Белый лотос на чёрном мотоцикле

Человек это глина Господня, так говорит одна из господствующих мировых религий. Из праха он вышел, туда же и вернётся, когда умрёт. Жохань может только фыркнуть на эти слова. Никогда он не видел, чтобы изделия из глины разбившись превращались в неё же. Они навечно остаются осколками, огнём преображённые из грязеобразной массы в камень. После каждого человека ли, зверя ли, остаётся твёрдый скелет, и он будет храниться миллионы лет, пока не разобьют его обстоятельства. Хрупкими станут, либо наоборот, закаменеют изменившие цвет кости, хранящие на себе прижизненные следы плоти, но полностью стать землёй получится только если их сжечь, и растолочь в муку. Битую посуду в древности давали растирать в крошку, дабы не ранить об осколки родившихся новых людей. Он чувствовал себя как разбитая посуда, которую никто уже не будет использовать, но на мельницу для утилизации ещё не отдавали. Он чувствовал себя мёртвым. Да ведь он, фактически, и умер в тот день, когда совершил неудачный побег через автомотодром. По документам человека по имени Вэнь Жохань уже не было. Был какой-то там... он не запомнил своё новое имя, да и всё тут. Это его ненаглядный Ци-эр опять красуется во всех новостях на своём прежнем посту, возвратившись «после лечения» как ни в чём не бывало, а он... Он вынужден наблюдать, как то, что он строил годами, оказалось пустым дымом, развеявшись по ветру, который подняла эта чёртова троица — племянник Ци-эра, бастард покойного Шань-Шаня, и тот самый упрямый баран, генерал Не, которого сейчас пытаются оправдать и вернуть ему прежний чин и регалии, если даже и не подсадить повыше, на место Цзысюня. Хотя, ему плевать, пускай хоть на место Председателя Верховного совета поставят. Может хоть тогда в Китае примут закон о легитимности однополых отношений. Хотя ему-то что? Его Ци-эр так радуется тому, что не сломалась его карьера, что и думать о нём забыл. В последний раз он его видел на автодроме, перед взрывом, а после хоть бы навестил он его здесь, но — нет. Ни разу министр контроля Лань не соизволил перед ним показаться. Не по статусу. Он скрипнул зубами, и повернулся набок на больничной кровати. Хорошо, хоть это он мог уже делать, потому что до недавнего времени его состояние после травм было таковым, что он даже повернуться самостоятельно не мог. Его уже где-то около недели как перевели из реанимации в эту палату. Сказали, что до него здесь лечился Лань Ванцзи, и добавили, что на том топчане, у противоположной стены, здесь ночевал сам доктор Вэй. А теперь, поскольку господина адвоката выписали на амбулаторное долечивание, господину Вэю нет нужды здесь более находиться. И если господин... против, то можно этот лежак убрать, отчего же нет? Жохань тогда только смог процедить, что он не против, ведь мало ли кому и для чего этот топчан ещё понадобится. Внутренне он передёрнулся от этих сопливых слов, но ведь теперь он больше не прежний Вэнь Жохань, он другой человек. Даже лицо ему, пока он в реанимации валялся, стараниями племянничка Ци-эра сделали немного другое. А это значит, что он теперь должен показывать наружу совсем другие эмоции, другой характер. И стараться по возможности менять ещё и голос. Если получится. А получаться должно просто по умолчанию. Вэнь Жохань умер! Поприветствуем... как, бишь, его? А, неважно как. Потом своё новое имя выучит. А сейчас ему об этом даже думать противно. Власть, казавшаяся такой незыблемой и прочной, превратилась в призрак. И тень этого призрака ускользнула, просочилась сквозь пальцы, и похоже навсегда, противно заржав ему в лицо на прощанье. К чему жить дальше, если не знаешь как? Кому он нужен? Жене, с которой они всегда были чужими? Цижэню, который о нём и думать забыл? Его