Нормандия, Замок Аржантан, 1467 год.
— Сто копий* и двадцать тысяч экю, это конечно замечательно. Да и пенсию Луи мне вернул… — Так что же тебя на этот раз не устраивает, Жан? — перебила мужа Мари, — Наконец-то мы имеем возможность жить спокойно, и тучи не сгущаются над нашей головой. За это надо быть благодарными Господу, — она провела рукой по его, уже почти полностью седым, но все еще густым и шелковистым волосам. — Я уже весь седой, да? — усмехнулся Жан, и поцеловал руку жены. — Еще не весь! — рассмеялась Мари, — радуйтесь, что Вы хотя бы не облысели, монсеньор, как многие в Вашем возрасте. Я уж и сама седею. — Ты самая прекрасная женщина на свете. Не знаю, что бы я делал без тебя, как бы жил, — ответил Жан, уже серьезно, не улыбаясь глядя на нее. Он и сам порою удивлялся, каким чудом сумел дожить почти до шестидесяти лет. Сколько раз уж смерть подстерегала его за углом, сколько раз стояла прямо за спиной, сколько раз он чувствовал ее леденящее душу дыхание? И всякий раз умудрялся ускользнуть из ее цепких объятий. Еще с юности. Он мог умереть еще тогда… на поле битвы, второй битвы в своей жизни, близ Вернея. Господь не позволил… он не позволил. Каждый раз кто-то спасал, приходил на помощь. В первый раз это был его враг, ставший возлюбленным, в следующий раз, когда он был на волосок от смерти, его спасла девушка, ставшая лучшим другом, впоследствии, ценой своей чести, спасла Мари — преданная и любящая жена. Но Жан так же отчетливо понимал, что в следующий раз его не спасет уже никто и ничто. Всему есть предел. Но нуждался ли он в этом снова? Жизнь не может длиться бесконечно. Мари права — зачем вновь искушать судьбу? Король даровал им прощение, последние годы не были омрачены ничем. Разве что, разлукой с Китти. Но она была счастлива в браке, они с супругом часто навещали их с Мари. Катрин превратилась в очень красивую, пятнадцатилетнюю девушку. Супруг смотрел на нее с нескрываемой нежностью, и она отвечала ему тем же. Быть может, в скором времени, у них с Мари появятся внуки? При этой мысли, Жан улыбнулся. Он станет дедом? Неужели Господь дарует ему подобное счастье? Жану казалось, что он его не заслужил. Жизнь его отца была отнята в кровавой бойне при Азенкуре. Отец не видел его детей, он не видел, как Жан пошел на свою первую битву, он не видел… Хвала Господу, что он не узнал того, что произошло потом… Сам Жан тоже не знал обоих своих дедов, они умерли до его рождения. Что ж, если судьба улыбнется ему, то он увидит своих внуков. А впрочем, не стоило ждать от судьбы слишком многого. Он и так получил счастье и покой. Разве что, мысли о будущем сына все еще беспокоили Жана. В обмен на свою милость, Людовик желал получить некоторые земли и замки в Алансоне и устроить брак Рене по своему усмотрению. Но этого Жан допустить не мог. Земли и замки он оставит сыну, своему наследнику. Почему он должен отдавать то, что принадлежит ему по праву, то, что в будущем будет принадлежать Рене? А ведь Рене стал уже совсем взрослым. Ему шел четырнадцатый год, и скоро его мальчик сможет принимать участие в битвах. Сам Рене не мог дождаться, когда это произойдет, он страстно желал стать рыцарем. Как когда-то и сам Жан. Только по прошествии многих лет, Жан понял всю ценность жизни и молился, чтобы его сын как можно дольше не участвовал в боевых действиях. За кого и за что погибать? Уж более не было нужды отдавать жизнь за свободу своей Родины и народа от чужеземных захватчиков. За короля? Жан прекрасно знал, что короли этого не ценят. Только вот, его мальчику еще лишь предстояло об этом узнать. Рене был так похож на него юного. Даже слишком похож. Только бы судьба была к нему благосклонна, и уберегла от тех ошибок, которые совершил он сам.Париж, Лувр.
