Белый лотос на чёрном мотоцикле

— Мне вообще одноху... пенисно, где этот мудак был всю ночь, — буркнул Цзян Чэн, сердито стреляя глазами на брата, и тот ухмыльнулся — голос выдавал Ваньиня с головой. Какое там всё равно, если он полночи наяривал то на телефон любимого, то брату, задолбавшись слушать женский голос, вещавший, что на данный момент абонент вне зоны действия сети, и он если хочет, может оставить ему голосовое сообщение. Услышав, что его милый вместо того, чтобы у себя дома наслаждаться уютом, лаской и объятиями, дрыхнет пьяным сном в собственном кабинете, он сначала выдал длинную непечатную фразу, а потом, буркнув Усяню, чтобы он Сичэня не будил до утра, отсоединился. — И вообще, надо бы помнить, что выпивка снимает проблемы с твоей головы и надевает их на чужую, да и не на одну, — опять забухтел Ваньинь, и на этих словах Усянь не выдержал, и рассмеялся: — То-то ты, братец, об этом сам забывал, когда всрань набухивался, а? Не я ли этому свидетель? — Ты...! — дёрнулся было Цзян Чэн, но тут же замолк. Как ни крути, но брат был прав — Сичэню пару раз досталось понянчиться с пьяным Цзян Чэном, а эта ночь, когда тот напился сам, не желая сваливать пьяного себя на руки любимого, только была, по сути, ответным ходом. Да и то, скорее, полуходом. Что называется —жри что наварил, и радуйся что вАрева так мало, и тебя в этом не утопят. Блин... И хотелось бы самооценку поднять, да только это не тот случай — Усянь знал о нём больше, чем кто-либо другой, даже больше чем мать. Поэтому фиг получится просто так на своё золотце ненаглядное пожаловаться. Тем более, что причина этой неожиданной пьянки, похоже, и правда была серьёзной. Никогда не был Сичэнь замечен в таком раньше. Но уступать по-прежнему не хотелось, в силу врождённой звездопротивности, и Цзян Чэн процедил: — Ну да, конечно, ты ещё про пожарников мне расскажи! Усянь хрюкнул в кулак. Ведь это Вэнь Цин как-то ещё во время учёбы заявила при всех, что надо было Усяню стать пожарным, да что-то пошло не так, и он теперь только зажигает на публику. Они оба это помнили, и то что это исходило от неё, только ещё больше напомнило Цзян Чэну об их совместном неудавшемся прошлом, и он насупился. Усянь только вздохнул. Вот же человечек его названный брат! Насобирает вечно в мозгах о своём прошлом какого-то дерьма, а потом катает его, как катышек туда-сюда. И не надоест ему! Ну ладно у Цин-Цин характер не дай Боги, но с Сичэнем-то что? Яо? Да в жопу этого Яо! У него свои бубенцы в трусах, вот пускай и звенят себе не на ушах у Цзян Чэна — есть у него его отставной генерал, вот пускай со звоном в ушах и живёт, чего вообще заморачиваться о чужой-то семье? Они вошли в квартал Юньмэн, чтобы навестить родителей Цзян Чэна. Вэй Ин, конкретно за тем, чтобы расспросить приёмного отца обо всех обстоятельствах своего усыновления, и ещё кое о чём. Цзян Чэн... для поддержки штанов, когда она потребуется, а в том что она потребуется если общаешься с мадам Юй, то в этом даже не приходилось сомневаться. У неё к Вэй Ину любовь была как у собаки к палке, и вот как раз сегодня он и собирался выяснить, насколько это чувство обоснованно. Дверь им открыла, как ни странно, их шицзе, лицо которой при виде них расцвело улыбкой. Она взвизгнула как девчонка, и бросилась им обоим на шею, приговаривая как давно не видела братиков, и целуя поочерёдно каждого в щёку. Усяню сразу стало как-то неловко после того, что он услышал от Сичэня по поводу Гуаншаня. Ведь его шицзе и сын Гуаншаня были давным-давно помолвлены, и жили уже столько лет вместе, да всё никак не могли пожениться. Против была, как ни странно, сама Цзян Яньли. Она заявила, что не хочет навязывать узы брака тому, кого любит, а хочет, чтобы он сам убедился в своих чувствах, и считает, что он ещё недостаточно в этом убеждён. Мать на пару с будущей свекровью, равно как и потенциальный муж, не оставляли попыток её в этом переубедить. И только мужская часть семей заняла нейтралитет. Да и то не вся. Цзян Чэн окинул фигуру сестры взглядом, и разочарованно фыркнул: — Я-то думал, что у тебя уже такой маленький кругленький животик, а его всё нет, блин. Сестра, когда уже я стану дядей, а? — Тогда, когда у тебя появятся постоянные отношения, перекати-поле, — ласковый сестринский подзатыльник закрепил её ответ. Усянь многозначительно хмыкнул. Ну, вот, и как рассказать шицзе и шиди обо всех тёмных делишках Гуаншаня? У них же и так с тем Павлином всё так хрупко, словно пересохший бамбук. Хотя, всё равно же узнает. Сичэнь ясно дал понять, что это время уже на подходе. И что им делать с сестрой? — А-Цзе, а где... — Усянь замялся, но сестра всё поняла, и взмахнула ладошкой. — Ой, я не знаю, А-Сянь, там что-то у мамы Сюань-Сюаня случилось, и она поехала это обсуждать, — её прозрачно-карие глаза красивой миндалевидной формы смотрели на него так чисто и искренне, впрочем, как и всегда, когда она на него смотрела. Именно за этот взгляд, полностью отражающий всё, что было составляющими её характера, Усянь и любил названную сестру. И именно поэтому он хитро прищурился, и выдал: — Ну что ж, цзе-цзе, пожалуй твоё требование выполнено, и перекати-поле пустило корни, и потихоньку превращается в дерево, ну или хотя бы ,в кустик чертополоха, — и ухмыльнувшись в ответ на возмущённое братское: «Ты...!» и сердитый тычок в плечо, спросил: — А где дядя Фэнмянь? Давно хотел его увидеть. Получив от Яньли ответ, он кивнул, и пошёл искать приёмного отца, напоследок хихикнув на возмущённые возгласы шиди, и бросив: — Сам ей расскажешь, а не то я расскажу, — благоразумно свинтил, уклонившись от полетевшей в него диванной подушечки-думки. Он не стал слушать, что и как будет Цзян Чэн объяснять шицзе, ему было важнее сейчас найти приёмного отца, и поскольку благодаря Сичэню, он знал теперь больше, чем раньше, хотел заполнить те дыры в своих знаниях, которые мог заполнить только Фэнмянь.