племяннику, местному главврачу, который его едва терпит? Или второму, который убил его сына, да и о существовании его самого предпочитает не вспоминать? Интересно, а знает ли генерал Не о том, что он жив? Наверное, нет. А то он, Жохань, точно был бы не здесь, и не пялился бы на звёзды за незанавешенным окном, а был бы там, где окна другие — зарешеченные. Он шумно выдохнул, и одновременно услышал в коридоре тихие шаги. Жохань напрягся. Кого это там носит на ночь глядя? Неужели сладкую конфетку, его двоюродного племянничка? Этот мальчишка часто здесь ночами ошивается, хотя насколько Жохань знает, ему есть где жить. Бродит, словно волчонок вокруг его палаты, выжидает чего-то. Но не трогает. Пока не трогает. Но Жохань не обольщается. Он видел эти милые оленьи глаза и в страхе, и в ярости, и прекрасно понимал, на что тот может быть способен. Всё боится за свою задницу, хочет отомстить. Жаль что Жохань не нашёл его раньше, после той «Рулетки». У парня и правда шикарная попка. Настолько, что он бы ни с кем не стал этим сокровищем делиться. Да и тогда дураком был, что подпустил к нему других. И характер у этого милого волчонка абсолютно не такой, как у Ци-эра, которому Жохань никогда не хранил верности. Этот более скрытный, не такой истеричный, но наверняка он и в постели погорячее, чем Ци-эр. Молодая кровь... А тот, небось, нашёл уже себе кого-то, раз не приходит. Министр-шминистр. Ну, и хрен с ним! Однако, ловко же прятали этого парня, нечего сказать! Он снова увидел это чудо только недавно, да и то оно от него шарахнулось так, что голову себе разбило. Вот же безмозглое создание! Но красивое... Неудивительно, что Чжулю с ним спутался. И молчал! Хотел было Жохань проследить, к каким таким родственникам в больницу шастает его шофёр, да не успел. Всё закрутилось, перевернулось с ног на голову, и в результате он здесь, на больничной койке. Он, фактически министр здравоохранения, если бы ещё раньше не упразднили эту должность, то так бы и было. А теперь он — никто. По крайней мере, в этой стране. Остаётся только надеяться на то, что его заграничные счета никто не тронет, хотя дражайший племяш Цижэня рассказал ему о нём же самом столько, что можно только диву даваться, откуда он всё это узнал, и надеяться, что хотя бы эти цифры и коды для него осталось неизвестными. Жохань был уже не уверен, не выболтал ли он в беспамятстве чего-нибудь из разряда закрытой информации. А ещё боялся, что тот мог позвать к нему гипнотизёра, который мог ввести его в транс, выспросить, а потом заставить об этом забыть. Ну, или попросту сыворотку правды вколоть, чтоб не возиться. Он теперь всего боялся. Непривычное чувство. И сильно раздражало. Чувство потери контроля, разбитой целостности. Чувство, что он кучка глиняных осколков. И нет ничего, что заставит думать иначе. Да кого ж там носит?! Жохань взял в здоровую руку потушенный ночник с тумбочки, одновременно думая, какой в этом смысл? Он же даже и не отобьётся если вдруг что. Жохань с замиранием сердца слушал, как шаги затихают возле двери его палаты, потом в ногах кровати отворяется дверь, и внутрь входит человек. Лица не видно в темноте, словно он вообще бестелесная тень. Но он прошёл на середину палаты, и его шаги звучали вполне реалистично. И когда Жохань уже приготовился пульнуть в него светильником, до боли знакомым голосом тихонько проговорил: — Ты спишь, А-Хань? Рука, конвульсивно сжимая ночник, опустилась на кровать. Крошку от битой посуды смешивали с новой, свежей глиной, чтобы сделать из неё другую посуду — огнеупорную, которая не трескается от пребывания на огне... Он пришёл! Всё-таки пришёл! И теперь уж точно получал объём и вес до этого бессмысленный совет Сичэня — выбросить и сжечь все шкафы, не вытаскивая из них скелетов.

