Очень-очень давно во всем был смысл: в действиях, в словах, в чувствах. По-настоящему глупо было то, что Моши растерял весь этот смысл: возможности и попытки подготовиться к тому, что ожидает за каменным забором дома, давно иссякли. Он остался ни с чем, а доставать до рубежа способностей и устанавливать новый самостоятельно —
без чьих-либо советов и пинков — принц не умел. Нет, Момошики, может быть, и умел, однако давно забыл выбивающее воздух ощущение вольного потока новой силы внутри. Инопланетянин помнил только моменты развития других: когда Бьякуган сменялся на Риннеган и в том загорались новые томоэ; когда во лбу раскрывался третий глаз; когда от одного удара по воздуху на материи вырастали трещины; когда склера страшно чернела и от блестящих, то ли лазурных, то ли белых очей тело обвивали стальные линии, — и все это происходило не с ним.
Момоши остался на одном уровне, как ему казалось, хоть остальные безустанно хвалили за новые техники или отточенность боевых искусств.
Наблюдая за сенпаями, которые были гениями как на подбор, он не гордился правом стоять рядом с ними — принц был на множество ступенек ниже. Опять же: его не грызла зависть, так как он лицезрел мучения соклановцев из-за усилий и последствия применения разрушительных способностей. Старшие говорили плевать на раны и травмы, потому что результатом ставала победа. Выиграть означает не уступить, отстоять принципы.
И нет ничего важнее...
В отличие от
нормальных Ооцуцки, Моши и по сей день боролся лишь из желания выжить. Раннее хватка за
существование ослаблялась перевешивающим все инстинктом сохранения любимых — сейчас защищать некого, и поэтому его частенько посещали мысли, что пора прекратить пытаться начать сначала. «Начала» уже не будет. Инопланетянин на середине тропы, которая может в момент разверзнуться пропастью.
И на ней он остался один. Подобное случалось в споре, в бою. Нет, чему дивиться. Но... боль от этого одинаково душила
всегда.
Стать бездушным оружием хотя бы на пару минуточек — можно сказать, несбыточная мечта. На протяжении жизни у него был всего один момент, когда Момошики просто налетел на толпу и растерзал попавшихся голыми руками. И то... чтобы войти в
то состояние потребовалось убить принца морально, убить его душу: проткнуть ее всеми клинками мира, потихоньку выпустить кровь до последней капли и оставить юнца страдать, сидя перед
пустым телом, проклинать самыми ужасными словами, угрожать самой жестокой и долгой смертью, а после собственных истошных криков в голове... чистый лист. Память не оставляет травмирующие моменты для его же блага. Сколько бы Ооцуцки не спрашивал у потенциальных свидетелей о случившемся в тот день, все молчали, словно по приказу.
Ха, он на сто процентов знал, чье беспрекословное указание зашило рот даже маме и Урашики, которые ненавидели молчать. Хотя последний —
виновник «торжества» — вряд ли смог бы пересказать в деталях, что видел и чувствовал в минуты агонии, потому Момо-чан старался не упоминать в разговорах злополучную битву, дабы не поломать позитивный настрой старшего брата. Однако Момоши любил вспылить и временами приводил в качестве аргумента детское «кто кого спас первым». «Первым», как правило, был не он, но перепалку нужно было как-то закончить. Ори, обязывайся, опускай —
тщетно. Старший
никогда не отворачивался.
«Все ради тебя», — эту фразу постоянно молвило два похожих голоса: первый — хриплый с игривым переливом, второй — низкий, как у него самого, иногда тихо урчащий, умиротворяющий, магический. Оба такие родные и согревающие... Возможно, инопланетян отдал бы все, чтобы опять услышать их вместе.
И вот...
Они живы. Все четверо.
Высокоточная сенсорика мастера Урашики не лажает. К тому же на грани жизни и смерти и не такое учуять можно. Он дал подсказку. Вопрос: что теперь делать, ведь Моши никого не чувствует? Должен быть способ... Усилия братца не пропадут. Хоть и гибель — такое себе «усилие».
Покинул его, пустоголовый кретин.
В Ооцуцки появился скользкий страх, что старший продолжит давать сигналы, оставив их после боя в прошлом. Урашики часто проворачивал кучу приемов, связанных с мозгом, и будет совершенно неудивительно, если он успел подвязать или разум младшего, или земного мальчишки к чему-то.
Разведчик ведал о свойствах Джогана больше остальных, ибо был одним из двух существ, кто придумывал техники специально для него. Папа тоже творил чудеса, но брат проделал титаническую работу, помогая господину Второму случайно не сломать Вселенную. Порой им вместе приходилось поправлять искривления под шестьдесят единиц. Бозацу-сан, Шодайме,* которого Момошики очень уважал,
в противоположность его дорогому сыну, рассказывал, что иногда кривизна переваливала за сотню, когда Тарине-сама переусердствовал, войдя во вкус: любил драться.
Отец бил поклоны Урашики за старания, однако... сам часто ругал того за использование пространственно-временных практик: якобы много опасных ситуаций происходило. В последнем папа не ошибался, и тут на защиту Ооцуцки-старшего вставала сестрица, твердя, что без брата всех бы отправили на небеса, и была права... Разведчик никогда не гневался на господина Второго за просьбы беречься, и все равно его это порядком раздражало, хоть он не считал, что отец не верит в него, и хотел испытытать себя даже больше Наместников.
Урашики не осторожничал с желаниями, и за это ему расшибали голову.
При поразительном количестве силы они не один —
и не десять — раз с треском костей терпели поражение. Как получилось, что они продолжают проигрывать?.. Избавившись от ненужных эмоций, посвятив себя делу, концовка не поменялась и, вероятно, уже загнала парочку в могилу. Это неправильно и... отчего-то обидно. Множество усилий было положено на добычу чакры, и никаких результатов.
Что они упустили? Чего не достает?
Можно ли сказать, что они, в некотором смысле,
дефективные?