***

Они оба молчат, не решаясь нарушить ту тишину, которая возникла после разговора. Тишина не выглядит неловкой, и не выглядит просто паузой между. Много о чём Усянь знал, много о чём догадывался. Кое-что он услышал сегодня и сейчас, от Фэнмяня. Самое главное было то, что и так знал Вэй Ин — личных правд на свете столько, сколько носителей этих правд. Общая — одна. И по ту сторону зла всегда бывает не зло и не добро — покой. Добра и зла как такового нет. Есть правды, с которыми тепло и уютно, удобно. Есть правды, с которыми некомфортно. Но общая гласит — избегай того, что разрушает тебя, и тяготей к тому, что тебя исцеляет и даёт силы и желание жить. Такой величиной в жизни Фэнмяня была юношеская любовь к матери Усяня. Она не выбрала Фэнмяня такой величиной для себя, а выбрала отца Вэй Ина. После того, как родителям Усяня подстроили автоаварию, мальчик выжил чудом, отделавшись лишь несколькими ушибами, и пребывая в шоке, сбежал от места аварии. Фэнмянь знал, что он там был, в одном автомобиле с родителями, и искал его. И когда нашёл, то Усянь стал для него такой величиной, словно был ему родным. Маленькой большой величиной. Он ещё при жизни поклялся его матери, которая подозревала, что им с мужем наступают на пятки люди Гуаншаня, что в случае чего он поможет их мальчику. Фэнмянь мог бы и не клясться, потому что и так бы сделал это по приказу сердца. Нет, он любил своих детей и старался мириться со вздорной женой, но Усянь для него был частицей того, что он хотел сохранить; того, что осталось ему от его юношеской влюблённости, которая оказалась крепче, чем думалось. И хотя Усянь и не был его родной кровью, видят Небеса — он хотел бы, чтобы всё было по-другому, и ради этого ребёнка он был готов на всё, на любое преступление, в том числе, и на тот подлог с генетическим анализом их крови. Он пытался разубедить жену, доказывая, что она напрасно ревнует, что на самом деле Усянь ему не родной, а анализ ДНК был подложным, но это выглядело жалко. Ведь она знала всю подноготную любви мужа к своей бывшей подруге, и каждое его оправдание делало только хуже, укрепляя её в подозрениях, что муж выкручивается перед ней, желая обелить своего внебрачного сына. И никакие силы мира не могли её убедить в обратном. Тем более, что с подлогом анализа ради кого попало Фэнмянь, по её разумению, не стал бы заморачиваться, вот она и бунтовала против усыновления Усяня несколько лет. Тем более, масла в огонь подливало то, что они с семьёй оказались невольными свидетелями на месте аварии. Яньли была в школе, но А-Чэн был с ними в тот момент. И он видел то, что было после аварии, и трупы людей в машине, которые с тех пор до сей поры снились ему по ночам, и никто ничего не мог с этим поделать. Цзян Чэн не знал кто эти люди, родители решили не раскрывать ему этого, но сами-то оба знали, чьи тела видел их младший ребёнок в той машине. Это была правда, которую Усянь до этого не знал. И Ваньинь её не знал. Знала Яньли, но она молчала, чтобы шиди не возненавидел своего приёмного брата, которого в душе считал родным. Ребёнок был ни при чём, и это была неоспоримая правда, против которой меркли аргументы мадам Юй. По ту сторону зла всегда стоит мир и покой, главное — дойти до них сквозь самоё зло.