***

— Я не знаю, Лань Чжань... — разговор не клеился, дребезжал как разбитая чашка. — Может быть ты посчитаешь меня легкомысленным, может пустым, но я пока не могу с тобой говорить об этом, пока в стране такие перетурбации и ты ещё не совсем здоров. — Усянь невесело усмехнулся, попытался коряво пошутить: — Да на тебя теперь все рамки контроля в аэропорту оборутся, будут выть как сумасшедшие на твою железяку! — Это единственная причина? — сощурившись хмыкнул Ванцзи, полулёжа на кровати и вытянув ногу со вживленной пластиной внутри. — Или у тебя есть другие аргументы? Да и разве на подобные вещи не подготавливаются специальные документы для предоставления таможенному конторолю? Усянь смущённо почесал голову. Усмехнулся: — Курить хочется. Лань Чжань вздохнул. Он как никто знал способность своего любимого уходить от ответа, но и торопить его в таком вопросе не хотелось. Всё-таки, предложения зарегистрировать отношения не каждый день делают. А то живут уже вместе, а друг другу, считай, никто. Пускай подумает. Решит. Он-то для себя давно всё решил. Хоть и придётся всё равно в Китае жить официально не парой, но зато для поездок за границу сертификат международного образца будет вполне действителен. Мало ли куда и что. А Вэй Ин пусть... — А как же твой дядя? — голос Усяня вклинился в его мысли. — Что он скажет? Опять меня Юньмэнским отродьем обзовёт? Или... — Дяде некогда, — лукаво ухмыльнулся Ванцзи, — он как раз решает свои насущные вопросы. Вплотную. А покурить я тоже хочу. И не говори, что нельзя. Внезапно зазвонивший телефон отвлёк его, он взял трубку, ответил, помолчал вслушиваясь, затем коротко бросил: — Да, приходите. И отсоединился. На застывший в глазах Усяня тревожный вопрос криво улыбнулся и успокоил: — К нам гости. Сказали, с подарком. Будут через пять минут. — Кто? — оживился Усянь. Улыбка Ванцзи стала полнее и шире, и Вэй Ин невольно залип на неё. Любимый редко позволял себе улыбаться во весь рот, чаще ограничивался кривоватой ухмылкой и потеплевшими глазами, и когда он позволял себе настолько открыться, то становился невероятно красив, насколько можно было быть красивее человеку, внешность которого Усянь и без того считал идеальной. Настолько идеальной, что весь сжимался внутри от мыслей, что такому шикарному, невозможному, прекрасному человеку он не совсем подходит в качестве пары. И поэтому предложение Лань Чжаня связать себя узами брака за границей застало его врасплох, и он колебался. — Чэнмэй и Синчэнь, — улыбнулся Ванцзи, и спустил ноги с кровати, нашаривая трость. Найдя, оперся на неё и встал. Жестом остановил Усяня, дёрнувшегося было помогать, буркнул что-то о разработке навыков ходьбы, и поковылял открывать дверь, откуда уже по пути к ней, он услышал доносящийся до его ушей нетерпеливый звонок. Усянь пошёл на кухню, приготовить чай для гостей, решив заодно и принести его, и поздороваться с гостями, когда его приготовления прервал знакомый развязный голос: — Ну чё, док, типа с новосельем тебя, и там, ну, с началом новой семейной жизни! Мы с Чэнь-Чэнем и подарочек вам притащили подходящий. Для дома, для семьи. Вот! Усянь поднял глаза на стоявшего в дверях Сюэ Яна и застыл, переменившись в лице. Старший следователь, хитро улыбаясь, держал в ладонях маленькое полосатое рыжее существо, которое посмотрело на Усяня глазами цвета янтаря, фыркнуло, задрало полосатый, словно жезл дорожного патрульного хвостик, и храбро мяукнуло, не отводя от Усяня взгляда, который был один в один такого же цвета, как и у Лань Чжаня. Усянь от неожиданности потрясённо всхлипнул, и посмотрев на «подарок», спросил у гостя: — Это мальчик или девочка? — Да хрен его знает, док, — пожал плечами и улыбнулся Сюэ Ян, — где брали, сказали, что пацан, а я в этом ни хрена не смыслю. И Чэнь-Чэнь тоже сказал, что пацан. Он откуда-то в этом шарит. — Это в чём я разбираюсь? Добрый день, доктор, — подошёл сзади Сюэ Яна уже не помощник прокурора, но прокурор Сяо Синчэнь, только недавно повышенный и занявший кресло своего начальника. — Да в котах, Чэнь-Чэнь, — Сюэ Ян повернулся и не удержался, чтобы не чмокнуть того в щёку, получив в ответ укоризненный взгляд, который абсолютно не смутил старшего следователя, и он продолжил как ни в чём не бывало: — Хоть ты скажи, это точно пацан? А то я ж тупой как жо... — Ты не тупой, Ян-Ян, — торопливо прервал его прокурор, и добавил: — И это мальчик, котик. Их положено дарить на новоселье, на счастье, ну и так далее. Или вам не нравится масть? Вот говорил я тебе, Ян-Ян, что масть может не понравиться, или люди вообще могут не любить животных, а ты заладил — да как можно не любить вот это чудо! Ну и кто теперь