Каждый в его семье презирал неудачи и старался ради улучшения репутации. Сейчас репутация такова: прославленный среди мертвых, крылатая царица, не удержавшая клан, предательница, замахнувшаяся на высшего по рангу, остряк, наконец-то дошутившийся до смерти, и полупринц-пофигист, на данный момент позорящийся без перерывов.
Слышал бы его мысли Урашики, дал бы подзатыльник со словами: «Перестань нагнетать!».
Может быть... Обычно, когда существа не видятся более трех тысяч лет, при встрече не дерутся, а общаются, но такие придурки, как они, не придерживаются этикета: один прикалывается из-за нервов, второй пытается свалить из окружения первого и кидает убийственные взгляды в надежде, что отпугнет ненужное внимание. Момошики практически чуждо сожаление, однако, адекватно не поговорив с братом, он окончательно нарушил свой покой. Рвать и метать Ооцуцки не мог, потому что благоразумнее сохранить энергию для настоящего боя. «Благоразумнее»? — однозначно не про него, но самое время отбросить безрассудство: инопланетянин не в том состоянии, чтобы крушить планеты.
Время разгадывать ребус, находить подсказки, вспоминать ведомости о
дарованном ему Джогане, возродиться и искать способ...
...
добавить томоэ в Риннеган.
Давненько Моши нацелился на развитие глаз в ладонях до Ринне Шарингана, истинного ока богов. Потребуется много сильных чувств:
где теперь их взять? У Урашики почти получилось, ибо он был более оживленным, — Момоши совершенно другой. Кстати, и в критические моменты его Риннеган не менялся. По поводу этого отец говорил, что всему свое время, мол судьба решила, что его тело не готово использовать столь мощные глаза еще и в двойном экземпляре.
Кагуе «повезло»: она родилась с третьим глазом. Сестрице было неимоверно тяжко в освоении. Она имела дурную привычку отказываться от помощи —
и от драгоценных советов папы и мамы — тоже, — предпочитая продвигаться самостоятельно: сама составляла техники, разбиралась в механике, создавала измерения. Провалов и ошибок было предостаточно, однако, если дело доходило до битвы, сестрица была готова. Ей пророчили пост Наместника и звание величайшего из воинов, работающих с материей.
Доля же решила повернуть принцессу спиной к клану. Они потеряли искусного бойца.
Для Ринне Шарингана инопланетянин, возможно, созрел по прошествии тысячелетий. Осталось нагружать глаза. Правда... Сосуд мешает: во внутреннем мире и с обычным Риннеганом не разгуляешься. Досадно.
Момошики в старом облике вытворял удивительные вещи, не боясь рассыпаться от беспрерывного тока силы, а новую оболочку нужно будет тренировать, заодно тестировать и понемногу увеличивать течение чакры Ооцуцки, замещая резервы человеческого ребенка.
Простой захват через привыкание.
Приноровиться к мощи проще техник поглощения. Потребуется стимул к развитию Кармы, и тут не поможет ничего, кроме экстремальной жизни голубоглазого мальчишки. Выходит, что остается набраться терпения. Принц не выносит ожидания: все должно происходить быстро и четко, или Император и Совет сожрут его.
Лишь бы они никого не послали сюда...
Инопланетянин сам не понимал, чего сторонится более:
того, кто выжил на Земле, или тех, кто придет. В принципе, количество соклановцев сильнее охотников за Плодами и воинов из высших эшелонов, которые могут прижать Моши, можно пересчитать на пальцах рук, но нахождение в Сосуде существенно снижает шансы на победу. Безграничное доверие Императора должно выиграть время.
Однако каким образом правитель полагается на сына главного бунтаря и заводилы? Клеймо неповиновения обязано было перейти на троицу его детей, и этого чудом не произошло
до одного случая... Отпрыски Второго-самы исправно служили Ооцуцки и знали: что-то обязательно полетит кубарем. Как говорится, все, что может пойти не так, пойдет не так.
Момошики недовольно вздохнул. Презрение к собственной персоне достало хуже отсутствия полезной информации из внешнего мира и новых деталей «дела». Надо было не сидеть и медитировать пятнадцать часов к ряду, варясь в депрессивных мыслях, а проветриться на прогулке. Чертыхнувшись, принц раскрыл глаза и сразу удивился внезапно наставшей ночи.
Черт... Тут не бывает ночей.
Он нащупал поверхность: не песок и не земля.
Неужто трава? Слух уловил журчащую сзади воду: обернувшись, Момоши увидел маленький водопад. Перед ним опять было большое озеро, которое омывало высокую мраморную дворцовую стену, обросшую уже отцветающей —
значит, начало восьмого месяца** — бело-сиреневой глицинией. Ее тягучий, душистый запах сперва вызвал кашель, но, привыкнув, грудь наполнилась сладостным воздухом. Надоедливые цикады грозились разбудить округу, если здесь кто-нибудь есть, конечно. Слабый теплый ветерок компенсировал вечернюю прохладу, шелестя листьями зеленых деревьев вокруг водоема. Это не то место, где он виделся с Урашики.
Похоже, домедитировался до первого знака, преподнесенного братом на блюдечке.
Или начались глюки...
Ооцуцки поднял взгляд вверх на единственный балкон размером примерно два на два без ограждения, выходящий из стены. Над арочным входом туда красовался герб клана, его окружали звездочки поменьше, дверей не было, что странно.
Проблематично рассмотреть что-либо в темноте даже с Бьякуганом, однако до одури знакомая плотная чакра, струящаяся из силуэта, сидящего там, столкнулась с его энергией и с сохраненной частичкой старшего брата внутри, вызвав повышение давления и сильное напряжение вен вокруг глаз. В последний раз он ощутил эту неистовую чакру тысячи лет назад, всепоглощающую и безумную, чистую и невесомую, несравненную и яркую, — она всегда пугала и восхищала, была равна мощи звезд на пике. Казалось, ничто не способно затушить ее,
и у кого-то получилось...
