Замок Аржантан, 1472 год.
— У этого паука ничего не выйдет, — Жан скривил губы в презрительной усмешке, — Я пожертвовал дочерью, но никто не посмеет указывать Рене на ком ему женится. Браку с сестрой герцога де Бурбона не бывать. — Одумайся, Жан. Ты снова ставишь под угрозу наше благополучие, — Мари подошла к сидящему в массивном кресле мужу и провела рукой по его уже абсолютно седым, но все еще густым волосам, — Господь знает, сколько нам еще осталось, а у Рене вся жизнь впереди. Быть может, сестра Бурбона ему приглянется, и наш сын найдет свое счастье… как мы с тобой нашли когда-то. — Нет, — ответил не терпящим возражений тоном Жан, — Король не станет решать на ком женится Рене. Не ты, и даже не я. Только сам Рене решит, с кем ему связать свою судьбу. — О Боже, Жан! — всплеснула руками Мари, — Ты можешь хотя бы не выступать против этого брака? Ежели Рене не захочет, то он не пойдет с ней к алтарю, пусть же решит сам. Наш сын упрям, как и ты. Его под страхом смерти не принудишь сделать то, что он не желает, — она спрятала улыбку. В глубине души Мари гордилась своим единственным сыном, который был так похож на отца — и лицом, и непокорным нравом. Вот только, нынче, от его согласия на этот брак зависело благополучие и спокойствие их семьи. Она знала, что один раз Рене уже испытал любовь. Любовь к простой девушке, дочери их конюха — прелестной Маргарите. Любовь, которая вряд ли могла кончиться брачными клятвами у алтаря. Подобный мезальянс навлек бы на семью позор. Что бы Жан ни говорил о праве Рене на самостоятельный выбор супруги, он бы никогда не благословил такой союз. Эта девушка могла оставаться лишь любовницей их сына, и ребенка, должного родиться у нее, он мог бы признать своим бастардом. Увы, этому не суждено было случиться. Два года назад юная Маргарита отправилась в лучший мир, давая жизнь их внуку, сыну Рене. Крохотный малыш не прожил и двух дней. Они потеряли его… своего внука. Долгое время Рене был безутешен. Он заявил, что не женится ни на ком и никогда. Но, с тех пор прошло почти два года, и боль постепенно отпускала его душу из своего плена. Он снова мог радоваться жизни. Рене было восемнадцать, он вырос прекрасным юношей, каким был когда-то его отец — сильным, храбрым, красивым, но так же, упрямым и своевольным. Чем же закончится для них упрямство отца и сына? Неужто они снова навлекут на себя королевскую немилость? — Ты права, Мари. В этом Рене похож на меня. Его не заставить делать то, что он не хочет, — взгляд Жана затуманился, он будто о чем-то вспомнил, — Не затащит же она его на свое ложе силой! — неожиданно громко, рассмеялся он. — Что ты такое говоришь, Жан? — покраснела Мари. Она не ведала, что ее супруг прекрасно знал, о чем говорил… — Прости, дорогая. Этот разговор утомил меня. Я более не желаю обсуждать брак Рене с Изабеллой*де Бурбон. Я никогда не дам на него согласия. Так же, я не собираюсь отдавать Луи наши земли и крепости. Все, чем я владею, по праву будет принадлежать Рене. Лишь наш сын имеет право на мое имущество, — в голосе Жана послышались нотки металла. Мари поняла, что спорить с супругом далее, было бессмысленно. Он не отступит от своего решения. Ее Жан ввязался в очередную опасную игру, но он не учел, что противник нынче был намного сильнее, хитрее и безжалостнее.Лувр, 1473 год.
