Белый лотос на чёрном мотоцикле

Толпа по обочинам вдоль всей трассы мототрека шумела и волновалась, вспыхивая лозунгами поддержки, яркими флагами и огромными неуклюжими бумажными цветами. Лань Ванцзи оглядывался, слегка улыбаясь, и стараясь не щуриться от нестерпимо яркого, временами выглядывавшего из-за облаков весеннего солнца, и в конце концов, Усянь сунул ему чёрные очки. Всё было до боли знакомым — толкотня и визги болельщиков; запах бензина и рёв мотоциклов; сверкание солнечных лучей на шлемах и спицах колёс; взмывающий веером мелкий щебень вперемешку с землёй на поворотах; и все эти лица, лица, лица, напряжённые, орущие, сомневающиеся, торжествующие... Как же он скучал без всего этого, без самой атмосферы гонок, пьянящей как алкоголь! Как ему этого не хватало, пока он лежал в больнице, и как жадно его глаза, уши, ноздри вбирали все эти звуки и запахи, облизывали взглядом контуры машин, а руки сжимались в безотчётном желании схватиться за руль. Даже судебные заседания и прения на них его так не заводили — слишком уж много человеческой грязи выворачивалось там наружу. Уже кануло в Лету приснопамятное «Королевство огня», и даже место после него скоро будет зачищено тяжёлыми строительными грейдерами, и подготовлено для постройки чего-то нового, но разве тот мотодром был единственным? Именно поэтому Усянь, увидев, как смотрит Ванцзи на двухколёсную машину на экране планшета, посовещался с Сичэнем, и привёз его сюда. Место было совершенно другое, время другое, и всё было другим, но неизменным оставалось одно — присутствие на гонках Чёрного Дракона. Только мало кто знал, что он здесь, и не знали зачем. Ванцзи не собирался делать никаких тайн из этого, но и не афишировал свой приезд на гонки. Чужие гонки. И ему было плевать, если его узнают, что фанаты увидят его таким — искалеченным, в гипсе и инвалидном кресле, главное было в том, что он опять был в атмосфере гонок, жил, дышал ею, а то, что пока не мог участвовать, так это было временное явление. Ноги заживут, и он вернётся в строй, он знал, он верил в это, да и Вэй Ин обещал ему, а значит иначе и быть не могло. Сичэнь пугал его какими-то неопределёнными недоброжелателями, а Ваньинь, так тот прямо заявил, что их премилый дядюшка, похоже, вовсе не склеил ласты, а скорее всего, очень даже жив, и может даже где-то здесь. А где он, там и Жохань нарисуется, и фиг его знает, чем это грозит. На что Усянь заявил своему шиди, что если всяких Жоханей пугаться, так можно и до туалета бояться дойти, и начать со страху под себя ходить! Цзян Чэн никогда не мог его переспорить, и поэтому просто фыркнул, и замолчал, поскольку говорить было нечего. И вот теперь, Ванцзи наслаждался, вдыхая запахи, по которым успел стосковаться за месяц, проведённый в стенах больницы, жадными глазами впитывая и вид участников гонок, и всю окружающую атмосферу, присущую соревнованиям. Весенний тёплый ветер ерошил его волосы, а на душе был подъём. Вот, скоро заживут его ноги, и он точно так же будет выруливать на старт, и приходить к финишу первым, как бывало. Хотя Сичэнь осторожно заикнулся, что может лучше для диди было бы вылечить ноги, и полностью уйти в адвокатуру. Он ведь не без куска хлеба, в конце концов. И Усянь сильно подозревал, что Сичэнь начал петь с чужого голоса, и кажется, знал виновника этих настроений. Так что, охрана у них всё-таки была — Чжулю, неизменный и вездесущий Хамелеон, по официальной версии призванный здесь защищать от чересчур назойливых поклонников, но все понимали, что может потребоваться защита не только от них. Поэтому Чжулю связался с некоторыми своими сослуживцами, и предложил им работу на этот день. И, кажется, не прогадал. Один из них сцепился внизу с каким-то человеком, а потом через переговорник попросил Хамелеона подойти. Через какое-то время, пообщавшись со столь настойчивым парнем, или может быть, слишком по-молодёжному одетым мужчиной, издали было не понять, Чжулю подвёл этого человека к креслу Лань Ванцзи, ухватив его за локоть. Тот поначалу пытался сопротивляться, но быстро остыл, осаженный одним замечанием, и послушно позволил подвести себя к сидевшему в инвалидном кресле Ванцзи. Тот внимательно оглядел с головы до ног фигуру в серых спортивках, чёрной бейсболке и алом худи, с накинутым поверх кепки капюшоном, и в солнечных очках, и у него удивлённо задрались брови. Он ухмыльнулся, и произнёс: — Дядя, а Вам идёт спортивный костюм! Никогда Вас таким не видел. Зря Вы так раньше не одевались. Выглядите много моложе. Вы здесь один? Тот снял очки, поскольку уже не было смысла скрываться, опустил глаза, затем снова поднял их на племянника, и сказал: — Так получилось, что мы остались здесь. А-Хань... Он серьёзно болен. Скажи Сичэню, что я хочу с ним встречи.