Твою мать, что Урашики натворил? Почему инопланетянин видит
его? Смотреть уже пытка, и неизвестно, что будет происходить. Он чуть не уронил челюсть, когда из тьмы коридора вышел другой: однорогий мужчина в длинном белом хаори — господин Первый Бозацу-сан.
Теперь потрясение обеспечено. Спасибо милому брату!
Разведчик за годы работы шпионом скопил необъятный архив и передал младшему перед кончиной, поэтому у Моши нет выбора, кроме как исполнить завет. Может быть, их разговор подразумевал найденные ключи... Урашики хотел зарыть топор войны, устроив совместные поиски? Блять, если он обнаружил столько информации, то не делился лишь из-за ссоры?
Его несложно понять: подойди брат к нему на три километра еще пару столетий назад, напоролся бы на кулаки.
Ооцуцки закинул голову к звездному небу и медленно опустил веки, надеясь, что предательское жжение под ними пропадет. Мысли опять перемешались с тягостными воспоминаниями.
Да, проклят...
Почему они были такими невыносимыми подонками?..
После пары минут он пришел в себя.
Время встретиться лицом к лицу с прошлым
и извлечь первый урок.
***
i should know
that you're no good for me
'cause you're hot then you're cold
you're yes then you're no
you're in then you're out
you're up then you're down
you're wrong when it's right
it's black and it's white
we fight, we break up
we kiss, we make up
— Hot’n’Cold - Katy Perry
Никко послала его на заброшенное крыльцо второго этажа в дальнем крыле дворца.
Почему-то поместье друзей было в разы больше, но Первый-сама не жаловался. За огромным дворцом нужен уход, и он почти на сто процентов уверен, что даже такая прекрасная хозяйка, как Никко, не распространяла свое влияние на весь дом. Это заметно хотя бы по тому, что здесь есть тысячелетиями необжитые части замка. Иметь какие-то тайные места, конечно, удобно, однако ему сей факт доставлял бы массу неудобств. К примеру: как они понимают, куда забрели гости? Без Бьякугана из этого адского лабиринта не выбраться. Архитектора сжечь мало.
Мужчина шел по темным коридорам. Шаги отбивались глухим эхом о мраморные стены, увешанные пыльными гобеленами. Эта часть дворца всегда пугала разными шорохами, недостатком света, который проникал только через редкие окошка под самым потолком, цветастые витражи и открытые высокие двери на улицу, встречающиеся время от времени. Ненавязчивый запах старины вперемешку с благоухающими деревьями в саду неподалеку известил о том, что он почти на месте.
Воин завернул за угол, чуть не пнув какую-то древнюю черную вазу, ибо не заметил ее в полумраке, и остановился, через пять метров впереди увидев лазурный свет, разрывающий тьму из открытых дверей справа. Он надеялся, что остался незамеченным.
Наконец-то выглянув из коридора, Шодайме увидел сидящую на краю маленькой террасы без ограждения, на первый взгляд, хрупкую фигуру, сгорбившую покатые плечи, накрытые синим одеялом со звездочками: нежно-голубые длинные взлохмаченные волосы, из которых выходило два подогнутых назад рога, немного сияли при стеклянно-чистом зареве лун, холодная энергия, исходящая от него, заставляла спину покрыться мурашками на пару секунд. Легкие порывы летнего ветерка донесли тихое постукивание четок.
Он думает о чем-то серьезном после боя, раз скрылся тут. Вроде ничего сверхъестественного не случилось, а он нос повесил.
Мужчина еле слышно вздохнул, утихомиривая поток мыслей, и постучал в стену, предупреждая о своем присутствии.
Неожиданно силуэт бесцветно спросил:
— Тебя Никко послала?..
Боги, все он знает...
— Она волнуется.
— Передай, что я извиняюсь, — быстро выдал господин Второй и продолжил звенеть четками. От чего-то его низкий голос звучал так... несчастно.
Не дождавшись реакции пооживленнее, воин устало цокнул языком и подошел к нему:
— Вот сам и передашь.
Напускная строгость заставила товарища поднять глаза: черная склера выделяла таинственное голубоватое мерцание. Опечаленный взор был отведен, как только неясный страх начал лезть наружу.
— Во имя Восьми Богов, что ты тут забыл?.. — сказано было обычным тоном, которым длинноволосый обычно хотел донести желание остаться наедине с собой.
Не дождешься, одиночка хренов.
— Не можешь деактивировать Джоган?
— Какой ты догадливый! Поделишься способом, как понял это? — ленивый, привычно ядовитый сарказм вытащил еще больше беспокойства и подозрений на поверхность.
— Тарине, прекрати, — мужчина опустился рядом, тоже свесив ноги с балкона.
Светлыми ночами отсюда открывался прекрасный вид на покинутый сад, где они когда-то познакомились и впервые подрались. Пытаясь перекрыть трещащих цикад, внизу отдаленно журчал водопад, нарушающий покой небольшого озера, которых в округе было очень много. Охладевшая ночь дышала тревогой и затаенной грустью: все из-за Нидайме-самы,*** имеющего и хорошую, и плохую привычку неумышленно менять погоду вместе с настроением.
Бозацу никогда не показывал, что поддается эмоциям соклановца, не показывал, что хочет пожалеть его, потому что Тарине не выносит, когда к нему относятся, словно к фарфоровой статуэтке на камине. В такие моменты был лишь один способ отвлечь друга и отвлечься самому.
С характерным звоном в руке появилась дымящаяся белая деревянная трубка с резными хаотичными узорами геометрических фигур. Первый окинул оценивающим взглядом коллегу: тот устало буравил даль из-под ресниц, выдавая желание свалить отсюда, поникшие плечи придавали изнуренности, торчащие по сторонам локоны не видели расческу с момента возвращения из другого измерения; после стольких лет все еще было непривычно видеть опущенный острый подбородок; шелковый светло-фиолетовый халат был не запахнут, открывая не самое приятное зрелище — перевязанный выпачканными в крови бинтами живот. Из-за боли он старался дышать мерно, судя по еле вздымающейся рельефной груди, на которой, будто бы вместо ожерелья, красовались черные томоэ, переходящие на спину. Неужели это разбитое создание — сильнейший во Вселенной, надменный и расчетливый господин Второй Наместник?
