Кратосархат

Небольшой отряд из девяти человек топчется у массивных ворот крепостной стены. Они готовятся выдвинуться в глубины Синего леса навстречу неминуемой и абсолютно бессмысленной смерти. В других обстоятельствах я бы такое рвение даже поддержал. Бессмысленная смерть — мое любимое времяпрепровождение. Но в данном случае никто из отряда умирать не хочет, и это является камнем преткновения. Будь эта компания сплошь из любителей смерти, и я бы встал в их ряды и гордо повел их за собой. Но когда люди отправляются на смерть, желая обратного, это кощунство. Четыре пратуса, три модрэса и два агафэса. Агафэсы, в отличие от представителей других рас, подписываются на сие сомнительное приключение не для того, чтобы кому-то что-то доказать, и даже не забавы ради, как сделал бы я. Они стремятся оказать поддержку. Святоши вы мои ненаглядные. Сами-то понимаете, что делаете? Поддержка в смерти, не смешно ли? Помрем рядом с вами, чтобы никому не было обидно? Боги, какая глупость. Ваша жажда всеобщего примирения — это нечто. Нечто немыслимо тупое. Боевые соколы агафэсов сидят на плечах хозяев, слегка царапая острыми когтями кожаные наплечники. В случае, если отряд окажется на краю гибели, с помощью птиц бедолаги передадут нам добытую информацию или попросят о помощи. Но на второе я не рассчитываю. Да и в первое верится с большим трудом. Единственное, что мы узнаем по прилете соколов, это то, что все мертвы. А это и без птичек ясно уже сейчас. С таким же успехом воины могли бы сесть в кружок и совершить групповое самоубийство. Я думал предложить им подобное развлечение, и даже сам бы с удовольствием в этом поучаствовал, но, боюсь, мою мрачную шутку по достоинству не оценят. Лишь разозлятся на меня больше прежнего. А я все еще надеюсь, что у кого-то из присутствующих проснется глас разума, который подтолкнет их попросить у меня помощи. Собственно, именно по этой причине я и наблюдаю за отрядом «мертвецов», удобно примостившись у одной из обледенелых стен крепости. Нацепив на себя равнодушный вид, не свожу взгляда с собравшихся людей, намеренно мозоля им глаза. Подумайте, глупцы, на что вы идете из-за непомерно раздутого эго?! Гордость действительно стоит подобных жертв? — Решили проводить нас в добрый путь? Поворачиваю голову к уже знакомой мне модрэс. Она, как и ее соплеменницы в отряде, переодета в походные латы. Они легче. — Вы идете с ними? — удивляюсь я. — Не делайте этого. Это чистое самоубийство! — заявляю я с жаром. От деланого равнодушия не остается и следа. Я только нашел среди модрэсов адекватного человека и не хочу так скоро его терять! — Это мой долг, — улыбается мне женщина, поправляя ремни, стягивающие ее живот. — К черту долг! — огрызаюсь я. — Откажитесь! Вы здесь ни при чем! Если этим тупицам так хочется поскорее перекочевать в мир иной, это их выбор. Но почему вы? — недоумеваю я. — Вы же прекрасно понимаете, почему этот отряд идет в Синий лес. Плевать они хотели на общее благополучие! У них ни плана, ни цели. Одна лишь дурь! Ими движет слепая гордость, которую я посмел задеть. Поставил их всесилие под очевидный вопрос, и теперь они хотят доказать, что тоже чего-то стоят. Вот только доказывать мне это не надо! Я прекрасно знаю, как ценен каждый из присутствующих, насколько бы он меня ни раздражал и как бы ни разнились наши взгляды на те или иные ситуации. И уж тем более я не желаю кому бы то ни было погибнуть в погоне за бесполезным признанием! Мы все здесь не для того, чтобы мериться силами! Наш сбор — вынужденная мера! Вопрос выживания не только людей в этой крепости, но целых народов! Наплюйте на приказ и никуда не идите! — вываливаю я на модрэс все свое недовольство сложившейся ситуацией. Она спокойно выслушивает меня, не прерывая. И лишь когда я замолкаю, тихо