— Список преступлений весьма внушительный, Ваше Величество, — Гильом Кузино, советник короля, опустил ему на стол несколько листов бумаги. — Я в этом ничуть не сомневаюсь, — презрительно усмехнулся Людовик, — Господь свидетель, я одарил герцога Алансонского своею милостью, но вместо благодарности получил нож в спину. Мне не следовало доверять ему. Он расстроил брак своего сына с Изабеллой де Бурбон. Отказался от своих обязательств отдать короне несколько замков в Алансоне. А ведь таковы были условия освобождения герцога из тюрьмы Лоша, куда его упек мой отец… — Ваше Величество, Вы должны знать, что герцог Алансонский продолжал иметь сношения с англичанами, и предлагал им несколько крепостей в Нормандии, в залог союза. — Все еще продолжал иметь? — брови Людовика взметнулись вверх, — Меня удивляет тяга герцога к англичанам. Он ведь несколько лет провел в английском плену, и должен был бы их ненавидеть… Но на протяжении многих лет вступал с ними в заговоры, плел интриги. Сначала против моего отца, теперь против меня — своего законного короля. Воистину, мне не понять мотивов поведения Алансона. — Натура герцога — лживая, продажная и двуличная, Ваше Величество. Он более не заслуживает Вашего снисхождения. — Итак, список его преступлений, — сузил свои холодные глаза Людовик, — Мне нужны веские основания для вынесения смертного приговора. — О, их более, чем достаточно, Ваше Величество, — Гильом де Кузино заискивающе улыбнулся королю, — Герцог не только вступил в преступный сговор с англичанами, но и вел дела с Вашим врагом — Жаном Д’Арманьяком… — Жан Д’Арманьяк — брат его жены, я не удивлен, — перебил своего советника Людовик. — Так же, герцог велел убить золотых дел мастера Эмери, который помогал ему чеканить фальшивую монету, вступил в сговор с фламандскими феодалами, враждебными Вам, организовал убийство Пьера Форбена, который сделал возможным его арест и приговор по обвинению в предательстве Вашего отца — покойного короля Карла VII… — Отомстил, стало быть, — усмехнулся Людовик. Подобный поступок он вполне был в состоянии понять. Но не простить. Оснований для ареста герцога Жана Алансонского, его крестного отца было и впрямь вполне достаточно. В клетку он герцога не посадит, тот слишком стар для подобных экзекуций. Людовик помнил его молодым и прекрасным. А сейчас Прекрасному герцогу было уже за шестьдесят. Ужаснется ли он, когда узнает о том, что его ждет. Испугает ли его топор палача? Скорее всего, нет. Жану Алансонскому уж нечего было терять. Что ж, потеряет его сын. Людовик конфискует все владения семьи в пользу короны. Жан мог бы отдать ему те несколько замков, которые были оговорены в списке условий освобождения его из-под стражи в замке Лош, мог бы не мешать браку своего сына с выбранной им невестой, и Людовик мог бы даже закрыть глаза на другие проступки своего крестного. Но прекрасный герцог решил начать с ним опасную игру, из которой не мог выйти победителем. Король никогда не проигрывает. И это была последняя игра Прекрасного герцога. — Арестовать немедленно. Заключить в замок Рошкорбон, — приказал Людовик.Тюрьма Лувра, 1476 год.
