***
И все же от фехтования была польза: тело при занятиях выглядело круче. Стойки, изначально глупые, резко стали привлекательными. Клод разглядывал то лезвие бутафорской шпаги, что отливало на солнце, то свое отражение. Человек по ту сторону зеркала определенно был хорош. Солнечные лучи ласкали не только глупую игрушку, но и самого Клода. Косые солнечные лучи щедро спадали на голову, скользили меж волос и осыпали бледное лицо. Синяки под глазами оттеняли светло-голубую радужку, из-за чего та стала казаться совсем уж бледной. «Глаза как у рыбины» — как-то сказала Лила и да, сейчас истина была на стороне итальянки. Клод запрокинул смехотворное оружие вверх и сделал выпад, разрезая лезвием воздух. Движение он повторил по памяти. Адриан, накануне, распинался на этот счет. Агрест с таким энтузиазмом подошел к обучению друга, что от многочисленных советов Адриана у Клода пухла голова. — Так локоть не гни! — Так ногу не ставь! — Так спину не держи! Если бы с таким энтузиазмом модель подошел к переводу тетрадей, Клод бы порадовался больше. Но, с другой стороны, прошел дьявол знает какой месяц, а от тех пылесборников не оказалась никакого толка. Буржуа глубоко вдохнул, прикрыл глаза и сделал новый, точно такой же выпад. Слишком медленный, чтобы быть использованным в реальной жизни, но слишком дилетантский, чтобы кого-то этим поразить. В воображении ожила недавняя драка с Рефлектой. Слишком мелкое событие, чтобы зваться полноценным сражением, но тем не менее достаточно весомое, чтобы отложиться в памяти. На ощупь, по памяти, Клод закружился на месте и резко принял одну из базовых стоек. Бедняжка не успела среагировать и просто споткнулась о чужие ноги, чем и поставила точку. Это было просто, зато так изящно! Хотелось верить, что это все плоды усердных, пусть и недолгих тренировок. Эпоха чудесных сережек и опасных колец неумолимо подходила к концу. Клод чувствовал, как сила, которая хранилась у него, медленно сжимается, чтобы в один прекрасный день рвануть. «Когда я поймаю Бражника, пути назад не будет». Клод снова повернулся к зеркалу. В глубине души Буржуа боялся увидеть в стекле старого неудачника, который по собственной глупости упустил и гребень, и возможность стать в один ряд вместе с Ледибаг и Нуаром. Но, к счастью, отражение нисколько не разочаровало. Даже наоборот, оно стало куда привлекательнее. Клод медленно стянул проклятый талисман с пальца, но чего-то решительно не поменялось. Буржуа все еще оставался собой. — Возрадуйся, крыса. Если все пройдет хорошо, ты в скором времени вернешься к своему обожаемому Адрианчику. Деактивированное кольцо никак не ответило, но Клода это не расстроило. Он прекрасно знал, что квами его слышат даже так. Тоскливо вздохнув, Буржуа окинул тяжелым взглядом номер. Сердце налилось трудно объяснимой тоской. С момента обретения гребня прошло так много времени и Клод, если подумать, за эти месяцы ни разу не оставался в одиночестве. Про себя Буржуа подумал, что он даже будет скучать по чувству необъяснимого присутствия у себя в комнате. Бутафорская шпага рухнула на пол. Туда же полетело и кольцо. Столкнувшись с паркетом, колечко подпрыгнуло и покатилось прямиком в сторону ковра. Секундой позднее металлическая оправа безбожно увязла в мягком ворсе. Клод посмотрел на палец, долгое время служащий «подставкой» для талисмана неудач. У самого основания тянулась небольшая полоса, этакий след от владения великой силой. «Пройдет». Уши тоже зарастут. Буржуа провел пальцем вдоль проколотых мочек и снова глубоко вдохнул. Как только все закончится — он забудет произошедшее, прямо как страшный сон. И ничто не будет напоминать. Даже та уродливая статуя будет снесена, едва руки Клода дотянутся до нее. Потом, стоит всему закончиться, как Клод заживет иначе. Он станет простым человеком, пусть в голове его и останутся свои тараканы. Маска казалась привлекательной лишь тогда, когда не принадлежала Буржуа полностью. Странное выдалось чувство. — Но это ведь не может длиться вечно. Все вернется на круги своя, одной обязанностью станет меньше, стресс окажется не таким и страшным. Клод заживет пусть и пресноватой, но полной и спокойной жизнью. Не будет бояться выйти из дома без побрякушки, прекратит в вздрагивать при виде чешуйчатых насекомых и сумеет дышать полной грудью, не опасаясь чужого осуждения. Красота. — И вообще, не вам меня осуждать. — Буржуа поднял кольцо с ковра и пренебрежительно фыркнул. Клод не забыл о словах Плагга. Совершенно. — Все будет хорошо. Адриан простит меня. Я отдам ему все камни и он простит. Из всей вереницы решений эта мысль казалась самой правильной. Кто может лучше распорядиться силой, если не безнадежный мечтатель и идеалист до мозга костей? Клод не знал, оттого не сомневался в скором осуществлении плана. Гребень, разве что, было как-то страшно представлять в руках какого-нибудь чужака. Но и здесь все было не так безнадежно. В истории королевская власть передавалась меж родственниками, так зачем идти против этих канонов? Буржуа мельком взглянул на ящик стола, где которую неделю пылилось одно очень личное послание, все еще не покинувшее пределы отеля. Страх и неуверенность сковывали руки, но все же Клод про себя все решил. Он отправит эту старомодную писанину, свяжется с Зои и подготовит ту к новой роли, которая совсем скоро свалится на ее голову. Поллен заслужила лучшую хозяйку, когда Клод заслужил хороший отдых. Что до Маринетт, то та будет ему благодарна больше всех. Она, в конце концов, едва не наступила огромную зловонную лужу под названием «ненужная ответственность», а Клод, подобно истинному джентльмену, закрыл это место своим пиджаком, дав прекрасной даме пройти, не намочив ног. Маринетт достойна лучшего будущего. Клод подмигнул своему отражению и потянулся к телефону. Что ж, самый большой и важный шаг больше оттягивать нельзя.***
