорить с ней будет только идиот. Сичэнь не идиот. Сичэнь не параноик. Сичэнь сейчас — просто очень... нетрезвый человек, который бредёт по ночному коридору больницы, расфокусированным взглядом стараясь рассмотреть углы, чтобы не пересчитать их собой. Ледяной Дракон! Ха! Вот уж ни капельки на него не похож. Ледяные драконы не чувствуют, ледяные драконы не сомневаются, ледяные драконы не накачивают себя алкоголем до состояния зомби, и не ходят по ночным коридорам с бутылкой наперевес, где их может увидеть любая постовая медсестра. Кстати, где они все? Куда подевались? Спят, что ли? Вот бы картину увидели — блеск! Главврач, весь такой высокий, красивый (да, без ложной скромности!), в белом халате, и — шатается по коридорам больницы пьяный в стельку, и с бутылкой! Прямо, как с оружием, только это не оно. Тебе же было за что ненавидеть и этого Вэньского мудака, и своего истеричного дядю, так глупо подчинявшегося ему, так какого же тебе так тошно, Сичэнь?! Кто ответит на этот вопрос? И на другие вопросы? Телефон давно выключен, потому что Цзян Чэн раскалил его докрасна своими звонками и сообщениями. А домой идти нельзя! Там Чэн-Чэн и эта маленькая собачка, и они ни в чём не виноваты. Они не должны видеть тебя таким. И к брату нельзя — там Усянь. Он тоже не должен. Никто не должен. Это только твоя боль, и ты должен теперь с этим всем жить. Так. Дверь какая-то. Куда же она ведёт? Хм? Забыл. Ну, главное, что не в палату. Или... Стоп, а это что за кровать? И человек на ней. Кажется, это всё-таки палата. Только почему без номера? И человек здесь один? И это не ВИПка, ВИПка здесь одна, и она побольше, а эта узкая, как кишка, и окно только одно. Что этот человек здесь делает? Спит? И кто это вообще? Пациент? Блаженные Небожители, как же ты нажрался, Сичэнь! Припёрся посреди ночи в палату с пациентом! А если этот человек сейчас проснётся? Так. Сейчас надо потихоньку развернуться... ай, ёй-ёй-ёй! Не так же резко, м-м-м! Ну, вот, как результат, нога зацепившаяся за ножку кровати, и как следствие, проснувшийся пациент. Который огромными испуганными глазами посмотрел на Сичэня, зажав себе рот, и мгновенно забился в угол кровати, а на попытку Сичэня погладить его по голове, ещё больше съёжился, пытаясь слиться с интерьером, и Сичэнь понял, что переубедить и успокоить его не получится, и даже понимал почему, но додумать эту мысль не успел, потому что выпитый алкоголь явно чувствовал себя лишним в его организме, и активно попросился назад. Сичэнь в панике успел подумать, что выбежать из этой комнаты он уже не успеет, но парень, увидев проблему ночного визитёра, среагировал мгновенно. Он вытащил из-под кровати «утку» и подставил под рвотную массу, буквально в последний момент поймав её над полом. Когда позыв прошёл, Сичэнь поискал умывальник, и не найдя, вытер губы платком и кое-как поблагодарил парня, глядевшего на него своим мягким оленьим взглядом, и уже, судя по всему, переставшего бояться, когда немного проснулся и разглядел, кто это. И Сичэнь тоже разглядел, к кому попал. Он выдохнул через нос, и спросил: — А ты всё ещё здесь, А-Нин? Я думал сестра тебя забрала домой долечиваться. Тот опустил взгляд, и мотнул головой. — Цин-цзе сказала, что дома её практически нет, и Лю-гэ тоже дома не бывает. А здесь я под надзором круглые сутки. И никто меня не украдёт. Сказала, Вы разрешили мне здесь находиться, — он снова поднял взгляд на Сичэня, и тот увидел (или ему показалось), что глаза у парня на мокром месте, — простите меня, доктор Лань, я перед Вами так виноват. Вы такой хороший, а я... я хотел... И Сичэнь, которого всё ещё мутило, понял, что слёзы ему не показались. Они потекли светлыми ручейками по щекам, и Сичэнь в неосознанном порыве обнял его и прижал к себе, и успокаивающе поглаживая по голове, проговорил: — Ну-ну, что ты, малыш А-Нин, разве ты виноват в том, что