Белый лотос на чёрном мотоцикле

— И что это? — Лань Хуань слегка подвис, изумлённо уставившись на стоявшую в коробке весьма странную конструкцию — нечто типа керамического шаржа на символ жизни в виде двух пустотелых элементов с ручками на выпуклых частях. — Что за странный дизайн? Это такой сувенир? — Это, вообще-то, чашки, бля! В форме сердечек. — тут же надулся Ваньинь, который их принёс. — Я из них твой кофе хотел попить. С тобой. Попил, блин. Цзян Чэн обиженно засопел, а уже изрядно подросшая почти полугодовалая Фея встала лапами на стол, и громко гавкнула на Сичэня, мол, что же ты, хозяин, сам не понимаешь, что это вот сердечки, а не аляповатая базарная поделка, на которую и смотреть-то не положено, а не то, что шикарный кофе из неё пить! Под таким авторитетным напором Лань Сичэнь не мог не сдаться. Именно поэтому он поднял руки вверх во всеобщем жесте подчинения, но не мог не спросить: — А я могу узнать, почему именно чашки? — и в ответ на рассерженный фырк Цзян Чэна быстро добавил: — Нет, ну я не спрашиваю, почему именно эти, это как раз понятно — сердечки, и всё такое... — А что не понятно? — затравленно рыкнул Цзян Чэн. — Где ты их откопал такие? — едва сдерживая смех произнёс Лань Хуань, вынимая чашки из коробки. — Они слишком... девичьи. — Что?! — дёрнулся Ваньинь, мгновенно закипая. — Ану дай сюда, раз они тебе не нравятся... И он ухватился за несчастные чашки, дергая их на себя, а наблюдавшая за ними Фея подумала, что это они так играют, азартно заскакала вокруг и бодро залаяла. Но Сичэнь, уже привыкший к бурному темпераменту своего возлюбленного, был начеку, и не отпустил замысловатого силуэта посудины, только возразил: — Я не сказал, что не нравятся, просто... дизайн у них нестандартный. Да и не День святого Валентина сегодня, чтобы покупать такую символичную посуду. — И когда Цзян Чэн опять набычился, смутная догадка, забрезжившая в мозгу, начала оформляться в конкретную мысль: — Колись, мой дорогой, кто тебе вот это посоветовал? И по какому поводу романтика? У нас вроде бы никакая не дата? Или я что-то упустил? Вспыхнувшее кумачом лицо Цзян Чэна лучше всего показало, насколько он был прав, но Ваньинь всё ещё молчал, застигнутый врасплох Сичэневой догадкой. Он бы мог отбрехаться, но отчего-то ему это и в голову не пришло. Когда ему сегодня позвонил инспектор Сун, и огорошил вопросом, какой размер пальцев у доктора Вэнь, а потом предложил совместный поход за подарками, поскольку не знал, что ей нравится, он настолько опешил от этого предложения, что даже сам не понял, как согласился. И удивился задним числом, почему именно его выбрал в советчики этот мент? Но если и это ещё можно при желании объяснить тем, что Вэнь Цин и Цзян Ваньинь бывшие сожители, и он по идее должен бы знать её вкусы, то почему этот мент его не ревнует, доктор Цзян не понимал. Наоборот, он ходил с такой дурковато-счастливой рожей, что от её вида начинало скулы сводить. Хрен его знает, что было такого в тоне инспектора, что подсознательно лишило Цзян Чэна сопротивления, заставив как последнего полудурка припереться ко входу на рынок. А потом битых два часа бродить между рядами, и выискивать сначала лавчонку, торгующую из-под полы антикварными цацками (полицейским инспекторам так много платят?), потом наблюдать, как ментяра торгуется и угрожает лавочнику какой-то лицензией, сбивая цену за кольцо. А после всего ещё и любоваться на то, как мент с довольной рожей ищет и находит эти сраные чашки, чтобы купить их для своей ненаглядной. Чем он вообще думал, когда сдуру ляпнул, что Вэнь Цин частенько засматривалась на парочку странных чашек, сляпанных в