Сидя на стуле, у окна, в камере своей тюрьмы, Жан медленно перебирал четки. В этой тюрьме он провел последние два года своей жизни. Три года назад он был арестован по приказу Людовика XI, своего короля и господина. Того, кому герцог Алансонский обязан был подчиняться, тому, кого обязан был почитать, уважать и бояться. Увы, уже в течение многих лет, Жан был не в состоянии испытывать трепет перед королями, ни перед его отцом, ни перед самим Людовиком — своим крестником, которого помнил еще мальчишкой. «Герцог Алансонский, именем короля, Вы арестованы по обвинению в государственной измене…» — Жан был готов к этим словам, давно готов. Он видел, как побледнела и застыла в ужасе Мари, как Рене схватился за рукоять своего меча. Но Жан жестом остановил его и лишь грустно улыбнулся, — Простите меня, мои любимые, — тихо сказал он, и позволил себя увести. Жан знал за что его арестовали, прекрасно знал, какие именно обвинения правдивы, а какие нет. На его совести было много грехов, и он признавал это. На суде Жан не стал отрицать ни одного из пунктов обвинения. Что ж, даже если некоторые преступления и были приписаны ему незаслуженно, отрицать он ничего не желал. Ни отрицать, ни оправдываться. Ни перед кем. Все, что он делал, делал во имя блага своей семьи, детей. Жан не понимал, почему должен любить короля, больше чем своих родных детей, жену. Король — помазанник Божий? Так что же, надобно отдать ему то, что по праву должно принадлежать ему, а после смерти — его детям? Тем более, что короли редко ценят преданность своих подданных. Мари была права — он затеял опасную игру. Последнюю в своей жизни. И проиграл… Проиграл все. Нет, Жану вовсе не было совестно перед королем или его лебезящими придворными. Единственное, в чем он раскаивался — в том, что не смог уберечь от беды Мари и Рене. Лишь перед ними он виноват, и больше ни перед кем, кроме Господа. Мари... Его верная, любящая жена, которая столько раз спасала его. Она уж, как три года была на небесах. Лишь бы только она простила его перед смертью, и не жалела, что когда — то поклялась герцогу Алансонскому в любви и верности, стоя рядом с ним у алтаря. Рене… Его драгоценный сынок. Он не пропадет, Жан был уверен в этом. Его мальчик — сильный и стойкий. Сильнее, чем был он сам. К тому же, Жан искренне считал, что ему повезло увидеть, каким стал его сын, как он взрослел. Дожить до шестидесяти семи лет было в его случае большой удачей. Много раз ему удавалось обмануть смерть, но нынче время пришло. Он это знал. И не страшился. Быть может, еще и поэтому Людовик отменил смертный приговор. Король справедливо посчитал, что жизнь в неволе окажется для старого герцога более тяжким наказанием, чем смерть под топором палача. Но сам Жан предпочел бы именно такую смерть. Когда-то, давным давно, когда он был еще совсем юным, то однажды подумал также. «Нет, пожалуйста! Убей меня, Бедфорд, казни самой жестокой казнью!» — Жан слабо улыбнулся. Джон Бедфорд. На пороге смерти он вновь вспомнил о нем. О своем враге и возлюбленном. Жалел ли о встречи с ним, о годах, проведенных рядом? Раскаивался ли в жарких ночах, и своих сладостных стонах в объятиях врага? Нет. Нет, Жан не раскаивался и более не считал это грехом. Нет, это не грех и ему не в чем каяться. Он не скажет об этом священнику на своей последней исповеди, не покается в том, в чем не виновен. А он не виновен. Еще Жан вспоминал о девушке, бывшей когда-то его лучшим другом. О Жанне, спасительнице Франции. Как бы она отнеслась к его проступкам, грехам, преступлениям против короны? Она бы поняла и простила. Он верил в это. Она бы заступилась за него перед Господом. Жан чувствовал, что руки слабеют, и более не могут удержать четки. Он слишком долго играл со смертью в поддавки, но сейчас время пришло. И он готов… Давно готов. — Желаешь ли еще в чем-то покаяться, сын мой? — черные глаза священника блеснули из-под капюшона, загорелись странным огнем. — Я признался во всех грехах, — лежа на смертном одре, Жан усмехнулся краешком губ, — Но не все есть грех… — он чувствовал, что последние силы покидают его. Совсем скоро он предстанет пред Отцом Небесным и будет держать ответ перед ним, ежели тот соблаговолит беседовать с ним, а не отправит прямиком в ад. — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen*, — слова священника Жан слышал, как в тумане. Он словно проваливался в бездну… какое знакомое ощущение… как тогда… много лет назад… когда он был прекрасным и юным. Только нынче он не очнется на мягкой подушке. Жизнь Прекрасного герцога Жана Алансонского подошла к концу.