Шодай сделал первую затяжку и, выпустив пряный дым, решился ощупать почву, заранее понимая, что ситуация паршивая:
— Как себя чувствуешь?
— Хочется кричать, — без колебаний отрешенно приметил другой Ооцуцки.
М-да...
— Так покричи. Кто мешает? — непонимающе нахмурился воин.
Сейчас его и ударить могут.
— Если пришел издеваться, вежливо прошу: уйди, — не отлипая от пейзажа, пробурчал мужчина. Через пару секунд он запылал слабым возмущением: — Фу, и что ты напихал в трубку? Тем более кури свою пресную дрянь в другом месте!
Очевидно, заметив, что Бозацу не обратил внимания на последние слова, вредный Тарине показательно закрыл нос и перевел на него острый взгляд, который невозможно было оставить без ответного. Первый-сама склонил голову в сторону соседа, исподлобья спокойно смотря на насупленного друга, бесцеремонно дунул тому дымом прямо в аккуратный миниатюрный носик и выразительно проговорил:
— Ты мне
не жена, чтобы указывать.
Он пожалеет о сказанном...
Развлечение никто не отменял.
— Столкну тебя вниз, открою портал к Доку, и будешь ей объяснять, почему доставал меня, — в беззаботном тоне ни малейшей угрозы, но в похожих на звезды очах тлел огонек раздражения. — Она-то проучит тебя.
— Я и забыл, что все скорее поверят словам обиженки Тари-чана, — удар ниже пояса, однако подобное не запаливает Нидайме.
— Угадал, милый, — вежливая улыбка-подделка заставила Бозацу отстраниться. — Чего сразу боишься?..
— Ты просто страшный, но окстись: демоны и солнечники поужаснее будут, — оптимистично установил Шодайме и набрал в легкие еще дыма.
—
Оу...
Сильнейший во Вселенной подозрительно притих, прекратив перебирать четки.
— В курсе, что пугаешь?.. — мужчина начал угадывать, откуда прилетит атака.
Второй Наместник отложил четки, медлительно размял шею —
что-то хрустнуло — и оставил голову закинутой назад, закрыв глаза.
Ночью он еще чудеснее, также когда грустен или в несметной ярости. Покой ему совсем не идет. Бозацу считал, что эмоции и нрав следует давить на время битв, однако его драгоценный друг — исключение.
Он, черт возьми, особенный. В отсутствие чувств Тарине не был собой — это нестерпимо. И следить за тем, как тот скептически щурится или дьявольски усмехается, подает вдохновляющий клич, или как на белом лбу с двумя красными точками появляются складки от удивления, он считал подарком Небес в мире нескончаемых бед и войн.
Не каждому выпадает удача встретиться с родственной душой. Да, пусть Тари-чан вполне мог считать по-иному, но Первый был уверен в своих суждениях. Он часто думал о том, что эксцентричный и зловещий Нидайме держится рядом только из-за скуки, и часто корил себя за такие нелепые мысли, так как Второй миллионы раз доказывал обратное. Словно Бозацу не наблюдал отдачи с его стороны...
Пора прекратить накручиваться, либо недоспихолог нападет с неудобными вопросиками.
Опять зазвенели очи, и между пальцев возникли бокалы. Он зажал трубку в зубах, поставил их на мрамор, следом появилась откупоренная бутылка вина. Мужчина налил по четверти и протянул бокал товарищу, до сих пор молчащему в странной позе.
— Долфо буфу тержать?
Царственное замечание Ооцуцки не заставило себя ждать:
— С набитым рто—
— Бефи! — Шодай толкнул его ногой.
Тарине наконец-то открыл глаза, картинно закатив их, и нехотя взял предложенное.
— Терпеть не могу вино, — он скривился, играя с содержимым. Кратко зыркнув на Бозацу, воин ловким движением отобрал у него трубку и, зажмурившись от удовольствия, закурил.
Редкое и дивное зрелище... Сделав несколько затяжек, Нидайме отложил трубку и вернулся в реальный мир.
Господин Первый торжественно поднял свой бокал:
— Во-первых, не нарекай на вино, во-вторых, тост: за мир! — конец фразы вышел каким-то чересчур радостным — не в его стиле.
Ладно, сойдет.
— Мы столько пили за этот твой «мир», что пропили его... — безучастно проворчал Тари.
— Захлопнись и пей!
Бозацу быстро опрокинул вино в себя: оно приятно обожгло горло.
Второй-сама еще пару мгновений внимательно косился на мерцающий багровый свет в стекле, подтянул левую ногу к груди, согнув ее, игнорируя боль в животе от движения, и начал с непроницаемым выражением неспешно потягивать алкоголь.
— Неужели бутылка для особых случаев? —
о, ехидничает, значит, настроение улучшается. Нидайме был прав: он достал «
не гадость специально для посиделок с придирчивым болваном». — Каков повод: победа или... что-то исключительное?
А, точно... Зайдем из далека, дабы не испортить сюрприз.
— Знаешь, когда существа становятся жертвами неконтролируемого химического процесса... — мужчину на секунду отвлек каменный взор Джогана, однако он продолжил: — Они влюбляются, и получаются удивительные вещи. К примеру, ты, недотепа и законченный псих, и роскошная принцесса Никко. Она трижды отказала в замужестве, потому что у тебя в голове свистел ветер, но химия сделала свое дело. Конечно, если бы я не научил тебя искусству общения, ты бы сейчас не попал на лекцию.
— Боги, бедные дети — как выносят такого нудного отца? — будто пропустив речь мимо ушей, саркастично поинтересовался воин.
Бозацу сдержал улыбку, так как разговор максимально важный... и потому они бухают.
Ой, все же из-за шатких нервов товарища. Шодай долил обоим еще вина и уверенно молвил:
— Никко-химе болеет тобой.