топорном, псевдомистическом, а на самом деле глупо-сентиментальном стиле?! И какого рожна рука потом потянулась купить точно такие же вычурно-безвкусные черепки, от вида которых восторженно пищат малолетние (и не очень) дурочки, он и сам не понял. Но в тот момент ему эти дурацкие кружки показались реально подходящими для романтических посиделок за кофе на пару с любимым, и лучше этой идеи для него и не было. Мозг ему, что ли, размягчили на этом базаре? Но чашульки, и правда, миленькие. МИЛЕНЬКИЕ, бля! Идиот безмозглый! Куда ж теперь удивляться, что А-Хуань едва не ржёт, когда на них смотрит! Они ж его тонкий эстетический вкус оскорбляют! Ну и хер с ним! Пускай оскорбляют, а он их никуда не денет, раз купил. И выпьет из них... да хоть чаю, хоть чачи какой-нибудь. Но выпьет. Один! Если для Сичэня стрёмно из такой посуды пить. Да. И наткнувшись взглядом на счастливую морду Феи, он улыбнулся, а она замахала хвостом, радостно скалясь во всю пасть, и опять гавкнула. Этот неожиданный лай заставил Сичэня невольно вздрогнуть и отпустить чашки. Хорошо, что Цзян Чэн их не отпустил, а то валяться бы им уже осколками на полу. Цзян Ваньинь, демонстративно поджав губы, поставил одно из произведений современного рыночного искусства на стол, а второе повернулся, чтобы поставить в шкафчик над мойкой, и уже поднял руку со злополучной чашкой, когда почувствовал давление на своём запястье, мешающее двинуть рукой, и увидев причину этого давления, попытался вырвать свою руку из чужих пальцев, но его мягко обняли со спины, а потом осторожно вынули посудину из невольно разжавшейся от удивления ладони. — Их надо помыть сначала, — прозвучало из-за спины. — Какая разница, какими их в шкафчик ставить, если не будешь из них пить? — фыркнул Ваньинь, но скорее уже по инерции — в голосе уже не было такого раздражения. — Ты ещё скажи, что из такого дерьма стыдишься не то что пить, а и в дом внести. — Он прислушался к чужой реакции, и не уловив её, опять начал закипать: — А если так, то я их... Ничего сделать он им не успел. Сичэнь подумал, что должен прекратить скандал, просто заткнув один сварливый рот одним весьма нехитрым способом, в случае Цзян Чэна действующим безотказно. Причём, пока целовал его, то потихоньку вынул злосчастные чашки, и положил их в мойку. Когда Сичэнь отпустил его губы, то потёрся кончиком носа о его нос, и негромко сказал: — Прости. Я понял намёк, хоть и не с первого раза. Но расскажи мне, где ты их купил? В рыночной лавке? — А что?! — опять дёрнулся Ваньинь, и Сичэнь мысленно похвалил себя за то, что посуда больше не в его руках. — Ничего, — он погладил Ваньиня по щеке. — Давай я их помою, и... Не сердись. Я не хотел тебя расстроить. Ты хотел кофе, я сварю. Кто тебя расстроил, пока ты их покупал? А-Чэн, я же знаю, ты не просто из-за чашек сердишься. Цзян Чэн посмотрел на Сичэня исподлобья, потом почувствовал, как что-то мокрое ткнулось в опущенную ладонь, и погладив Фею по носу, невольно вздохнул. Ну не скажет же он, что его разозлило то дурацкое кольцо, которое купил Сун Цзычэнь для его бывшей девушки. Даже не так — не сам факт, что Вэнь Цин, его бывшая, а теперь для Сун Ланя невеста, а то, что ему с Сичэнем никогда не стать вот такой парой, пускай что угодно говорит, но против закона не попрёшь. И можно сколько хочешь рассуждать, что это только символы, и что они не держат, но именно он как раз так не думал. Он был воспитан в духе того, что такие вещи не покупают просто так. И Сичэнь ему такое не купит, не имеет законного права. Блин... А он... Он бы от такой цацки на пальце тоже не отказался. Но только нацепи, так сразу набегут любопытные — а что? а зачем? а откуда? А