произносит: — Я сама проявила инициативу и записалась в этот отряд, — признается она. — Зачем?! — восклицаю я, наверное, громче, чем следовало. — Потому что мне не все равно. Вы верно отметили, ими движут не благородные порывы. Их глаза застилает гнев. Разум — уязвленная гордость. И именно это не позволит им вовремя среагировать на опасность. Им нужен человек, отрешенный от подобных страстей. — С ними идут агафэсы! — киваю я на отряд. — Агафэсы — дипломаты, — качает модрэс головой. — Они могут притушить общее напряжение, но ни пратусам, ни модрэсам уважения они не внушают. Да и воители из них, скажем прямо… — женщина не договаривает, лишь дарит мне усталую улыбку. — Я постараюсь сделать все для того, чтобы эта бесполезная вылазка оказалась не столь бесполезной, — обещает она. — Но если она все же окажется таковой, теперь я спокойна, — продолжает модрэс и, поймав мой недоуменный взгляд, поясняет: — Я рада, что вы все это мне сказали, лишний раз подтвердив, что на вас можно положиться. Если даже я умру, останется как минимум один человек, который сделает все для того, чтобы оградить мою семью от опасности, — с этими словами она шагает в сторону отряда. — Постойте, — окликаю я ее. — Могу я хотя бы узнать ваше имя? — зачем-то прошу я. Женщина оборачивается ко мне и вновь улыбается: — Это уже неважно. К горлу подкатывает ком. Хоть она и говорит, что всеми силами постарается помочь отряду выжить, прямо сейчас что это, если не прощание? Она точно знает, что все погибнут. И кто тому виной? Модрэс, напавшая на Парца? Равнодушные, решившие закрыть глаза на произошедшее? Я, вставший на защиту друга? Клысц, поддержавший бредовую задумку выйти в Синий лес? Виноват по-своему каждый. Но, как результат, погибнут люди, которые никаким боком не относятся ни к одной из перечисленных ошибок. Клысц подходит к отряду с напутственной речью. Вещает про доблесть. Храбрость. Про то, какое значение их решимость имеет для всех в крепости. Слушать тошно. Сегодня днем я почти сорок минут потратил на тщетные попытки уверить Клысца в том, что если разведка действительно так необходима, то отправлять надо меня и только меня. Но глава агафэсов оставался непреклонен. — Дело здесь не в жизни и смерти. И даже не в разведке, — заявил он. — Сплошная политика. — Дерьмовая политика, если из-за нее гибнут люди, — парировал я. — А другой она и не бывает, — даже не попытался спорить Клысц. — Политика всегда уносит жизни. Даже если и так… Я не могу смириться с этим просто потому, что это считается нормальным! Отряд выходит за стену, а я смотрю в спины воителей, пытаясь запечатлеть в памяти этот момент. Прощаюсь с ними. Пусть с некоторыми из них мы не знакомы и не близки, все равно очень странно разглядывать человека, точно зная, что видишь ты его в последний раз и совсем скоро он покинет этот мир. Отряд исчезает за синими стволами, а ворота крепостной стены наглухо запираются. Клысц с парой сопровождающих направляется в одну из башен, а я остаюсь у ворот. Сегодня я в патруле, поэтому уходить нет смысла. Оскорблённые до глубины души модрэсы и пратусы теперь отказываются идти со мной в дозор, так что команда, в которую я вхожу, состоит сплошь из кратосов и агафэсов. И я был бы этому только рад, если бы не одно НО. — О, я, конечно, хотел провести с тобой ночь, но не предполагал, что возможность выдастся так скоро! — знакомый голос, дающий понять, что ночка будет той ещё. Кратос в маске из черепа черного тигра движется в мою сторону. А я-то думал, что день не сможет стать хуже. Делаю вид, будто не слышу его. И не вижу. — Разве не забавно наблюдать за тем, как по твоей милости целый отряд неприятелей уходит на верную смерть? — протягивает Соэр, улыбаясь и в очередной раз подтверждая, что неприятные типы найдутся в любой расе. Даже