Бледные губы Тарине дернулись в нежной полуулыбке.
— Я тоже безмерно люблю ее, однако не хочу, чтобы она видела меня...
таким. Мало того: беременных нельзя беспокоить, — стыдливо отведя взгляд, он тихо признался: — Я даже еще не сказал ей, что вернулся в Столицу...
Мужчину это не удивило. Расписывать в красках женщине в положении о том, как тебя столкнули в овраг на штыри, нетактично и жестоко — трудно было замотаться в три слоя кимоно и хаори, скрыв травмы, и встретиться? Никко не из чувствительных дам: кровь и кишки не испугают и беременную. Принцессу только потревожило бы моральное состояние мужа.
— Ты бережешь ее, понимаю. Но... разве быть мужем и женой не включает в себя дружбу? А при дружбе можно и даже нужно показывать слабости и доверять друг другу. У нее может создаться ложное впечатление. И ты же ненавидишь заставлять ее волноваться — почему отстраняешься?
— Ты не поймешь...
— Я и не пойму твои заскоки? — Бозацу хмыкнул и сделал глоток. — Точно крыша не едет?
— Едет и давно...
Снова ему плохо. Самокритичность добивает.
Господин Первый ошибся, решив пойти долгим путем.
Далее он усиленно думал над способом поведать товарищу
кое-что минут пять, и, когда вновь посмотрел на Нидайме, тот
глядел в самую душу своими теплыми, чуть грустными, золотистыми глазами, подобными солнечным дискам. Вот он — настоящий Тарине, живой и успокаивающий одним присутствием.
Нашел силы переключиться на Бьякуган? Ха, молодец.
На сей раз обошлось без отрезвляющей пощечины.
Наместники испытующе изучали друг друга взглядами до тех пор, пока Шодай не сдался, — второй воин...
слишком.
Он просто «слишком». Не
слишком чарующий, не
слишком непостижимый, не
слишком покоряющий. Слишком Тарине Ооцуцки с самыми прекрасными то огненными, то ледяными очами. Его нужно хранить в качестве идеала клана и, вообще, высшей формы жизни.
Именно застеклить и хранить.
— Та-а-ак, к чему клонишь?..
Нежданная робость должна скручивать Первого, а не его друга.
— Ты... — Бозацу запнулся и для смелости долил себе вина. —
Ты теперь тоже отец.
Громко жлекающий напиток мужчина подавился.
— Шутка не принимается! — откашлявшись, обиделся он. — Две недели — я считал!
— Плохо считал! К вам с Никко прибавилась маленькая принцесса, представляешь? — крепкие напитки не веселят его более прекрасных новостей, а если все вместе, то шикарно! Шодайме выпала честь сообщить раньше всех. Он мечтал об этом долгие годы и получил возможность лицезреть реакцию товарища.
Тари застыл, направив сощуренные глаза в озеро, угрюмо высчитывая срок.
Бозацу с наслаждением улавливал изменения: постепенное распрямление плечей из-за стремительно растущего напряжения, блестящий взор, полный неопределенности и мелькающей гордости.
— Я...
— Ты родитель, — повторил Первый-сама.
Бокал Нидайме был поставлен на камень. Он что... растерялся?
Расплывшись в счастливой, мягкой улыбке, однорогий мужчина покачал головой и, убрав свое вино, приглашающе развел руки в стороны. Тарине молнией налетел на Ооцуцки с крепкими объятиями.
— Боги, спасибо, спасибо, спасибо!!! — во все горло восклицал он в небо, комкая белое хаори с узорами желтых цветов. — Свершилось! Спасибо, спасибо, спасибо! — дрожащим голосом беспорядочно тараторил воин.
Шодай поднял ноги на балкон и устроился на коленях, посадив друга ровно, чтобы рана не разболелась.
Коллега несколько минут благодарил чуть ли не всех Богов: и Ооцуцки, и других народов, порой стискивая его в кольце рук так, что дышать становилось трудно. Господин Второй очень ответственный, поэтому Бозацу не будет учить его родительским премудростям, — с чутьем правильного у Тарине нет проблем.
— Платочек нужен?.. — вышло больше насмешливо, чем учтиво.
— Ох, да пошел ты! — сквозь смешок слабо ругнулся мужчина и устроил подбородок у него на плече.
— Я премного рад за вас... — тускло обронил Первый.
От чего-то в груди сердце теснило недоброе предчувствие...
Его друг до недавнего периода страдал точно за всех членов клана из-за божественной силы, и Шодайме ничего не мог поделать. Сейчас длинноволосый загружен делами войны, и к этому добавится семья, а он будет убиваться, если не сможет уделять ей должного внимания, ибо когда-то поклялся быть опорой для будущей родни.
Гибель кого-то усугубит обстановку. Бозацу знал, какой это кошмар, так как у него из пятерых детей осталось лишь двое, и не желал испытать подобное кому-либо, тем более самому близкому существу.
Время не повернуть вспять насовсем — придется обнажать клинки и биться за родственников...
Хотелось сказать что-нибудь. Он решил быть искренним, потому что в такие
личные моменты Нидайме лучше воспринимал серьезное, однако вязкий ком в горле остановил слова. Пальцы сжали ткань халата, впиваясь тому в выпирающие лопатки, и Бозацу рефлекторно зарылся носом в изгиб жилистой шеи в попытке заглушить бурное сердцебиение.
—
Все будет хорошо... Обещаю, — нежный хрипловатый шепот расколол щемящее беспокойство.
Чертов волшебник.
Первый бережно отстранил друга за плечи и, не поднимая взора, тихо сказал:
— Ты
чудо.
— А ты не тревожься за меня. Не забывай, кто сидит пред тобой, — Тарине очаровательно подмигнул и спрыгнул с балкона.
Шодайме-сама посмотрел вниз: девять метров свободного падения в воду, но мужчина застыл прямо над гладью в позе журавля.
— Артист, — фыркнул воин и прыгнул за ним.
