***
— А-Нин, — узкая изящная ладошка погладила щёку юноши, — а если ты попадёшься? — А-Цзе, — он взял её руку в свои, — Лю-гэ сказал, если б я в армии служил, там где он раньше, меня бы прозвали «Призрак». Он не зря так сказал. Ну, я пошёл, а ты жди. Приду, расскажу, кого они от нас прячут. — Ну, ты осторожнее там, — она погладила его по узкому плечу, прикрытому медицинской формой. Он коротко кивнул, и вышел в коридор, а там направился к реанимации, где лежал таинственный пациент. Охраны возле реанимации не стояло, но Цюнлинь предпочёл надеть очки, и изменить форму носа, засунув в ноздри по крупному бобу, из-за чего дышать стал ртом, но это удачно скрыла медицинская маска, так что никто не заподозрил в нём Вэнь Нина, а фальшивый бейджик на груди, дававший ему новое вымышленное имя, сбивал с толку, вызывая доверие. Теперь главное, чтобы старшей медсестре не попасться, а то мигом раскусит, она умная и наблюдательная. Перед входом в реанимацию он поправил очки без диоптрий, и бегло оглядев ещё раз поднос с лекарствами, вошёл в палату. Пациент лежал, укрытый до подбородка одеялом, с уходящими под него трубочками, и в окружении различных приборов, казалось, просто спал. На его лице не было кислородной маски, вроде бы за три дня лежания в реанимации, его состояние удалось стабилизировать, но оно было в бинтах, поскольку ходили слухи, что у пациента на лице ожоги кислотой. Вэнь Нин подошёл к кровати, напряжённо вглядываясь в участки кожи между бинтами. Веки не носили на себе следов ожогов, да и вообще каких-либо повреждений. Обычные веки немолодого мужчины. Что же у него такое, что заставило Сичэня скрывать внешность пациента? Может, проказа? Да нет, непохоже. Цюнлинь видел прокажённых, и у них был абсолютно другой оттенок кожи. Да и не принял бы доктор Лань сюда заразного больного, для таких есть лепрозории. И почему всех в отделении ставят делать процедуры этому больному, но только не его, хотя он и ожидал? Он ведь такой же медбрат, как и остальные медсёстры и медбратья, так что не так? Он отогнул край одеяла, открывая грудь пациента в синей больничной кофте с короткими рукавами, и взял его за правую руку, свободную от капельницы, чтобы осмотреть, всё ли с ней в порядке. Он повернул руку, ещё совсем не дряблую, крепкую, сухую и довольно мускулистую, его взгляду открылась медиальная* поверхность от локтя до плечевого сустава, не скрытая под коротким рукавом, и Вэнь Нин почувствовал, что у него земля уходит из-под ног. Почти у края рукава, ближе к подмышке, на бицепсе у этого пациента была татуировка. Настолько знакомая, что у Цюнлиня при взгляде на неё в глазах потемнело. Солнце. Черти забирай, Солнце! Знак его рода. Да не простое, не с треугольными лучами, больше похожими на лисьи уши, как рисуют дети на асфальте, и не палочки. Эти лучи больше напоминали протуберанцы, оторвавшиеся от главного шара. Знак основной ветви рода. Место на теле, где нанесена татуировка означает то, что перед ним... Вэнь Нин резко содрал очки, конвульсивно поднеся руку с ними ко рту, выпустил руку этого пациента, и почувствовал, что задыхается. Непослушными пальцами кое-как повыдирал из ноздрей мешавшие дышать бобы, и судорожно выдохнул. Так вот почему его не допускали в эту палату! Он столько раз видел эту татуировку в кошмарах, когда ему опять приходилось видеть во снах то, что делали с ним те трое. Он видел, кто они, они не скрывали лиц, и это тату... Он знал его с детства. Когда дядя Жохань... Когда они все были ещё мелкими, и их взяли на пляж, Цин-цзе побежала к девочкам, а он смотрел как взрослые играли в пинг-понг. На Жохане ничего кроме плавок не было, и эта картинка так заинтересовала маленького А-Нина, что он потом спросил у А-Чао, что это такое нарисовано у его папы. Тот объяснял, пока не пришёл Сюй, и не прогнал его. Сюй... Цюнлинь