в такой принципиальной, как кратосы. Молчу. Оставь меня в покое. — Но ты не выглядишь счастливым, — продолжает разговор Соэр, не смущаясь того, с каким усилием я игнорирую его присутствие. — Неужели тебя мучает совесть? — кратос изображает удивление. — Впрочем, что за глупости я говорю. Нэкрэсы и совесть — это даже звучит странно. Наверное, все дело в твоем скверном характере. Это мой характер скверный? На себя посмотри! — Чем обычно занимаешься в свободное время? — не дождавшись ответа, продолжает дурацкий диалог Соэр. Убиваю себя. Как тебе такой ответ? — Читаю, — бросаю я на автомате. Раз игнорирование кратоса результата не приносит, быть может, лаконичные ответы, ведущие к скучному разговору, окажутся эффективнее? — Что читаешь? Твое завещание. — Книги. — Какие? — следует новый вопрос. Какие-какие… Бумажные. — Тебе какое дело? — метод сухих ответов также оказывается неэффективным. Соэр явно намерен забрасывать меня дурацкими вопросами до рассвета. — Никакого. Но обычно люди любят поболтать о себе, — ухмыляется кратос, не утруждаясь попытками уверить меня, будто бы мои ответы действительно имеют для него хоть какое-то значение. — А как выговорятся, так спешат благодарить, — выдыхает он. Я точно знаю, о какой благодарности идёт речь. Меня сейчас стошнит. — То есть ты признаешь, что вся эта пустая болтовня — лишь поползновение втереться в доверие и получить личную выгоду? — морщусь я. — Верно, — кивает Соэр без смущения. — Но с тобой, как погляжу, такая стратегия не сработает, — наигранно вздыхает он. — Так что не буду ходить вокруг да около. Спрошу прямо: как насчёт взаимовыгодного союза? Как насчёт того, чтобы никогда со мной не разговаривать? — Взаимовыгодным он априори быть не может, потому что мне от тебя ничего не надо, — кидаю я холодно и неожиданно вздрагиваю. Причина тому — тихий рык, что раздается за спиной кратоса. Соэр его не слышит. Я же наклоняю голову и вижу Пшёнку. Шакал, оставаясь от нас на значительном расстоянии, тихо скалится. Зверь несколько дней старательно меня избегал, а завидев издалека, сразу убегал. Но сейчас он идет наперерез обиде и воскрешенному недоверию, потому что ему кажется, что Соэр для меня — угроза. А я, пусть и нерадивый друг, но все же имею для него значение. Мне бы напрячься сильнее прежнего, ведь я получаю яркое подтверждение тому, что Соэр — тот еще скользкий тип. Но любые подозрения заглушает счастье от того, что Пшёнка вопреки всему готов прийти мне на помощь. Это многого стоит. Я едва заметно подзываю шакала ближе к себе, но тот еще не до конца простил меня. Он издает что-то вроде возмущённого тявканья, давая понять, что между нами еще не воцарились мир и покой, а затем вновь издает рык, адресованный Соэру. — Разве? — кратос, не подозревая о духе за спиной, не столько спрашивает, сколько пытается навести меня на мысль о том, что я в своих рассуждениях не прав. — Разве, — киваю я и перемещаюсь поближе к воротам, чтобы продемонстрировать нежелание продолжать разговор. А сам еле сдерживаю улыбку, радуясь возвращению Пшёнки. Начинают подтягиваться агафэсы и другие кратосы. Смена патрулей произойдет совсем скоро. — Ну, а как же элементарные плотские утехи? — не отстает Соэр несмотря ни на что. Даже наличие случайных слушателей не охлаждает его пыл. Меня прошибает пот. Ненавижу, когда в отношении меня затрагивают эту тему. — Агафэсам слишком важна внешность. Никто из них не захочет лечь в одну постель с одноглазым, исполосованным шрамами нэкрэсом. …А так хотелось. — С модрэсами если раньше шанс и был, то теперь безвозвратно потерян. …Какая жалость. — Пратусы за традиционные взаимоотношения готовы умереть. …Потеря потерь. — И остаёмся только мы. Кратосы, — разводит Соэр руками с таким видом, будто он мой первый и последний шанс. — А