Если жизнь не комедия, то я посмеюсь над собой сам

Торфинн не сложный он сложенный, и это очевидно. А из чего – угадывать не приходится, но смешнее всего то, что ответ все равно находится и угадывается в складках мятой рубашки и кривоватых ухмылках – из мыслей о прошлом, из отсутствия мыслей о будущем, из сожалений и пустых обещаний себе же. Аскеладда от этого пробивает на глухой смешок, потому что, ну, за одиннадцать лет стало ясно, от кого это. За одиннадцать лет сложно было не понять, откуда пацан всего набрался. За одиннадцать лет сложно было не привыкнуть, но все еще немного тянет блевать от гневных выкриков. Хотя это в большей мере смешит. За столько лет стало ясно, что они понимают друг друга с полуслова, хотя, может, им просто больше нечего друг другу сказать, но Аскеладду по большому счету все равно, и он закуривает, потом подзывает Торфинна жестом к себе, как ручную собачку, и вытаскивает из кармана фотографию. – Торфинн, это... – он выдыхает дым и немного любуется им на кончиках пальцев, а потом продолжает, – твоя новая цель. Помнишь? – Имя. – Помнишь? – Адрес, номер авто и предпочтения в еде. Расписание... помню, – потому что готовился он заранее. Документ с информацией вызубрен до дыр, хотя, в общем-то, какая разница, что любит тот, кому жить оталось по меньшей мере сутки? Торфинну кажется, что никакой, а чужого мнения он не спрашивает, но "надо" принято воспринимать серьезно, по крайней мере, из уст одного человека. – Сегодня вечером выдвинешься, понял? – Торфинн кивает, потому что слышал это сотни раз и это вошло в привычку. – Получишь половину гонорара. – Торфинн смотрит недоверчиво, и Аскеладд смеется. – Ладно, треть и поединок. Убедил. Точно. Поединок. Как обычно, заведомо проигрышный. Когда Торфинн идет на дело, Аскеладд никогда не волнуется, потому что он всегда возвращается, как бумеранг. Торфинн не сложный, он сложенный – думает Аскеладд, когда видит, как Торфинн разлегся на диване очередной необжитой съемной квартиры, ведь задерживаться надолго в одном месте опасно – из обрывочных образов и воспоминаний, из пустых угроз и веры, но исключительно в свои силы. Он думает, что он ему все это привил-подарил, поэтому с легкостью может просчитать все его действия на пальцах, даже без гороскопов и калькулятора, может предсказать любой его шаг не хуже любой гадалки, что каждое слово он слышит раньше, чем оно вырывается из его уст, и чувствует за это укол вины, слабый, но навязчивый. Изнуряюще-душаший. Нарочитый, необоснованный, и кажется, что справедливый, пока Торфинн не начинает удивлять – а он может, да – и тогда Аскеладд выдыхает. А потом все опять идет по сценарию, будто так надо. Им и правда надо. Торфинн на самом деле недеятельный. Он тупой и беспечный, он предсказуемый. Когда они сидят вместе в комнате, они каждый раз смотрят гонконгские боевики и едят чипсы. Торфинн пьет кофе, Аскеладд – Фанту, но думают оба о пиве, пусть одному рано, а другой завязал из-за почек. – Аскеладд, – начинает парень, и мужчина смотрит вопросительно, отрываясь от экрана, – нам здесь долго осталось? – Нет, ты же знаешь, – отвечает он без сарказма. Вопрос в большей мере для галочки.