***

Сичэнь впился пальцами в подоконник, словно хотел его оторвать. Чёрт, да что же это такое, в самом деле? Он хотел, искренне хотел, и надеялся, что его дядя вместе с преступным любовником красиво уйдут из их жизни, просто покинув страну, но у них не вышло! И кто бы сомневался, что виноватым в этом окажется не Жохань! Его собственный дядя всегда был неловким, неуклюжим, и повёл себя так же, даже когда на кону встали их жизнь и смерть. Может, именно поэтому он не препятствовал занятиям кунг-фу своих племянников, поскольку это помогало им стать гораздо более ловкими, чем он, и лучше соображать, а ещё намного изящнее решать свои жизненные вопросы, по возможности не напрягая своими проблемами других людей. Лань Цижэнь, даром что был министром, натурой был весьма трусливой, мелочно злобной, и ненавидящей решать частные проблемы самостоятельно. Именно поэтому его министерство отвечало за область жизни страны, которая в любом государстве имеется, и без неё ни одна власть не обходится, а въедливой натуре Цижэня подходила как нельзя лучше. Это было министерство контроля*. Причём, контролировало оно не только соблюдение всевозможных стандартов, но и правильность и соблюдение законности всего и везде, имея на это абсолютные полномочия. И при этом рамки его деятельности никогда не позволяли усомниться в правильности действий этого органа власти, наоборот, это оно, министерство, имело право отстранять и порицать, предписывая наказания за нарушения, но наказывать — была не его прерогатива. Этим занимались полиция и госбезопасность, в зависимости от того, какими будут нарушения. Жохань был министром, ответственным за здравоохранение и санитарию** возглавляя этот государственный комитет; ныне покойный Гуаншань при жизни занимал пост министра коммерции***, на который уже подыскивали нового кандидата. Сичэнь подошёл к окну, чтобы открыть, так душно ему стало вдруг в одном кабинете с внезапно воскресшим дядей, и только отворил створку, как в лицо туго ударило крупными каплями внезапно начавшегося ливня. Сичэнь постоял какое-то время, вдыхая полной грудью посвежевший весенний воздух, бездумно уставившись на молодые листочки, а потом отошёл от окна, оставив его приоткрытым в режиме форточки, и уселся за стол. Порывом ветра взметнуло лёгкие шторы, Цижэнь и Сичэнь оба проводили глазами то, как два куска ткани, потрепетав, возвращаются на место, и продолжали молчать, слушая барабанную дробь дождя по отливу снаружи. Капли долетали и до них, но закрывать окно всё равно не хотелось, хотелось смыть с себя, вымыть из ушей то, что рассказал дядя, который в этом наряде и без бороды помолодел на добрых лет пятнадцать, и выглядел лишь чуть постарше Сичэня, и в душé так хотелось, чтобы его самого отсюда смыло вместе с дождём, который начал затихать. Или ещё лучше, чтобы его и не было. Но он был здесь, в этом запертом изнутри кабинете, давно помянутый и оплаканный, сидящий, расставив колени в светло-серых спортивках, и свесив между ними нервно сомкнутые кисти, выглядывающие из рукавов алой кофты, остро пахнущий потом, и пугающе реальный. И от этого на него даже не хотелось смотреть. Проще было свыкнуться с мыслью о том, что они с Жоханем умерли, уехали, сбежали, растворились в необъятности мира, помянуть свои потраченные годы, и вздохнуть облегчённо, что никогда их больше не увидишь, но нет! Судьба-индейка решила повернуть свой куриный зад к Сичэню во всей красе, а потом развернуться и долбануть клювом по темечку. Словно игра в чёт-нечет, которая завершилась проигрышем. Когда эти два старых кадра взрывали мотодром, инсценировки их гибели ради, его прекрасный дядя вздумал налажать с одной-единственной кнопкой на пульте управления, и нажать её раньше, пока Жохань ещё не успел толком добежать до укрытия. Его швырнуло взрывной волной, сломав, как понял Цижэнь, плечо, бедро и пару рёбер. Верный, но не очень умный любовник, причитая и трясясь, втащил его