среди кратосов Свободных не так много. Ещё меньше тех, кто доверился бы тебе. — Но ты, конечно, из этого маленького процента? — хмурюсь я. — О чем и говорю! — расплывается Соэр в неприятной ухмылке. — А тебе не приходило в голову, что не для всех плотские утехи так важны? — задаю я наводящий вопрос. — С чего ты взял, что мне это настолько необходимо? Мне это неинтересно, — говорю как отрезаю я, после чего демонстративно отворачиваюсь от Соэра, не намеренный продолжать тратить время на беседы с ним. — Выходит, это правда? — слышится едкое за спиной. — Что именно? — знаю, что не стоит уточнять. В голосе Соэра уязвленность категорическим отказом, а значит, ничего хорошего от него не жди. — То, что чтобы оказаться в твоём вкусе, мне сперва необходимо умереть и начать разлагаться? Хуже пощёчины. Но я, сжимая зубы, беру в узду рвущиеся из меня эмоции. Одного срыва пару дней назад мне достаточно. Да и гадости в свою сторону я слышал не одну тысячу раз. Жаль, так к этому и не привык. — Скажу одно, — выдыхаю я нарочито спокойно. — Мертвым ты действительно понравишься мне куда больше хотя бы потому, что, наконец, заткнешься. **** В последнее время ночи становятся холоднее прежнего. Холодом веет от леса. Перезвон листьев теперь не замолкает, а стены крепости покрывают многослойные наросты из инея. Под ногами постоянный хруст. И как бы мы ни старались двигаться тише, все равно похожи на смерторысов в посудной лавке. Хорошо то, что громкие звуки могут отпугнуть от нас диких животных. Плохо то, что они показывают возможным разведчикам противников наше точное местоположение. Агафэсы от скуки играют в города. Их шепот растворяется в хрусте под ногами. Такой же хруст раздается со стороны второго отряда. Его слышно и за версту. Я в агонии. Но дело вовсе не в холоде леса, раздражающем хрусте или болезненных незаживающих ранах на теле. Хотя и они свою лепту в мое скверное настроение вносят. Но главная причина — Соэр, который, судя по поведению, переживает затянувшийся пубертатный период. Он готов на любые уловки, только бы привлечь к себе мое внимание. То кидает в меня обледенелые камешки. То пытается наступить на подол моего плаща. То дёргает за волосы. Из-за маски мне сложно определить, сколько Соэру лет на самом деле. Но, судя по телосложению, по отточенным навыкам бойца и тому факту, что его взяли для сдерживания эгриотов, я предполагаю, что он меня много старше. Но при этом ведет себя как ребенок. Впервые между своей смертью и смертью собеседника, я бы предпочёл второе. Руки так и чешутся вцепиться в его шею и придушить к чертям. Можно, конечно, пойти и более изощрённым путем. У меня на шее висит кулон в виде маленькой бутылочки, наполненной вязкой красной жидкостью. Эту бутылочку я бережно прячу под черной сорочкой, а перед походом к озеру всегда оставляю в своей комнате, чтобы ненароком не потерять. Внутри стеклянного сосуда мое личное сокровище — яд императорского скорпиона, что водится в медной пустыне. Одной капли хватит, чтобы убить целую армию навсегда и меня на добрых три часа. Три часа непроницаемого покоя. Лучшая смерть, которой мне доводилось умирать. Десять из десяти. Неоспоримый король среди всех видов смерти, которые мне удавалось пережить. Я этот яд храню на исключительно плохой день, когда самоубиться одним из тривиальных способов не найдется сил, а жизнь станет особенно невыносимой. Но сейчас я готов потратить каплю этой драгоценности на Соэра. Да что каплю, готов затолкать всю бутылочку в его поганую глотку. — И зачем отращивать такие космы? Это ведь неудобно и лишь мешает в бою, — о нет, оно снова заговорило. Я не трачу силы на ответы. Толку от них все равно ноль. Боковым зрением замечаю, что Соэр в очередной раз тянется к моим волосам, и уже хочу рубануть ему косой по руке, но