где ваша невеста, доктор Цзян? Почему её не показываете? А мы, может, ещё чего-то и присоветовали бы... Как какого? Конечно, умного! Вы же ещё такой молодой, семейной жизни не знаете! Тьфу! А мама... Даже вспоминать не хочется, что сказала мама. И ему и Усяню. А папе она абсолютно чётко процедила, глядя не на него, а на них с Вэй Ином обоих, что от такого как Фэнмянь, только голубые и родятся. Добро хоть А-Ли нормальная, и уж от неё-то внуков она надеется дождаться. И с этими словами махнула на них обоих рукой, давая знак уходить. Ваньинь сильно надеялся, что она обдумает всё это, и как-то сможет их обоих принять. Хотя Вэй Ину-то явно похер, что она думает, она ему не мать, но Ваньинь её мнением не может пренебречь совсем, хотя и выбора не поменяет. Гуев Сичэнь! Ваньинь поймал себя на том, что от его былого лексикона только это ругательство и осталось. Ну, и ещё парочка мелких. А ведь никому раньше такого не удавалось. Да, жизнь с Сичэнем это такая штука, что не просто меняет — выворачивает наизнанку. Стоит ему только включить эту свою маленькую тонкую улыбку, посветить своими ореховыми глазами, а потом позвать: «Инь-гэгэ», и коленки превращались в желе, губы начинали дрожать, а руки приходилось сжимать в кулаки и прятать куда-нибудь за спину, только бы не выдали то, чего им сейчас хочется. Ему хочется. До дрожи, до боли, до помрачения остатков разума, до разрыва чего-нибудь... неприличного. Докатился, блин. Ну, да что ж поделать, если от вида голой Вэнь Цин не так переклинивало, как от одного движения бровью этого Ланя. Особенно, когда вспоминалось, что у этого Ланя в штанах. И особенно вставляло то, что в голове и сердце у него никто рядом с Цзян Чэном не соседствует. Вот такой он паразит. Личный паразит Лань Хуаня. Но кольцо всё же хотелось. И замуж тоже хотелось. Вот только было нельзя. Он с усилием подавил рвущийся наружу новый вздох, и рассердился на себя. Однако, обнаглел он за последнее время. Размечтался. Ведь совсем недавно даже думать не смел о том, что они сейчас проделывают буквально еженощно, да и днём в любой свободный момент, каждый раз плавясь и сгорая, оседая пеплом друг на друге, смешивая его в глину, прорастая друг в друга корнями, вливаясь словно потоки, смешивающие свои воды в один. Общий. Дышащий мелкой взвесью облаков и тумана. Вот уж правду говорят, что чем больше ешь, тем больше хочется. Не в том смысле, что есть опасность пресытиться друг другом, а в том, что уже сейчас ему мало Сичэня, ему его просто катастрофически не хватает, и как изменить это? Как добрать, восполнить тот кусок времени, что они провели не вместе? Даже прижимаясь к нему без одежды, кожа к коже, Ваньинь постоянно ловил себя на мысли, что... вообще бы не хотел одеваться. Так же как и не хотел бы отпускать его от себя 24/7, ловил себя на мысли, что бесит даже то, что необходимо отрываться друг от друга для выполнения личных нужд, и каждый отрыв от любимого воспринимался как личная боль. Как врач, он понимал, что это начало граничить с безумием, но что поделать, если он и сам заражен Сичэнем настолько, что с ума сходит по этому человеку вот до такого самозабвения? И не может и не хочет отпустить хоть на мгновение того, кто для него одновременно и яд и лекарство от самого себя. А Сичэнь... Сичэнь смотрит так, словно окутывает тёмно-золотым бархатом, и тоже... о чём-то жалеет. Может об этом Яо? Он же красавчик. Психолог. Мозгоправ. Мозгоёб он самый настоящий, вот он кто! И плевать, что опять полезли маты, про этого... это вот нечто... без мата нельзя говорить. Бесячий. Да и нет его, этого... нет нигде внутри Сичэня, и ни к чему придумывать то, чего нет. Сто