непроизвольно сжал челюсти. Сам бы тот укол гаду сделал, да Хуайсан не разрешил. Сказал, нервы поберечь. Да уж, поберёг, нечего сказать. И вот он, лежит перед ним теперь, один из тех троих, последний, которого уже и похоронили, а он живёхонек! В голове заклубилась тьма. Но ведь это можно исправить. Сейчас, только вот... — Ты что здесь делаешь?! От окрика старшей медсестры Цюнлинь вздрогнул, повернулся к ней, а затем почувствовал, что тьмы в голове стало слишком много, она лезла прочь изо всех щелей, и он жалобно приоткрыл рот, судорожно пытаясь ухватить воздух, и дать понять этой тьме, чтобы она так сильно не спешила вылезать из него, но только слабо пискнул. Тьма заволокла всё вокруг, и он упал на пол реанимационной палаты, теряя сознание.***
— Я ещё понимаю Цюнлиня, он ещё мальчик, и слишком любопытен, но чем думали вы, доктор Вэнь, когда давали добро на это хулиганство? Вы, наоборот, должны были ему это запретить, а вы вот так просто берёте и говорите, что едва не направляли его! Я был о вас намного лучшего мнения, уважаемая Вэнь Цин, вы меня разочаровали, честно говоря. Сичэнь, вертевший в пальцах ручку, после этих слов положил её на стол. Вэнь Цин, сидевшая на одном из стульев перед ним, зло сощурив глаза, фыркнула и прошипела, вцепившись ногтями в полы халата: — Взаимно, взаимно, доктор Лань! Это вы разочаровали меня тем, что бросились спасать этого старого ублюдка, прекрасно зная кто он и что он сделал! А-Нин говорил мне, что вы же и приложили руку к обвинениям против него! — и увидев, как Сичэнь нахмурился, победно усмехнулась: — Мда! А вы думали, я совсем ничего не знаю? Так вот, я была на вашей стороне, но вы сотворили такое, чего я не понимаю от слова «совсем», то есть, абсолютно! И остановив жестом намеревающегося что-то сказать Сичэня, она продолжала: — Я в курсе, что вся, абсолютно вся ваша семейка абсолютно чётко окрашена лазурью, и ходит в безрукавках, но... — она остановилась, чтобы перевести дух, и продолжила: — Но я не заметила особо горячей любви между вами и вашим дражайшим дядей, чтобы вы проявляли гейскую солидарность, и рисковали своей головой из-за него, и из-за... — Вашего дяди, — вклинился наконец Сичэнь, — я думал, что вы как умная женщина, понимаете, что без вашего родственника мой в одиночку из этой страны не уедет, а я надеялся именно на это! И не моя вина, что из-за, простите, откровенной криворукости моего дядюшки, у них ни черта не вышло, Вэнь Цин! Он поднялся из-за стола, подошёл и встал перед ней: — Вэнь Цин, ну неужели ты думаешь, что я, на которого годами давил такой двойной гнёт из наших с тобой родственников, за столько лет не задолбался? Даже рóботы ломаются, это всего лишь машины, а я-то человек, я тоже хочу быть счастливым, но они бы мне не дали, и мы оба это знаем! Я очень тебе благодарен за то, что ты не стала первым делом бежать к копам, а сначала спросила о твоём дяде у меня, но... — он смущённо потёр нос, — я бы попросил тебя и дальше ничего им не говорить, пока я не выпишу твоего дядю из стационара, и не переправлю их обоих куда-то ещё. И, кстати, о том, что мой дядя в бегах, никому не известно. Для всех он лечится в санатории, и точка, а там что-нибудь придумаем. Он старательно попытался скопировать взгляд Рыжего Кота в Сапогах из «Шрека», но вышло у него плохо, и Вэнь Цин, севшая нога на ногу, сцепив пальцы на коленях, только головой покачала, всё так же с прищуром глядя на него. — И как долго это будет продолжаться? Сколько ему валяться здесь? И ты уверен, что сумеешь заткнуть рот каждому из медперсонала, если вдруг кто-то из них опознает его? Сичэнь нервно сглотнул, и пробормотал: — Главное, чтобы твой брат, который его опознал, не болтал об этом, потому что я же молчу о том, в чём признался мне А-Нин, и я хотел бы в этом вопросе взаимности. — Хм, вот это уже интересно, — Вэнь