Соклановец неторопливой походкой направился к суше по сверкающей от прозрачного света лун дорожке, словно усланной специально для него. Бозацу даже невольно залюбовался пышно вьющимися, будто в невесомости, густыми волосами — такое происходило из-за льющейся через край чакры.
— Хм-м-м, — задумчиво протянул Второй и, взявшись за подбородок, сосредоточенно уставился на траву. — Девочки любят цветы.
— Знаю, что ты гений, но не настолько же, — бросил шпильку Ооцуцки, засунув ладони в карманы свободных черных штанов.
Сильнейший во Вселенной выставил руки вперед, и из земли начали вылезать стебельки.
Пока подарочные цветочки прорастали, Бозацу спросил:
— Как назовете?
Ему ответили, не отвлекаясь:
— Склоняюсь к вариантам Аменоминакануши и—
Нидайме не успел закончить, ибо Первый разразился смехом:
— Чем ударился? Это Амено-хрен-знает-что не подойдет принцессе! Почему тебе родители выбрали нормальное имя, а ты... Дурак ты! Не мог придумать ничего круче имени одного из Создателей?
Глубоко вздохнув, друг сделал маленький поклон:
— Господин великий знаток, как Вам Мияцукомаро? — со всей высокопарностью задал вопрос он.
— Херня, — решительная оценка Бозацу заставила товарища кисло хмуриться.
— Говорит существо, назвавшее дочек Индрани и Вайшнави! И это еще не самые ржачные примеры: единственному сыну впаять «Ишшики». Что оно, вообще, значит? О чем вы с Доку думали?****
— Кудо выбирала, а я не возражал. Дальше?
Тари, наверное, еще раз десять картинно закатил очи, наблюдая за хохочущим коллегой, и потом все же решил полностью посвятить себя букету.
— Никогда не понимал страсть вашей семейки к Природным Трансформациям, — пробубнил себе под нос Шодай.
— Не все обладают способностью поглощать техники. Вдобавок это красиво и эффектно.
— Ой, эффектный ты наш! Ботаником заделался?
У Второго опять потемнела склера и вспыхнули глаза.
Страшно, когда такое происходит... Он внимательно посмотрел куда-то в сторону, попросив:
— Достань вакидзаси, пожалуйста.
— Ты задолбал исследовать чужие измерения, — дар Тарине частенько выводил из себя и заставлял краснеть. — Мое личное дело, что там хранится!
— М-м-м, так я и не лезу, — задор Нидайме немного напугал мужчину:
он явно видит то, что не должен. — И ленты тоже достань.
Сплошное наказание, а не существо.
— Да-да, я тоже люблю тебя, Бозацу, только ты вечно забываешь, что я и мысли читаю. Даже не контролируя это.
Как он может настолько беспечно и без малейшего стеснения высказывать подобные вещи?
— Нормально, однако не советую. Попадешь в немилость Нефритового.
— Сейчас вручную будешь ромашки срывать, огородник, — убедительным холодным тоном пригрозил воин.
— Деревенщина, это — хри-зан-те-мы, — озорно зыркнув на коллегу, по слогам разъяснил Ооцуцки.
Спорить с ним нет смысла, так что игнорировать — лучший выход.
У Первого в руках появились разноцветные ленты и стальной вакидзаси, и он вручил их любующемуся шикарной работой Тарине: перед ним распустилось примерно пятьдесят больших розово-желтых хризантем.
Великолепно.
Шодайме-сама присвистнул:
— Она оценит.
Его товарищ невинно пожал плечами:
— Скорее всего, даст по голове.
— Можно уже лед готовить? — явная насмешка Бозацу вызвала очередное закатывание глаз.
Нидайме аккуратно срезал цветочки, и через несколько минут собрался огромный пестрый букет. Мужчина утер пот со лба и кивнул на извинительный презент:
— Прелестно. Тебе нравится?
— Отличное орудие для битвы: прочные, гибкие стебли, отвлекающий запах и цвета, — вполне серьезно молвил воин. — Напишу в летописи, что ты героически погиб из-за чертового подарка. Хоронить будем со всеми почестями.
Тарине устрашающе вперился Джоганом в Бозацу, чуть склонив голову набок: похоже, цветочная смерть будет у него, если не замолчит.
Друг был где-то на пять сантиметров ниже и имел привычку вставать на носки, дабы казаться выше, как произошло и сейчас. Первый-сама просто взял и опустил его за плечи. Тот не отводил всепроникающих, пытливых глаз, но это не помешало другому Ооцуцки, как ни в чем не бывало, начать осторожно перевязывать Второму Наместнику пояс халата, чтобы не задеть раны. Под тяжелым взором, естественно, было некомфортно, однако за тысячелетия знакомства он привык к глубоким говорящим очам... и никак не к опасным выходкам.
— Можно без бантиков?.. — нетерпеливо вскинулся длинноволосый. — Ты мне как матушка.
Послушай Тари-чана и сделай наоборот. Желательно, дабы проучить его.
Шодайме остановился. Лучше подумать дважды, ведь сильнейший способен завалить ударом мизинца...
Не важно. Мужчина закончил петельку и резко затянул бант, заставив товарища сдавленно взвизгнуть.
— Какого хера?! — опешивший Нидайме отступил назад, схватившись за живот.
— Тест на притворство. Ты реально ранен?
— Сдурел? — рассерженно прохрипел он. — Мне желудок чуть не вырвали, а ты «тестируешь»!
— Извини...
Бозацу не ожидал, что регенерация замедлится. Почему рана не затянулась за пару часов? Тарине отлично переносил любые травмы: что не так со вчерашним боем?
Неужели...
...исполнение мощных техник губит его?
Твою мать, нужно убедить этого недотепу беречься. Теперь он боится за него больше Никко-химе. Второй-сама привык выкладываться на полную, пусть и не жаловал долгие баталии, но самое время
прекратить.
А друг не мог угомониться:
— Зачем ты?..
— Чтоб бант красивый был. И жена не заметила, —
ага, очевидная вещь.
Тари поднял букет, и из охапки цветов прозвучало:
— Если она пронюхает, кто делает банты, скрывать придется не бинты.