тысяч раз уже убеждался, что не живёт в душе у Лань Хуаня больше никого, там только он один, Цзян Ваньинь, но что-то этакое периодически подымает свою чудовищную голову, сверкает зелёными глазами и сочится ядом ревности. Сичэнь опять улыбается. Улыбка Сичэня это отдельный вид искусства, заставляющий кусок мышц в груди то трепыхаться, как пойманная рыба, то ныть, пытаясь вырваться из патоки тёмно-золотого взгляда. И только молча смотреть, завороженно хватая ртом воздух, как Сичэнь с укором качает головой, затем его длинные как у музыканта пальцы заставляют потечь струю воды, проходятся по каждой из обеих новокупок, смывая с них всё чужеродное, готовя их к первому приёму в себя жидкости, для чего они, собственно, и были предназначены. Обдают их крутым кипятком для пущей дезинфекции. Запоздало подымает голову страх, вызывая видение лопающейся от кипятка посудины, ранящей и попавшей на кожу Сичэня горячей водой, и острыми осколками. Страх беспочвенный и ненормальный, сигнальный звоночек, который как всегда запихивается поглубже, и отметается. Ни за что он бы не позволил такому случиться. Сичэнь осторожен, даже очень. Даже в этом действии обеззараживания видна отчётливая попытка защитить. Его, Ваньиня, защитить. От всего, чего может. От остального его и Небеса не защитят. Ведь нет защиты от Лань Хуаня, не придумано. Проросли они друг в друге — не разодрать. ...— или ты что имел в виду, А-Инь? — голос опять вливается в уши сахарным сиропом, достигает мозга, и Ваньинь поднимает на Сичэня глаза, словно выныривая из оцепенения мыслей. Смотрит глаза в глаза, пытаясь понять, чего от него хотят. Сичэнь усмехается. Фея скалится во всю пасть, морда довольная, лохматый хвост колотит по полу. Все довольные непонятно почему, один Цзян Чэн сидит за столом, и даже не помнит, как и когда туда уселся, а Сичэнь ставит перед ним дымящуюся ароматом чашку, и говорит: — Пей, пока не остыл. И лицо загадочное. Весь загадочный. Как этот вот... из комикса... как же его? Забыл. Кстати, у Хуайсана часто бывает такая рожа. Будто он больше всех знает, да молчит. Ваньинь уже не сдерживает вздоха, он просто топит его в кофейной чашке, за которую хватается обеими руками, словно она круг спасения, и хлебает, опустив глаза, обжигая нёбо и не чувствуя вкуса, словно это не божественный напиток производства Лань Сичэня, а заваренная растворимая бурда из кофемата. Он почти допивает этот кофе, когда на дне чашки что-то глухо дребезжит, и в груди болезненно ёкает от мысли, что видимо этот сосуд из низкопробной керамики всё же лопнул, и теперь по чашке болтается осколок, который доктор Цзян рискует проглотить, либо подавиться. Он отнимает чашку от губ, и осторожно вертит в руках, пытаясь в остатках тёмно-коричневой жижи разглядеть то, что могло бы его убить, и взгляд неожиданно натыкается на предмет в форме правильного круга, то есть... Доктор Цзян, ведущий реаниматолог, чувствует, что ему самому сейчас нужна будет бригада реанимации. Он судорожно хватает воздух, расширенными потемневшими глазами неверяще уставившись на дно недопитой чашки, где чётко видно омываемое напитком кольцо. Какого хера оно там делает?! Пальцы лезут в чашку, Цзян Чэн шипит, проклиная дурацкую посудину за такую странную форму, что кольцо сразу и не вынимается. Но когда оно в его руках, то сам собой выплёвывается резонный вопрос: — Это какого хрена тут делает? Я же п-подавиться мог. Сичэнь вянет лицом, утыкает глаза в столешницу, и бормочет: — Я подумал, что оно подходит по размеру... Может примеришь и убедишься? — глаза подымаются, на лукавом лице ни следа вины или растерянности. Ваньинь машинально нацепляет его себе