Людовик сидел за столом в своем кабинете, потирая костлявые руки. Что ж, он сумел вернуть Нормандию под свое королевское управление, отвоевав ее у брата, герцога Карла Беррийского. Он найдет, что дать брату взамен, да ту же Шампань. Правда, в Нормандии все еще оставались могущественные вассалы, весьма склонные бунтовать против короны. Хоть герцог Алансонский и был им более, чем обласкан, вовсе забывать о нем не стоило. Этот человек был опасен и ненадежен, и за каждым его действием следовало тщательно следить. За королевскую милость он обязан отплатить верной службой, да и не только ею. Людовик не забыл о требовании изъять в свою собственность несколько замков в Алансоне, но это могло подождать. Торопиться не пристало, он напомнит об этом, когда возникнет необходимость. Так же, напомнит о браке юного Рене, который организует по своему усмотрению… когда придет время. Людовик умел ждать. Своей короны он ждал. Ждал слишком долго. И неповиновения он не потерпит. Он прекрасно знал, как укрощать строптивых вассалов. Для этого, в подземной тюрьме замка Лош у короля имелись железные клетки, куда он сажал бунтовщиков и непокорных своей воле подданных. Людовик вновь подумал о герцоге Алансонском. Как же тот был когда-то красив! Он помнил его совсем молодым, видел полные желания и страсти взгляды, которые бросали на него дамы, да и не только дамы. Совсем еще юным, герцог Алансонский попал в плен. В плен к человеку, чье имя во времена детства Людовика звучало, как проклятие. Джон Бедфорд, регент Франции, при малолетнем короле Генрихе VI. При короле, который лишал его будущего, лишал того, что принадлежало ему по праву, данному Господом. Короны Франции. Интересно, испытывал ли Бедфорд запретное влечение к своему прекрасному пленнику, такому беззащитному в то время… Людовик представил юного Жана, скованного цепями. Нет, навряд ли принца крови держали в цепях. Но он бы держал, будь Жан в его власти. Он бы приковал его к прутьям железной клетки, и тот был бы полностью в его власти. Потом разорвал бы на нем рубаху, гладил кожу, оставляя поцелуи-укусы на груди, шее, щеках, приник бы к алым губам и наслаждался их вкусом… мучительно долго, страстно, выпил бы их нектар до дна… А затем… Вдруг, Людовик будто очнулся от наваждения и поморщился. Как такое вообще могло прийти ему в голову?! Что за вздор?! Ему, который всегда сохранял трезвость ума и ясность мышления? Нет, ему определенно нужно отдохнуть. Слава Богу, о греховных мыслях короля не узнает никто и никогда. И сам он не признается в них даже на исповеди. Король не имеет права на подобные фантазии. Ведь самым желанным, из всех земных благ, для короля является власть. Но не над одним конкретным человеком, а над всеми. Над всем миром. — Маргарита! Марго, я догоню тебя! Ты не убежишь от меня, я твой господин! — Вам меня не догнать, хоть Вы и мой господин! — весело смеясь, прокричала босоногая девочка лет тринадцати-четырнадцати, с распущенными и растрепанными темными волосами. Она убегала все дальше по зеленому лугу, усыпанному ромашками. Нет, Его Светлость ее ни за что не догонит! Девочка подбежала к ручью и остановилась. Затем, опустившись на колени, зачерпнула голубую прозрачную воду небольшой, смуглой ручкой. Надо сказать, она сильно запыхалась, пытаясь убежать от сына герцога. Сейчас, кажется, монсеньор Рене ее догонит. Ну и пусть! — Сказал же, что догоню! — Рене подошел к девочке и присел рядом у ручья. — Это потому, что я