Жохань захотел полезть в ту подсобку? Ты совсем не виноват. Конечно, он тебя напугал, и я не удивлюсь этому. Совсем нет. Жохань был страшным человеком, даже я его боялся. Не бойся его, малыш, он больше тебе не навредит, я ему не дам это сделать. Цюнлинь всхлипнул, моча грудь чужого халата слезами, а затем пробормотал вот в эту белую мокрую грудь: — Я виноват, доктор, очень виноват. Я... Я хотел убить Вашего брата за то, что он любит доктора Вэя. Сичэнь в тот момент подумал, что у него слуховые галлюцинации под влиянием алкоголя. Цюнлинь, вот это кроткое робкое создание, хотел убить Лань Чжаня? Его что, тем биксом стукнуло по черепушке сильнее, чем кажется? Надо пригласить для консультации психиатра. И... — Простите меня, доктор Лань! Мне тогда Лю-гэ помешал, и правильно сделал. Мне потом цзе-цзе рассказала, что Ваш брат это тот самый мальчик, которого доктор Вэй с детства искал. Я не знал... Вы сможете меня простить? Я не сделаю ничего, что навредит доктору Вэю! Пожалуйста... Глаза этого юноши смотрят так доверчиво, что Сичэнь чувствует, как резко трезвеет. О, боги! Да что ж за гадостный день, и всё никак не закончится. Он-то наивно думал, что все сюрпризы уже приплыли под его порог, и проплыли мимо, а тут выходит, что приходится тонуть в неожиданностях, как в реке, где нет ни берегов ни дна! Да когда ж они, наконец, закончатся?! И тем более сюрприз, что этот мальчик рассуждает, как адекватный человек, а значит, все возможные назначения нужно пересмотреть. Ой!... Сичэнь опять почувствовал позыв рвоты, и опять-таки Цюнлинь вынужден был вспомнить, что он ещё и медбрат. К неприятному содержимому утки добавилось подкрепление. — Цюнлинь, а здесь у тебя что же, ни туалета ни умывальника? — спросил Сичэнь едва отдышавшись. — Ведь это против правил, тебе нельзя здесь лежать, ты же руки даже вымыть не можешь. — Если Вы о том, куда вот это девать, — потупился Вэнь Нин, — то туалет рядом с палатой. Служебный. Не переживайте об этом. И... Вы же не об этом хотели сказать, доктор Лань. Вы сказали, что... Жохань не причинит мне вреда. Больше. А он точно не сможет? Сичэнь посмотрел в эти карие глаза на лице, ещё сохранявшем полудетскую припухлость. Мелькнула мысль — три года назад он вообще был ещё почти ребёнком. Так как же он мог, этот Жохань? Или он так ненавидит детей как категорию общества, или как личный для себя раздражитель? Ему вообще было знакомо слово «стыд» в лучшем понимании значения этого слова? Он погонял кадыком, пытаясь прогнать противный привкус во рту, а затем ответил: — Его больше нет в стране. В этом я уверен, и это всё, что я могу тебе сказать. — Ах вот ты где! — дверь распахнулась, на пороге стоял Вэй Усянь. — А мне шиди обзвонился, где ты можешь быть. Я уже и А-Яну позвонил, а потом иду — слышу, кто-то бубнит посреди ночи. Захожу, а это ты. Сичэнь, ты в курсе, который час? И почему ты заставляешь переживать моего шиди? Он тебя ждал, весь извёлся уже, думал, что ты куда-то влез, ну или дядя твой тебя куда-то втянул. Ты бы хоть позвонил ему, что ли, успокоил! Стоп! Ты что, пил? — Ты знал, что А-Нин лежит вот в этой каморке? — перебил его Сичэнь. — Да, мне Цин-Цин сказала. А тебе — нет? Ну, это было её решение. А я думал, ты знаешь. Сичэнь с трудом поднялся, сильно покачнувшись. Мир крутанулся перед глазами, и это было не смешно. — Мой дядя больше никого и никуда не втянет, — заявил он, — и он вообще-то уже умер, ты не знал? И с этими словами, держась за стены, он выбрел из комнаты, позабыв там свою недопитую бутылку. Усянь проводил его недоумённым взглядом и повернулся к Цюнлиню: — Ты понимаешь, о чём это он? Когда это Цижэнь успел умереть? Тот сглотнул, потупился, и подхватив заполненную утку, пробормотал: — Простите, доктор Вэй, я должен... Доктору Ланю было нехорошо, — и подхватив утку, засеменил мимо обалдевшего Усяня вон из помещения.