чудо в перьях? Как бы не пришлось его назад возвращать! Усянь осветился улыбкой, и взяв котёнка из рук Сюэ Яна, прижал его к себе, на что рыжий комочек моментально размурчался, устраиваясь на его ладонях. — Ты прав, А-Ян, — с улыбкой кивнул он, — как можно не любить такое чудо! У него глаза как у тебя, А-Чжань! — проинформировал он подошедшего к ним Ванцзи, который как раз хотел посмотреть, что там такое у них в руках, и удивлённо уставился на Вэй Ина, услышав такое заявление. Сюэ Ян заржал, а Ванцзи, присмотревшись к рыжему комочку на руках у любимого, осторожно погладил одним пальцем пушистую спинку и произнёс: — Рыженький какой! Прямо как комочек глины! — Ой, да какой там глины, Лань Чжань, — отмахнулся Усянь, — он на лохматый мандаринчик похож, и я его так и назову! Будешь теперь Мандаринчик! — обратился он к котёнку, который в ответ мяукнул и прижмурился, не прекращая урчания. — Ишь ты, одобрил! — подытожил Сюэ Ян, и все дружно засмеялись, разглядывая нового обитателя этой квартиры тёплыми умилёнными взглядами. А мелкий рыжик в ладонях у нового хозяина только потянулся и зевнул. Похоже, ему в этом доме понравилось.

***

Он лепил их отношения заново, созидал, как дом, как замок, крепость для души, которую хотел поймать и не выпустить больше никогда. Вэнь Чжулю понятия не имел, что на данный момент думал и делал его бывший хозяин. В отличие от Ванцзи, он не интересовался личной жизнью Цижэня настолько подробно, ему это было не надо. Он доложил Сичэню, что его дядя сейчас, посреди ночи, находится в больнице, в той самой палате, где лежит его бывший хозяин. И Цижэнь искренне думал что пробрался туда тайно, и никто о том не знает, раз не остановили. Ну-ну, пусть думает. Чжулю есть о чём думать. Например, о кажущихся хрупкими, каменно-твёрдых, вечно зажатых в ожидании удара плечах, которые сейчас без одежды, расслабленные на постели даже на вид выглядят крепкими, и их мускулы упруго сопротивляются под нежно разминающими пальцами бывшего спецназовца. Или о прекрасных глазах, сейчас затянутых поволокой предвкушения того, чего так хочется, да никак не скажется. А Чжулю и не торопится. Он слишком бережёт и ценит своего мальчика, своего Оленёнка, вечно скользящего едва ли не бочком, испуганно, как горная лань, постоянно дёргаясь, опасаясь нападения. Уж слишком за эти годы привык. Да ещё и узнал, что самый страшный кошмар его жизни жив, и кто знает, чем это обернётся в будущем. Чжулю слишком хорошо успел узнать Жоханя, чтобы не понимать, насколько непредсказуем этот человек, и ожидать от него можно чего угодно. Всё-таки не понимает он, зачем Вэнь Жохань нужен Сичэню живым и с новой биографией? После всего, что натворил он, когда был у власти, ему и десяти смертных казней было бы мало, но Чжулю не имеет права выносить приговоры, и только помалкивает, да докладывает Сичэню и Яо то, чего докладывать генералу Не никак было нельзя. Нет, ну персона Гуаншаня, конечно, кандидатура удобнее некуда в качестве козла отпущения за все грехи Жоханя и иже с ним, но за какие заслуги эти грехи Жоханю прощать?! При этой мысли пальцы непроизвольно слишком сильно сжали мышцу плеча, нечаянно причинив Цюнлиню боль, и он вскрикнув, открыл глаза и посмотрел на Чжулю так, что тот даже вздрогнул, и кинулся целовать больное место. — Прости, прости маленький, — прошептал он в замешательстве, — прости, я не хотел. Я больше так не буду, только ничего не говори! Но Вэнь Нин дёрнул плечом, потом протяжно простонал, и перевернулся на спину, заставив Чжао Чжулю подавиться воздухом из-за того, что увидел — у его Оленёнка налицо был признак одного весьма конкретного желания. Чжулю почувствовал, как у него ниже живота разливается жар, заставляющий и лицо тоже заполыхать, а пальцы рук неожиданно затрястись. Неужели мальчик сам этого хочет? Да так сильно, что член, где каждая венка видна от напряжения, буквально прилип к животу юноши, не сводящего с него сочившегося истомой взгляда. Он буквально просил его глазами о том, о чём Чжулю после того памятного случая во время проверки даже намёка дать боялся. Он сглотнул комок в горле, не решаясь пошевелиться, чтобы не спугнуть то, что он видит, Цюнлинь раздражённо нахмурился, нетерпеливо поведя плечами, и обхватив напряжённый ствол мужчины через ткань домашних спортивок, всё так же не отрывая взгляда от его лица, красноречиво облизнулся. И Чжулю почувствовал, что внутри него словно что-то лопнуло и разбилось. Словно бутылка шампанского о борт впервые спускаемого на воду корабля. «Счастливого плавания!», — пронеслось у него в голове, прежде чем её покинули все посторонние мысли, заставляя подчиниться обоюдному желанию.