***

— Это правда, А-Сянь? — красивые светло-карие глаза сестры смотрели снизу вверх на приёмного брата, ожидая от него ещё одной правды, пока неизвестной ему, и он поспешил уточнить: — О чём ты, шицзе? Она вздохнула, и слегка улыбнувшись, произнесла: — Я о том, что мне рассказал А-Чэн... — и тут же её скулы зарозовели, и она закончила: — Он и ты, вы оба полюбили мужчин? И ты нашёл своего мальчика из приюта, да? Её глаза смотрели вопрошающе, но в то же время в них нельзя было отыскать ни капли осуждения, а только бесконечное принятие, и даже облегчение, зажигавшие в её глазах счастливые огоньки ожидания чего-то хорошего. Когда Усянь их увидел, сам зарделся, у него в горле встал ком, и он только кивнул в ответ. Она подошла к нему, обняла, привстав на носочки, и слегка согнув крепкую шею своего шиди, мягко ткнулась своим лбом в его лоб, и улыбнувшись, проговорила: — Это просто здорово, А-Сянь! Это прекрасно, я так за тебя рада! Пальцами она взлохматила ему отросший затылок, и отпустила. Затем присела на стул возле кухонного стола, положив ногу на ногу, сцепив руки на коленях, и улыбнулась: — Я так рада, что вы оба теперь поймёте меня, поймёте что чувствую я к моему А-Сюаню! Если бы он хоть вполовину чувствовал то же ко мне, я была бы счастлива, и тут же пошла бы за него, — неожиданно закончила она, слегка погрустнев. Усянь понял, что вот теперь — пора. Пока Цзян Чэн говорит с отцом, он всё ей скажет. Это будет больно, но как хирург, он знал, что иссекать гнилое необходимо. Он, словно грызун, нервно пожевал нижнюю губу, а потом острожно задал вопрос: — Шицзе, скажи, а если бы семейку твоего ненаглядного, ну например, обвинили в чём-нибудь, ты бы продолжала его любить? Лицо Яньли стало сосредоточенным. Она медленно расцепила руки и сняла ногу, поставив её на пол. Взгляд её только на секунду стал растерянным, и тут же эта растерянность сменилась недоумением. — Что ты имеешь в виду? Ты что-то знаешь, А-Сянь? Она ждала ответа с заметным напряжением, и пальцы рук, лежавшие на коленях, опять были сцеплены, но на сей раз до побеления. Он сжал челюсти, и задрал подбородок, опустив глаза. Потом всё же решился встретиться с ней взглядом, и произнёс: — Шицзе... Моя любимая цзе-цзе, я слишком тебя люблю и уважаю, и поэтому не могу тебе врать. Те «неприятности», они связаны с тем, что делал и делает Гуаншань. Не знаю, что ты знаешь об этом, но лучше пусть скажу я, чем другие, я хотя бы не совру и не преувеличу, может, приуменьшу. Я не знаю, чем он думал, когда творил всё... то, разное, но пришла пора расплатиться, и это может задеть всех. Я переживаю за тебя, за всех нас, шицзе. Сичэнь поклялся мне, что постарается вывести Цзысюаня из-под удара, и по максимуму обезопасить, но то что затевается, оставляет надежду только молиться всем богам, что они помогут ему эту клятву не нарушить. Яньли проглотила комок в горле, и постаравшись сделать голос как можно твёрже, заявила: — Я не брошу его из-за отца, я уверена, что он ни при чём. И я... выйду за него, если это ему хоть чем-то поможет. — Выходить за меня из жалости, а перед этим столько лет упрямо не хотеть? Спасибо, мне такого не надо, молодая госпожа Цзян, — саркастично процедил Цзысюань, появляясь в проёме, — вот значит, какова цена