Цин расцепила пальцы, кладя руки себе на колени, го ногу не сняла, — что же такого он натворил, и тебе признался? В её глазах не было страха, а лишь гневное любопытство. Сичэнь взял один из стульев и поставил напротив Вэнь Цин, усаживаясь на нём наоборот, и кладя локти на спинку стула, посмотрел ей в глаза, и сказал: — Ты ведь знала, что он влюблён в Усяня? — Да назови мне того, кто об этом не знал! — фыркнула Вэнь Цин. — А-Нин никогда не скрывал этого, и все это видели, но списывали на юношескую блажь! Я всегда знала, что это не блажь, но не знаю, как Чжулю это терпит. Видимо надеется, что у А-Нина это пройдёт. — Может быть, — опять потёр переносицу Сичэнь, — может быть уже прошло, ведь он сказал, что больше не будет пытаться навредить Ванцзи, потому что это навредит доктору Вэю, — и посмотрев в расширившиеся глаза Вэнь Цин, и на её сжавшиеся в нитку губы, произнёс: — Да, я о том, что твой брат пытался убить моего. Он мне рассказал, и попросил прощения. Радовался, что у него не получилось. Не знаю, говорил ли он об этом тебе. Вэнь Цин обречённо зажмурилась, конвульсивно сжав в пальцах ткань халата. Вот оно, значит, как. В горле у неё внезапно встал ком. Она с усилием проглотила его и выдавила: — Я рассказала ему, кто такой твой брат для Вэй Ина. Вэй Ин признался мне, что у них... отношения. А-Нин обещал, что... — Я знаю, что он обещал, да. И я хочу сказать, что тоже обещаю тебе, нет, я клянусь, что Жохань здесь будет в качестве пациента только потому, чтобы в дальнейшем он не навредил никому. Когда он придёт в себя, я оговорю с ним мои условия, и... — он согнулся, опустив подбородок на руки, — прошу, только не мешай. Оба не мешайте. Кстати, как там А-Нин? — Мог бы быть и лучше, — рыкнула Вэнь Цин. — Мог бы, — кивнул Сичэнь, — если бы не полез куда не надо. А по поводу тату — это моё упущение. Я должен был скрыть его, спрятать, но кроме вас двоих толком никто не знал о нём. Да ещё мы с А-Чжанем, потому что нас ведь тоже брали раньше на такие пляжные вылазки вместе с вами, ты же помнишь, А-Цин? Она мигом состроила непроницаемое лицо, и поднявшись со стула, ткнула в Сичэня пальцем. — Ну, смотри, Хуань! Если только будет хоть малейшая угроза... Он, Жохань, и так много чего натворил. Это из-за него А-Нин стал таким, после той «Рулетки». И если вдруг что, я ведь могу вспомнить, что я тоже Вэнь, тем более, что я врач, и знаю, куда правильно воткнуть остриё, чтобы даже и пикнуть не успел. Это я тебя как друга детства предупреждаю, раз уж ты сам об этом вспомнил. Сичэнь застыл, приоткрыв рот. Перед ним стояла невысокая худенькая девушка с разметавшимися по плечам смоляными прядями, и сверкавшими от гнева чёрными глазами, тем не менее, она впечатляла и непоколебимым бесстрашием, и непоколебимой честностью. Видимо, это от неё брат почерпнул последнее качество. Ведь ему явно мешало то, о чём даже и не узнал бы никто, кроме его сожителя, но он предпочёл признаться. Он не знал, что кое-кто бы смог догадаться о таком самостоятельно, и Сичэнь тоже не знал, о чём уже давно сообразил и молчит его диди. — Договорились. А ты, в свою очередь, ничего не говоришь Ванцзи. Он не знает, кто его подрезал, — Сичэнь тоже поднялся со стула, и теперь, когда они оба стояли, Вэнь Цин едва доставала ему до груди. Но она явно не ощущала себя приниженной, скорее выглядела, как получившая приз. Окинув взглядом своего друга детства, а теперь ещё и начальника с головы до ног, она развернулась на каблуках, и пошла к двери. Сичэнь остался стоять, где стоял, а она, взявшись за ручку двери, развернулась к нему, хмыкнула, и внезапно произнесла: — А ты знаешь, я всегда подозревала, что Ваньинь любит быть снизу. От тебя буквально несёт аурой доминанта. Не понимаю, почему я сразу этого в нём не распознала? И вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.