Мужчина расплылся в предвкушающей улыбке. Да Никко не будет никого убивать!
Наверное... Эта невероятная женщина такая же непредсказуемая, как муж, — идеальная парочка.
— Пошли уже!
***
Этого всего не может быть. Этого всего не может быть. Этого всего просто не может быть!
С каждой секундой разговора Момошики все более понимал,
где и когда он находится.
Украденные воспоминания привели его в пятнадцатое число восьмого месяца много-много лет назад. Воспоминания отца и Бозацу-сана, когда-то считанные сестрицей, а та отдала их Урашики.
Либо брат сам забрал.
Они тут еще совсем зеленые: нет стального блеска в веселых очах, чрезмерно саркастичных реплик, много искренности и мягкости; из одного вида папы сочилось меньше горячей дерзости, и глухая грусть, которую наблюдал его младший сын, окончательно разрушила образ несгибаемого воина; Шодайме, вероятно, не менял принципов с течением времени: всегда рядом с папой и на его стороне.
Господин Первый Наместник представлял интересы клана в Совете и выполнял всю работу Нефритового Императора. Не удивительно, что мудрый, педантичный, умеющий слушать Бозацу-сан стал прочной опорой для нервозного, беспокойного Тарине. Конечно, Моши никогда не показывал, что знает об оборотной стороне монеты... Отец старался вести себя идеально: никаких ошибок и лезущей наружу вспыльчивости — пусть кажется тем, кем хочет.
Наверное, дети так и не узнали сути родителя, однако Кагуя, Урашики и он видели
разное: гневное рычание, жесткие угрозы, ледяное спокойствие в бархатном голосе, едкое презрение в сторону высших чинов, иногда и громовые крики —
Нидайме зачастую сравнивали именно с грозой из-за традиции появляться буквально как гром среди ясного неба.
Принц встрепенутся от нахлынувшего из памяти духа рокового дня. Глава Ооцуцки тогда мирно посочувствовал:
«Они останутся живы в наших воспоминаниях»
Момоши не допускал, что когда-либо согласится с ним, но старший брат воплотил вроде бы лживые слова
в реальность: вот папа растит цветы для мамы, а Бозацу-сан ругает его... Жаль, что инопланетянин застал мало подобных светлых ситуаций.
Кулаки самопроизвольно сжались до боли в костяшках и Риннеганах. Хотелось окликнуть их, сказать что-то или бросить насмешливый комментарий,
однако это — иллюзия, всего лишь сон, граничащий с ужасным настоящим. В разгоряченной голове стоял лишь один вопрос: зачем Урашики начал с этого? С того, что рассорило их, мол гляди, какое сокровище пропало.
В груди невыносимо щемило старой скорбью, которую брат зачем-то вырвал из черной глубины, отлично зная, что его обожаемый Момо-чан ненавидел чувства, особенно душевную боль. Делать из слабости силу он не умел и не хотел уметь — лишняя трата времени, однако Урашики хочет
научить и помочь все исправить.
Боги, из него будто выковыривали все прежнее. Опустевшее сердце под миловидным покровом в очередной раз пробивало ребра. Ооцуцки по-настоящему выворачивало наизнанку — хуже пыток. Единственное, чего он хотел, — исчезнуть, ибо, если заметят, точно сойдет с ума.
И это
случилось.
В него воткнулся цепкий, сосредоточенный взгляд папы — тело в секунду онемело из-за вопросительного укора. Джоган гипнотизировал, останавливал мысли и кровь в жилах. Вроде смотрит и на него, и мимо.
Момошики уперто вперился в ответ, прокручивая мантру о фальшивости происходящего.
Ты — видение. Не более.
Не заглушив безмолвную боязнь этих глаз,
которых он, блять, уже не помнил, принц упал на колени, плюхнувшись ладонями в воду.
Его сломали. Опять. Определенно. Раньше казалось, что уже нечего, а на самом деле, запихнутые в дальний угол образы воскресли вместе с новым оружием в руках — забытыми эмоциями. И никто не подойдет и не скажет, что все пройдет, — с недавнего времени он
правда один. Неужели и до конца дней своих таким останется?..
Момоши не хочет умирать, не хочет одиночества.
Поздно. Глупо. Все вокруг уничтожено им же.
Он стиснул гладкие подводные камни пальцами, разглядывая размытую картину в попытке на чем-то сконцентрироваться.
Главное дышать и не думать о смерти. Тело прошила мелкая дрожь, грудная клетка наполнилась свинцом, заставляя терять контроль: недостаток кислорода отрывал от удерживающего его тут ветерка, прохладной воды и покалывающей травы под босыми ногами.
Нужно держаться за настоящее. Он не имеет права сдаваться. Пощады не будет, помощи — тоже.
Просидев в согнутом состоянии
вечность, принц поднял голову: они до сих пор копошились с цветами. Момошики отшатнулся: Бозацу-сан обернулся в его сторону, одарив кратким любопытным взором ярко-желтых очей с восемью черными остриями внутри, сужающимися ближе к зрачку. Ооцуцки прислушался к окружению, вглядываясь в те глаза: со спины била чакра, генерируемая ими.
Почему сзади, если Первый-сама перед ним?.. Может, сбой в сенсорике? Инопланетянин обернулся и...
Окружение резко сменилось.
Моши чуть не приложился лбом о камень и, вовремя отреагировав, выставил руки вперед. Очнувшись, он заметил абсолютно темное небо, словно купол залили смолой. Тут отсутствовал источник света, однако, на удивление, все было видно. То, обо что Момошики собирался удариться, примерно два с половиной метра в высоту и метр в ширину четкой прямоугольной формы. Момошики отошел и понял, что это спинка трона.
Стоп... Принц тряхнул головой, отгоняя, твою мать, мысль о
невозможном, и выглянул из-за него.
Хм, почему «невозможном», если возможном?
В круг было выставлено шесть таких же каменных тронов, и на каждом красовался вырезанный символ Ринне Шарингана.