***

— Вот... Я... Увидел вот эти две кружки, и почему-то представил нас. Цин-Цин, ты не очень сердишься что я их купил? Вэнь Цин еле сдержала вздох умиления, с трудом пытаясь держать лицо, когда инспектор третьего уровня Сун достал из подарочной коробочки две фарфоровые кружки, сделанные в форме сердец, и составленные вместе, образовывали символ «Инь-Ян». Он поставил их на стол, и отступил на шаг. Абсолютно одинаковые, обрисованные пошлейшими розово-красными сердечками на белом фоне снаружи, красного цвета внутри и с вычурными надписями «love you» на международном английском, они были верхом базарной безвкусицы, и именно поэтому Цзян Чэн брезгливо фыркал, завидев их на каком-нибудь прилавке. Но Вэнь Цин только тихо бесилась, соглашаясь с ним, что это дурновкусие и дешёвка. Сама же думала, что они бесконечно миленькие, но быть осмеянной этим пьяницей и собачником она не хотела. И поэтому каждый раз, видя эти кружечки, с трудом сдерживала желание схватить их и купить назло Ваньиню. Мешало опасение, что в пылу очередной ссоры они падут смертью храбрых, а если (когда) они с Цзян Чэном разойдутся, то их всё равно придётся выбрасывать. Слишком болезненным было бы такое напоминание. И тут вдруг — такой сюрприз. Вэнь Цин замерла, и не зная, что сказать, пожирала взглядом чашки своей мечты, и недоумевала, откуда он узнал? — Тебе кто сказал, что я давно хочу такие чашки? — наконец с трудом пробормотала она, отчего-то ощущая дурацкий комок в горле и предательское жжение в районе слёзных желез. Она разозлилась сама на себя. Ну, в самом деле, реветь из-за какой-то посуды? Ну не дура ли?! И шмыгнула носом. — Да никто, — пожал плечами инспектор, — мне самому такие нравятся. Он тоже проглотил нервный ком в горле, и кивнул на кружечки, блестевшие на столе белыми боками с рисунками: — Ты из них ничего выпить не хочешь? И его лицо при этом было настолько странным, что доктор Вэнь заподозрив какой-то подвох, шагнула к столу, и повинуясь неясному чувству, заглянула внутрь... На дне одной из них блестел металлом гладких боков круглый ободок, который она столько времени безуспешно надеялась получить от Цзян Чэна, но так быстро получила от Сун Ланя, что сама не поверила своим глазам. Потом опять шмыгнула носом от внезапно скопившейся в нём какой-то влаги, и достав то, что было в чашке, и надев себе на палец, подняла глаза на майора: — Хочу. Вина. И лучше шампанского. И когда инспектор, приблизившись, стал вытирать ей щёки которые оказывается намокли, и целовать солёные дорожки, то суровый и непоколебимый доктор Вэнь вдруг вцепилась в футболку полицейского инспектора, уткнулась в неё мокрым лицом, и уже не стесняясь в голос заплакала. Как последняя сентиментальная дура. Впервые за долгое время она не стеснялась своих слёз перед человеком, который не был ей родным по крови, но роднее него по духу никого не было. И она это чувствовала как никогда, всем своим сердцем.