на тот палец, на котором хотел бы его видеть, и оно садится как влитое. Сказать, что он в шоке — ничего не сказать. Это что вообще?!.. — Ты!.. — слова кончаются, указательный палец с кольцом тычет в Сичэня, а в горле затыкает дыхание липкий ком, и Ваньинь его проглатывает. Но Сичэнь придвигается, не разрывая контакта взглядов, берёт его подрагивающую руку в свою, и целует и кольцо, и палец, на котором оно надето. Он не произносит ни слова, но Ваньиню уже всё равно и до того, кто что скажет, и до того, можно ли им быть женатыми. Пофиг. И когда его целуют в губы и увлекают в спальню, это кажется ему более чем логичным продолжением. В груди у него словно узлы распускаются. Так, словно все верёвки, стягивающие до сих пор его нутро, сгорают одним махом, и ему становится так легко дышать, словно он стоит на побережье моря, когда там гуляет утренний бриз. Всё, что было потом, погружает его в эйфорию, где не нужны слова, а Сичэнь, довольно сопящий во сне после их любви — для Ваньиня словно кубок победителя на очередном этапе того сáмого, во что превратилась их жизнь. И внезапная вибрация телефона Сичэня на тумбочке вырывает Ваньиня из нирваны, заставляя потихоньку цапнуть аппарат, и унести его в ванную, чтобы там открыть и посмотреть сообщение, подписанное как Цзычэнь: «Ну как сюрприз? Подошёл по размеру? Мой подошёл 😊 и она согласна 💞» Цзян Ваньинь какое-то время тупо пялится на экран, а затем начинает истерически хохотать, зажимая рот ладонью, чтобы не разбудить Сичэня, но видимо поздно зажал, так как сонный и взъерошенный Сичэнь вскоре показывается в дверях ванной вместе с такой же сонной и недовольной Феей. На заспанном лице недоумение. А на Цзян Чэна уже напала икота, и он машет рукой, не будучи в состоянии ничего объяснить, и только после стакана воды, поданной Сичэнем, и нескольких глубоких вдохов и выдохов, он становится способен хотя бы достать из кармана халата, и отдать владельцу его же телефон. На лице Сичэня теперь скорбно-недоумённое выражение, он вздыхает и влезает в телефон, открывает сообщение, что-то быстро печатает в ответ, отсылает, и закрывает. А затем обнимает своё глупое чудо, успокаивающе целует в висок, и вполголоса произносит: — Для меня неожиданными были только чашки. Он позвонил мне как только ты ушёл, и сказал, что попросил тебя ему помочь с подарками, и что хочет подарить доктору Вэнь кольцо и позвать замуж. И я подумал, что пока вы оба ездите за этими подарками, я вполне успею купить тебе его тоже. Мы, правда, не можем пожениться, но... Тебе же понравилось? Я угодил? И Ваньинь, уткнувшийся лицом в плечо Хуаня мелко и торопливо кивает, в душé опасаясь люлей за взятый без спросу телефон. А Сичэнь тогда отстраняется, сплетает пальцы, и тащит за руку обратно в спальню, мимо ошарашенной Феи, где достаёт коробочку с другим таким же кольцом, и оттопыривает палец, давая понять Ваньиню, чтобы он ему это надел. Тот и не спорит, только надевает на другой палец, не на указательный, и на другую руку. И удовлетворённо вздыхает. Вот теперь-то точно ничего не поймут. Разные руки, разные пальцы, а колец мало ли одинаковых бывает. Да и кто присматриваться будет?! Правильно, никто. И нечего себе голову забивать. Он подходит к Сичэню, криво улыбается, говорит: — Ну ты, блин, и конспиратор гуев! Но тебе идёт, — дальше ему пытаются помешать говорить, но он отстраняет Сичэня от себя и интересуется: — А на свадьбу они нас собираются звать? Сичэнь усмехается в ответ, и произносит: — Пусть только попробуют не позвать! Фея сзади недовольно фыркает, и уходит досыпать, думая, какие же беспокойные существа её хозяева. Ни днём ни ночью от них покоя нет.