захотела пить, монсеньор. Я все равно бегаю быстрее Вас! — она вновь весело рассмеялась. — Ты не можешь. Ты девушка, — резонно заметил Рене. — И что, что девушка? Разве не девушка когда-то прогнала англичан? Дева-Жанна. Вы же знаете о ней? О ней все знают. — Верно! Тут с тобой не поспоришь, — Рене чуть нахмурился, — Отец воевал с Орлеанской Девой бок о бок. Он был ее самым близким соратником. Отец присутствовал на коронации покойного короля Карла VII. — Его Светлость — настоящий герой. Он воевал против мерзких англичан. А еще он очень добр. Вчера дал папаше много денег! — За верную службу. Отец ценит своих верных слуг. И я тоже. Я тоже ценю, Марго, — Рене пристально взглянул своей собеседнице в глаза. Маргарита, дочь конюха. Красивая, высокая четырнадцатилетняя девочка с темно-каштановыми волосами и огромными, синими глазами, в обрамлении длинных черных ресниц. Ее фигура все еще оставалась по девичьи изящной, но округлые формы уже были видны под простым летним платьем. Они знали друг друга с детства, вместе играли. Отец с матушкой не противились, они всегда были добры к своим слугам. Но нынче, Рене чувствовал нечто большее, нежели дружба. Ему захотелось сесть ближе, обнять покрепче, поцеловать Маргариту. Стыдно признаться, но она ему нравилась. Очень нравилась. Но как признаться в этом ей? Что ж, в конце концов, он ее господин, и она должна подчиняться его воле. — Что-то не так, монсеньор? — спросила Маргарита, видимо заметив его замешательство. — Марго… я… — несмотря ни на что, Рене все же смутился. Попытки убедить себя, в том, что он господин и ему все позволено, кажется, безнадежно терпели крах. — Скажите мне. Прошу Вас, монсеньор, — Маргарита придвинулась чуть ближе. — Я люблю тебя! — сам того не ожидая, выпалил Рене. — Но монсеньор… — покраснела Маргарита, — Я же дочка конюха, простолюдинка. Я Ваша служанка, а Вы сын герцога. Как Вы можете меня любить? Вы должны любить герцогиню, — она грустно вздохнула, по щеке медленно покатилась слеза. — Это неважно, Марго! Я люблю лишь тебя. Ты намного лучше любой герцогини! — Рене осторожно провел рукой по щеке Маргариты, стирая невольно пролившуюся слезу. — Мы никогда не будем… мы не можем быть вместе. Мы могли только играть. Я никогда не буду равной Вам. Есть господа, а есть их слуги, — Маргарите казалось, что за эти минуты она повзрослела на целую жизнь. Теперь она точно знала, что и сама любила юного герцога уже очень давно. С самого детства. Так же, несмотря на столь нежный возраст, она прекрасно понимала, что не имеет на это право, — Отец выпорет меня, если узнает… — Вздор! — твердо ответил Рене, — твой отец тебя и пальцем не тронет. Я не позволю. Никто тебя не обидит, никогда. Иначе будет иметь дело со мной. — Я тоже люблю Вас, монсеньор, — сквозь слезы прошептала Маргарита. — Не монсеньор. Рене. Когда мы вдвоем, зови меня просто Рене, — он слегка приобнял ее и нежно коснулся губами мокрой от слез щеки. — Рене… — чуть слышно ответила Маргарита. Рене почувствовал, как сердце забилось сильнее. Все вокруг показалось таким прекрасным — зеленый луг, усыпанный цветами, ясное голубое небо, солнце, щедро дарящее тепло своих лучей, этот прозрачный и чистый ручей. Быть может, это и было тем самым хрупким счастьем, о котором говорил отец? Еще он сказал, что его очень легко потерять. Но он, конечно был неправ. Разве оно может когда-нибудь закончиться? Ведь этот прозрачный ручей никогда не высохнет, а солнце никогда не погаснет.