Он не думал, что когда-либо вернется сюда...
В зал собрания Шестерки охотников либо точную его копию. Энергетический след от глаза привел сюда...
Гениальный ход, Урашики.
За столько лет он изменился, обветшав, и, очевидно, долго пустовал, судя по трещинам на высоких колоннах вокруг. Это место связывало многих известных соклановцев, в том числе, существ из молодого поколения.
На троне с неофициальным символом его семьи, скрестив ноги и упершись локтем в подлокотник, сидел...
человек? А он здесь как оказался? Ключ к тайному измерению не мог попасть к простым смертным.
И каким образом низшее создание — источник такой мощной, давящей чакры?.. Похоже на вранье, однако наличие знакомой некомфортной энергии вводило в ступор. Среди людишек наверняка нет впечатляющих экземпляров, но этот...
...был ужасно схож с бывшим коллегой, который предположительно давно сгнил в неизвестной могиле, и сейчас он будто бы вновь ждет опаздывающих, всем видом показывая, что ему скучно, что лучше бы потратил время на более полезные вещи, но, на самом деле, с ответственностью подходил к данной ему власти. Он не носил масок, в отличие от Момошики, а просто не нарочно давал ложное впечатление из-за недальновидности существ и потому пугал — не угадаешь, что скажет или сделает, — прочитать его означало выиграть время подумать, куда ударить. Собранность и холодный расчет, практически нерушимое спокойствие, негромкий, захватывающий внимание тон, аристократические манеры —
даже движения — создавали в нем идеального Ооцуцки, который должен был занять пост Первого Наместника после Бозацу-сана, но не повезло.
— Каково смотреть на меня, понимая, что я фактически убью ее?
— Драматизируешь. Это долг, так что... я равнодушен.
— Всегда удивлялся вашим с Урашики различиям.
— Он дал другой ответ?..
— Да.
Признаться честно, Момошики сковало изумлением и даже ностальгией, разглядывая мужчину в темно-синем плаще: вытянутое бледное скуластое лицо, выделяющее черные глаза-бусины, под правым была татуировка какого-то знака, выбритая голова, на которой осталась лишь вороная прядь посередине, затянутая в высокий хвост, и черный ромб на подбородке.
Печать Кармы?
Желудок неприятно скрутило от удивления: только сейчас он заметил ту ниточку, раннее проведенную к голубоглазому мальчишке. На самом деле, струна привязана к Моши. Все это время его притягивало сюда — к знакомому незнакомцу.
Как и почему он здесь? Или обознался? Боги, принц уже совсем ничего не понимает — перебор впечатлений и новой информации.
Момоши сделал маленький неуверенный шаг к мужчине, на грани слышимости прошептав:
—
И-ишшики?..
Тот как будто заметил постороннего и не спеша перевел на него взор,
безразлично внушающий превосходство.
Через секунду шокированный инопланетянин вновь пялился на себя в озере, а правый глаз горел голубоватым огнем, вокруг залитым тьмой.
— Будь осторожнее: эти голубые глаза, в конце концов, лишат тебя всего!
Услышав раскаты собственного голоса, он хотел было ударить по воде и развеять сон, но следующая реплика остановила его:
— И не отрекайся от Джогана!
Моши начал завороженно всматриваться в
оружие, все глубже и глубже падая в свет звезды в глазу.
—
Я должен вернуться туда, откуда все началось, — решительно повторил он инструкцию. — И ты вернул меня, однако... это еще не то, а... — принц поднялся на ноги: Наместники куда-то исчезли. — Маленькая частичка.
Любимый свежий воздух затопил жгущие легкие долгожданным наслаждением, и... с падением чего-то тяжелого на дно груди затряслись руки. Момоши до боли стиснул зубы и зажмурился, закрывая очи ладонями, дабы не видеть этого всего. Горло ободрал яростный, отчаянный крик:
— Почему я?! —
вдох, бессилие. — Почему я?.. — слабо слетело с уст. Словно по щелчку, Ооцуцки захлестнула новая волна гнева, и он что есть мочи проорал: — Почему я?! Почему не кто-то другой, а именно я?! Почему ты врал мне?! — м-да, конечно... Вызвериться на иллюзию — интеллектуально, сука.
А, похер! Это повод продолжить. — Ты мог переиграть все, а не заставлять нас страдать!
Момошики согнулся напополам, пытаясь спокойно дышать.
Черт, что с ним происходит? Какого ему так хреново? Казалось, что смерть опять морозно дышит в затылок и сердце вот-вот то ли остановится, то ли выпрыгнет из груди.
Он не может быть жив. И сильнейших забирает смерть. Брат специально дал ложную надежду, чтобы Момоши было, за что биться, — стимул для беспринципного.
Нет.
Урашики не умел лгать ему, а папа —
да.
«Со мной все хорошо»
Бозацу-сан твердил противоположное: отцу было плохо
постоянно. Каждый день, каждый час, секунду. Настоящий мученик клана.
Как это — жизнь в негаснущей боли? Предстоит понять.
***
Боруто вскочил с кровати в холодном поту.
Что произошло?
Вроде стандартно снился
тот разговор, а состояние, будто после боя. Лег отдохнуть называется... Узумаки откровенно заколебало незнание происходящего с ним. Сюрпризы по типу внезапно набрасывающейся усталости, кошмаров и странного чувства чужого присутствия лишь разжигали интерес. К чему? Сам до конца не понял.
Сонный взгляд случайно упал на раскрытую правую ладонь на белом одеяле, замотанную бинтами. Она иногда чесалась, но не как в гипсе при переломе, а изнутри. Довольно странное ощущение.
Что-то недовольно пробурчав, юноша повернул голову, чтобы посмотреть время, и в мониторе компьютера отразился тусклый свет.
Неужели снова?!
Сын Седьмого кинулся к столу и достал из него зеркальце: сияние «проблемного» глаза послужило загадочным приветствием Боруто, находящегося по
ту сторону.
Это отражение...
вообще, он?