вовнутрь, и наглухо задраив дверь подземного бункера, пересидел пожар, следствие, и оцепление всего этого места строительным забором. Запасы и аптечка там были, воздух тоже откуда-то пополнялся, он не вникал, откуда. Но Жохань так и не пришёл в себя, хотя прошло уже пять дней, и более того, начал бредить. И Цижэню ничего другого не осталось, как только сделать послание Сичэню, а потом явиться на соревнованиях пред ясные очи второго племянника и его врача(?), чтобы униженно просить аудиенции с Сичэнем. Проведя неделю бессонных ночей подле одра болящего и не приходившего в себя любовника, Лань Цижэнь, бывший министр, не придумал ничего лучше, чем перекинуть ответственность со своих поникших и хрупких плеч на плечи племянника, о котором услышал от А-Ханя невероятные вещи и дико изумился — кого же он воспитал?! Он, конечно, надеялся, что племянники вырастут способными сами о себе позаботиться, а значит, не будут напрягать его, и решать свои проблемы сами. Но то, что старший возглавит настоящую группу заговорщиков против них, и соберёт убийственный компромат, да ещё так ловко его обнародует, что им обоим ничего другого не останется, кроме как сбежать за границу, если не хотят быть расстрелянными, этого он не ожидал. Но факты говорили сами за себя, и теперь он просто сдался на милость победителя, оказавшись в безвыходном положении, с больным Жоханем на руках. Он никогда не был борцом, предпочитая обходные пути, и теперь на его лице и во всей расслабленной позе читалось слишком явное облегчение от того, что он наконец-то может скинуть со своих плеч груз непривычных проблем. А Сичэнь теперь должен был думать, как сказать дяде о том, что когда Жохань окажется в больнице, то на свободе он быть уже не сможет. Он давал им шанс. Один. Второй... Он мог бы подумать об этом, потому что древний мудрец научАл — быть милосердным, и дать второй шанс, но быть мудрым, и не давать третьего. Сичэнь вздохнул. Интересно, а был ли мудрец в его ситуации, когда надо не сидеть на берегу реки, и тупо подсчитывать мимопроплывающие вражеские трупы, а надо было сгибаться, чтобы оставаться прямым, прикинуться опустошённым, и изношенным, чтобы засиять в итоге как новая монета, да и притом заполнить внутреннюю пустоту жизнью с любимым человеком? Наверняка, был. Ведь собственный ученик предал его позору и посрамлению, даже преследовал, но его учение не забылось до сих пор. Так же, как и изречения того самого его ученика****. Было сказано — суди человека, только если походишь в его обуви. Ходил. Почти. Потому и не судит. Он перевёл взгляд на напряжённо глядящего на него дядю, явно ожидающего от него, когда же наконец, его племянничек велит переправить сюда и вылечить его ненаглядного Жоханя, взяточника, мошенника, и государственного преступника в розыске, смерть которого ещё не доказана, и мысленно сплюнул. — Он может подождать до вечера, когда хотя бы станет темно? Лицо дяди стало стремительно перенимать цвет от его же кофты, и Сичэнь внутренне содрогнулся — как бы его прямо здесь удар не хватил. Цижэнь втянул воздух сквозь зубы, и процедил: — Тебе, значит, собственное счастье важно, а твой старший родственник (заметь, единственный!) вынужденный всю жизнь терпеть униженное положение случайного любовника, должен и дальше страдать, да? Такова по-твоему справедливость?! На улице вдруг оглушительно разгалделась стая воробьёв на ближайшем дереве, потом резко сорвалась, вспорхнула, и с шумом пролетев перед окном, унеслась прочь. Сичэнь оперся локтем правой руки о столешницу, подперев кистью подбородок, и посмотрел на дядю с весёлым удивлением. Неужели же его дядя никогда не слышал одного из древних принципов искусства воевать, безапелляционно гласившего: «Война — это путь обмана»? — Дядя, — вкрадчиво начал он, — ты хоть понимаешь, что ты не в том положении, чтобы что-то диктовать и обижаться? Твой ненаглядный в розыске, да и ты вместе с ним, а ты мало того, что припёрся