вашей хвалёной любви ко мне! Пожалеть убогого, который попал под раздачу, и милостиво подставить для кольца свой пальчик! Я, конечно, не буду его ломать, но и надевать ничего на него не стану!!! Он в бешенстве сжал челюсти и стиснул кулаки, и уже начал разворачиваться, чтобы уйти, но его настиг вопрос Усяня: — Эй, Павлин! А ты чего приходил-то? Цзысюань притормозил, повернул голову к нему и процедил: — Её хотел забрать. Как я думал, домой, — с нервным смешком добавил он, — но вижу, что у нас с госпожой Цзян, очевидно, разные дома! Он снова развернулся, и... налетел прямо на Цзян Чэна, который злобно процедил: — Ну, и куда намылился, недородственничек херов? Ты, блять, совсем тупой, да?! Она, значит, поддержать тебя хочет, показать что с тобой, что ей похер, а ты, сука, бежишь?! — А-Чэн! — дёрнулся Усянь. — Ты всё слышал? — Отстань, — отмахнулся Ваньинь, — с тобой я потом разберусь, и с этим Ланьчатым тоже за то, что меня за идиота держали! А сейчас вот этот вот, — он толкнул Цзысюаня в грудь, — вот он пускай скажет, чем это ему наша цзе-цзе не такая, а? Ты думаешь, ей по кайфу с тобой жить, если тебя в каталажку загребут? Или хотя бы возьмут под следствие? Она в тебя, козлину, верит, что ты в папашиных мутках вообще не при делах, а ты рожу воротишь! — А я не просил её верить или не верить! — заорал Цзысюань, становясь в боевую стойку. — Я сколько раз её замуж звал, пока у меня было всё хорошо, но куда ж тебе! Она не хотела, думала, она мне нужна только из жалости, что она такая бедная по сравнению со мной, и боялась быть Золушкой, да дорогая?! — он повернулся к ней с искажённым лицом, и тут же получил от Усяня в челюсть. Ваньинь взвыл: — Усянь, не смей, у тебя руки! Ты хирург! — Я хирург, а он мудак! — оскалился тот, занося кулак для нового удара. — А это моя сестра, за которую я любого порву! — А ну прекратили все! Вы давно не школьники, солидные люди, что вы творите?! Прозвучавший на всю кухню голос Фэнмяня, не остановил кулак Вэй Ина, и он закончил свой разгон, впечатавшись Цзысюаню в нос. Он зашипел, вытирая кровь рукавом, но она капала слишком сильно, и Яньли подскочила к нему, чтобы дать ему салфетку, но он оттолкнул её руку, и Усянь тут же оказался рядом, ухватив его за грудки. Цзян Чэн с отцом бросились их разнимать, Яньли кричала, чтобы его не трогали, в общем ор поднялся до небес, и добро, что мадам Юй сейчас не было дома, а то прилетело бы всем и без разбору.

***

Позднее, когда все расселись по кухне кто где, в частности, Яньли возле своего ненаглядного на диванчике, прикладывала лёд к носу, и что-то тихо ворковала ему, а он тихо и виновато отвечал ей, косясь на братьев, нервно куривших в окно, а Фэнмянь заваривал всем успокоительный чай, Усянь тоже подумал, выдыхая табачную горечь, что время настало тяжёлое, и никто не знает, как они все это переживут. Но эта правда, которую, он надеялся, они все поняли, послужит им уроком — никогда не забывать в личных обидах о том, что они — семья, особенно если кому-то очень хочется, чтобы их как семьи, больше не было, а вместо целой метлы они все окажутся перед будущими бедами только разрозненными прутиками. Такими тонкими и такими беспомощными, что каждый легко сломать поодиночке. И это — самая неоспоримая правда.