по ушам моим бьёт неожиданно наступившая звенящая тишина. Я резко оборачиваюсь, но смотрю не на кратоса, а в темноту пустоты противоположной части стены. — Не игнорируй мен… — требует кратос, но я резко зажимаю его рот рукой. — Остановитесь и вслушайтесь, — призываю я других членов отряда. Как ни странно, но никто не вступает со мной в бессмысленные споры. Кратосы и агафэсы замирают. Даже Соэр. — Тихо, — произносит один из агафэсов еле слышно. — Вот именно, — соглашаюсь я. — Не слышно второго отряда. Мы все переглядываемся и, не сговариваясь, кидаемся в их сторону. Второй отряд из модрэсов и пратусов. Они по-прежнему терпеть друг друга не могут, но ещё больше они не могут терпеть меня, на фоне чего их взаимоотношения из стадии «я не хочу, чтобы ты дышал(а) рядом со мной» переходит в «я не хочу, чтобы ты дышал(а) рядом со мной, но лучше ты, чем этот сволочной нэкрэс». Буду считать это своей маленькой победой. Первым шагом к зарождающемуся союзу. Даже если этот союз против меня. Между нами и вторым патрулем ещё около сотни саженей, когда они оказываются в поле нашего зрения. Точнее, в поле зрения оказываются их останки. С такого расстояния я могу разглядеть лишь отдельные конечности. Но как же так могло выйти, что их убили в полной тишине? Неужели они даже не попытались дать отпор? Ответом становится приятный голос, раздающийся из леса. Мягкий и звонкий, он напевает какую-то старую балладу. Где-то я ее уже слышал. Не могу вспомнить, где, но понимаю одно: здесь ей не место. Тело мое против воли расслабляется. Я смотрю в гущу леса и ощущаю удивительное умиротворение. И остальные члены отряда не лучше. Только кратосы ведут себя странно. Они то и дело вертят головой, будто бы пытаясь сбить нарастающее наваждение. Сопротивляются. Но зачем, я не понимаю. Ведь голос такой манящий и успокаивающий. Он будто говорит, что мне больше не о чем беспокоиться. Что я могу расслабиться и быть счастлив. Жизнь хороша во всех ее проявлениях. Даже в стрелах, что летят в нашу сторону. Агафэсы падают на землю первыми, покрывая ее голубой кровью. Один из кратосов хватается за раненое плечо. В Соэра летит сразу три стрелы, что меня весьма радует. Но в цель они не попадают, так как кратос оказывается проворнее. В последний момент он хватает меня за волосы, дёргает на себя и закрывается моим телом как щитом. Все три стрелы вонзаются в мою грудь. Одна из них попадает в незаживающую рану, и я захлебываюсь от боли. Наваждение, пришедшее с голосом, исчезает. Боль заглушает его. Боль заглушает всё. Агония, куда сильнее, чем прежде, вымещает остальные мысли все без остатка. Из глаза моего брызгают слезы. Я задыхаюсь. Падаю на колени не в силах пошевелиться. Пшёнка, незримо шедший за мной все это время и то и дело скалящийся на Соэра, впервые за эту ночь максимально сокращает расстояние между нами и утыкается бесплотной мордой мне в грудь. Шакал просит разрешение вселиться в меня, чтобы забрать хотя бы часть боли, но для этого мне надо расслабиться. А я не могу. Пытаюсь, правда… Но не могу. Полномасштабный призыв духов ударил по мне сильнее, чем хотелось бы, приговорив к новому уровню боли на веки вечные. Я нащупываю стрелу, приносящую мне ужасающую боль, сжимаю пальцы на древке и пытаюсь вытянуть ее из себя. Чертов Соэр! Это все из-за него. Сволочь. Спасибо, что своим поступком ты лишний раз подтверждаешь, что мне следует держаться от тебя подальше. Всю свою злость я стараюсь переправить в пальцы, сжимающие стрелу. Резко тяну ее от себя, вытаскивая раздирающее плоть острие наружу. Ещё пара болезненных вспышек и становится легче. Я в раздражении швыряю стрелу на землю и поднимаюсь на ноги, пытаясь проанализировать, что пропустил. Два кратоса успели пустить в небо зачарованные розовые огни, которые означают