посреди бела дня прилюдно к Ванцзи, хотя я тебя просил этого не делать, так ещё и мне теперь о справедливости говоришь? Я, по закону, должен сдать тебя за соучастие. Уверен ли ты, что у меня за дверью сейчас не ждёт наряд полиции, пока ты выйдешь? И кто тогда будет твоего милого, — он с нажимом произнёс это слово, — искать в тех развалинах и пытаться спасти? Может у него вообще уже сепсис начался? Ты не мог раньше объявиться, если так сильно вылечить захотел? Лицо Цижэня являло собой непередаваемое творение новомодного абстракциониста: «Потерянное лицо бывшего министра в красных пятнах» Взгляд его сделался жалким, и он пролепетал, мимолётно взглянув на племянника: — Но я так надеялся, что он придёт в себя. Я до последнего ждал, а потом уже не смог. Понял, что нельзя, — он поднял умоляющие глаза на племянника, и выдал: — Спаси его, А-Хуань! Ты же знаешь, каково терять того, кто тебе дорог! Желваки Сичэня заходили, правая рука, выскользнув из-под подбородка, сжалась в кулак, взлетая над столом, но пока опускалась, разжалась, и припечатала столешницу ладонью. — Ты понимаешь, о чём просишь дядя? И о чём и о ком напоминаешь?! — процедил он сквозь зубы. — Ты же в курсе? Я всё тогда видел! И о них, — при последних словах он сорвался на крик, но тут же взял себя в руки, и закончил едва ли не шипением, — о них, моих родителях, лучше помолчи, потому что твой Жохань тоже косвенно виноват в том, что с ними случилось! Он был связан с Гуаншанем. Всегда был. И ты не думал о том, что было между ними? Нет? Уверен, что ничего? Или думаешь, что у вас любовь до гроба, если он решил прийти к этому гробу не с ним, а с тобой? — У тебя что-то есть об этом? — мигом насторожился Цижэнь. Многолетние привычки министра контроля вылезли наружу. Сичэнь покачал головой: — Не время сейчас об этом говорить. Если хочешь ещё увидеть его живым, то по идее, его надо оттуда вытаскивать уже сейчас, но сейчас только шесть вечера, ещё светло. Мы должны подождать ещё хотя бы часа три, а потом что-то делать, иначе будет привлечено лишнее внимание, и мы вряд ли довезём его до больницы, разве что до тюремной. Кроме того, я не могу использовать помощь тех, кто может проворачивать такие дела, потому что у твоего любезного дружка слишком много неоплаченных счетов перед ними. И, боюсь, они перевесят нашу с ними дружбу. Он опять положил подбородок на руку, оперев локоть о столешницу. Взгляд его орехово-золотистых глаз на кусавшего губы дядю был отстранённо-холоден. — Так что, выбирай, дядя. И тогда Цижэнь, совсем уже раздавленный этими доводами, внезапно сполз с сидения, бухнувшись на пол, на колени, и посмотрев в глаза Сичэню, он разлепил свои искусанные и обветренные губы, и произнёс: — Я молю тебя, делай что хочешь, но спаси его! Я не медик, и не знаю что с ним точно, но ему очень плохо! — и всё же не удержавшись, добавил: — Я никогда не заставлял тебя вот так себя просить, но я тебя прошу! И он замер живым воплощением мольбы посреди кабинета. Сичэнь закрыл глаза рукой. Вот, кажется, и ещё одно выигранное сражение. Маленькая битва большой войны. Игра в чёт-нечет с судьбой — останется ли его дядя с его парой, либо далее составит нечётную единицу? Соври, что у тебя ничего нет, ты ничего не знаешь, и ничего не можешь, а потом сделай наоборот, и враг у тебя в кармане, а ты не в жопе Сатаны. Тьфу, вот пристало! И как бы ни хотелось Чэн-Чэна отучить от этой мерзкой привычки говорить бранные слова, но к нынешней просьбе они больше всего только и подходили. Он отнял руку от глаз, сначала с силой зажмурив их, потом устало вдавив пальцы в крепко зажмуренные веки, наконец посмотрел на дядю, и сказал, подымаясь из-за стола: — Ну ладно, хватит уже чистить пол своими брючинами. Посиди пока здесь, а я найду нужных людей, это не телефонный разговор. И коснувшись по дороге ладонью дядиного плеча, он вышел, и запер дверь снаружи, оставляя его здесь наедине с сумбуром, творившимся в голове.