необходимость в подмоге, поэтому, пока я корчусь от боли, у останков наших союзников собирается ещё несколько вооруженных отрядов. Но всё зря. Песня замолкает. Стрел больше нет. Противник ушел, оставив после себя лишь окровавленные конечности наших сородичей. Это не разведка. Эгриоты просто над нами издеваются. Давят психологически, чтобы затем, когда мы окончательно истощимся, ударить со всех сторон и уничтожить нас всех одним махом. Подоспевшие модрэсы и пратусы начинают собирать останки соплеменников, чтобы их похоронить. Но на открытой местности частей тела мало. И ни одной головы. Грязные кровавые следы тянутся в глубь Синего леса, а идти туда никому не хочется, потому заняться поисками вызываюсь я. На этот раз все соглашаются без раздумий. Естественно. Легко шагать на разведку, отказав мне, когда ты лишь предполагаешь, какой будет угроза. Куда сложнее бросаться на амбразуру, когда в руках ты держишь оторванную ногу приятеля. Я иду в Синий лес не потому, что хочу продемонстрировать свою значимость. Я иду туда, надеясь увидеть что-то, чего не смогли бы увидеть остальные. Осторожно обхожу торчащую, будто шипы, траву. Сторонюсь толстых стволов деревьев, потому что знаю — холод леса, это их холод. Именно они его источают. А мне не хотелось оказаться скованным ледяной тюрьмой. Багровая кровь и куски плоти модрэсов и пратусов повсюду. Впечатление, будто их беспощадно рвали на части дикие звери. За одним из кустов я замечаю перекошенное от ужаса лицо. Оторванная голова смотрит на меня в упор пустыми, лишенными жизни глазами. Я поднимаю находку за длинные косы и двигаюсь дальше. Нахожу ещё несколько голов и только затем натыкаюсь на то, ради чего шел сюда на самом деле. Дух одного из пратусов ещё не успел уйти. Он, сидя на коленях, плачет, пытаясь поднять свою истерзанную голову с ледяного покрова. Но его полупрозрачные подсвеченные оранжевым руки проходят сквозь желаемое. — Как они это сделали? — спрашиваю я тихо, подойдя к духу как можно ближе. — Расскажи. Кто пел ту балладу? Ты его видел? Дух вздрагивает. Он прекрасно знает, кто я и чем это может ему грозить, и сперва пугается. Но поняв, что я не предпринимаю попыток поработить его, тихо выдавливает: — Пустые, — шепчет он потрясенно. — Кто? — терпеливо продолжаю спрашивать я. С духами можно поговорить, если они уже давно слоняются по миру живых. Но только погибшие обычно лаконичны, речь их путаная, и складывается впечатление, будто им необходимо заново учиться говорить. — Все, — пратус вновь пытается поднять свою голову. — Все пустые. Я беру его голову за спутанные длинные локоны и аккуратно приподнимаю ее над землей. Возможно, этот способ переноса головы не самый уважительный, но в данном случае меня куда больше заботит удобство. Пратус вскакивает на призрачные ноги: — Я отдам твою голову твоим сородичам, — поспешно объясняю я. Знаю, что если пратус накинется на меня, он мне никак не навредит. Говорю я это лишь для его успокоения. Погибший воин моргает, будто не сразу понимает, о чем я говорю. Но когда до него доходит смысл сказанного, страх на его лице наконец-то исчезает. Он кивает в знак благодарности и взирает в небеса на нечто мне недоступное. Видимо, его задержал в нашем мире ужас от того, что его тело не смогут захоронить по правилам его расы. — Пустые, — повторяет он, прежде чем раствориться в воздухе. Кажется, будто он изо всех сил пытается объяснить суть яснее, но у него ничего не выходит. Пустые, значит. Что бы это могло значить? Семь голов в одной связке я доношу до края леса и лишь там разделяю их по расам и беру непосредственно в руки. Я и так достаточно рассорился с пратусами и модрэсами, и сейчас на новый скандал у меня нет ни сил, ни желания. Тело в болезненной агонии, и единственное, чего я хочу, это умереть.