Он ей нравился. С этой мыслью Маринетт успела не только смириться, но и научиться как-то жить, однако, одно дело — тоскливо вздыхать в сторонке, имея полное понимание безнадежности собственных чувств и совсем иное — видеть надежду. Призрачный лучик, который разгонял собой все те невзгоды, возникшие в последнее время. Живот Дюпэн-Чэн скребли бабочки. Края их цветастых крылышек тревожили собой кожные покровы и мастерски избегали кишок, что свернулись в плотный узел от внутреннего страха. Как бы Маринетт не хотелось, но отделаться от мысли, что все происходящее с ней — это злая шутка, пекарская дочь не могла. Нельзя в один момент просто взять и забыть обо всем. Она помнила подножки, она помнила тычки и обидные слова, брошенные прямо в лицо. Так почему же Клоду, тому самому, который специально пролил сок на ее рисунки, так резко менять свое отношение к ней? Он же ее ненавидел! Или нет? В начале года мама что-то говорила про симпатию парней и агрессию, но Маринетт была готова поклясться, что сказано это было в попытке утешить безутешную дочь. Такой бред просто не имел права быть правдой. Маринетт взглянула на ленты, что оплетали ее руки. Красивые жемчужно-розовые ленточки поблескивали при свете ламп в то время, когда ярко-красные ленты в черный горох сиротливо лежали в стороне. Их Маринетт в свои волосы не вплетала. Никогда. У нее не было ни такой одежды, ни особой любви к красному цвету. Магатама, полученная неизвестно от кого, в счет не шла. Она была не настолько красной, да и точка там была лишь одна. Это порождало еще больше вопросов. Как Клод, выбравший замечательные розовые ленты, обратил внимание на непохожие красные? И почему она, Маринетт, задается такими странными вопросами вместо того, чтобы готовиться к грядущей контрольной по английскому? Дюпэн-Чэн мельком взглянула на первую и единственную строчку эссе и мысленно умерла. Языки никогда не были ее талантом. Да и вообще, если подумать, ничего особенно не шло как по маслу. Были любимые предметы, но не было тех, которые шли сами, как масло по горячему тосту. Везде приходилось стараться. Дюпэн-Чэн уставилась на несчастную первую строчку и тяжело вздохнула, даже не зная, стоит ли ей чувствовать себя величайшей дурой или можно попробовать спихнуть всю вину на недалеких англичан, изменивших свой язык в угоду непонятно чего? Чужие буквы Маринетт были знакомы, также дела обстояли с пониманием построения фраз и большей частью корней, но дьявол крылся в мелочах. Дюпэн-Чэн вечно чего-то недоставало. Слова, предлога, усидчивости, желания постигать пусть и похожий, но совсем чужой язык туманного Альбиона. Маринетт разочарованно вздохнула. Знакомые буквы издевательски плясали на бумаге, создавая меж собой совершенно незнакомые сочетания звуков. Вот же бред. Глаза швеи скользнули к незаконченным брюкам. Страсть как хотелось бросить нудный английский и вернуться к любимому делу, но совесть перерубила это желание на корню. Новая должность старосты воде бы обязывала иметь оценки выше средних, но все же… Про себя Маринетт взвыла. Чтобы закончить новый проект, ей требовалось всего ничего — пару строчек на машинке, несколько заклепок в области ширинки, да какая-нибудь симпатичная вышивка по уже готовым дизайнам из скетч-бука. — Ничего страшного не произойдет, если я совсем немного… — Дюпэн-Чэн тряхнула головой, стремясь прогнать искушение. Швея упорнее уставилась в тетрадь и поджала губы. Нет, произойдет. Сев однажды за работу, Маринетт окончит ее либо под утро, либо глубокой ночью. — Даже не думай об этом. Эссе, эссе и еще раз эссе! Стало даже как-то смешно от собственной реакции. Маринетт тяжело вздохнула и покосилась на лежащий рядом телефон. Шальная мысль попросить помощь у Лилы промелькнула в голове так быстро, но ярко, что пальцы сами потянулись к пластмассовому корпусу. Но нет. Маринетт отдернула руку, как от огня. Лила отказала Киму, но все же согласилась сегодня вечером пойти с ним на некое подобие свидания. Маринетт так и не поняла, зачем Росси так поступила, но все же чего-то против не высказала. Дюпэн-Чэн тоскливо посмотрела в сторону окна. Весна потихоньку выталкивала зимние холода прочь, хотя февраль едва-едва дошел до своей середины. Парижские улицы больше не утопали в белых пятнах. Их место заняли бесконечные ручьи, протекающие вдоль дорог и холодные туманы, медленно, но верно поглощающие город время от времени. Отчасти это радовало. Маринетт успела соскучиться по теплу. По легкой одежде и непокрытой голове, по долгим летним дням и теплым ночам, по летним каникулам. Последнее, к слову, сейчас ожидалось не так сильно, как в прошлом году. Не хотелось отсчитывать очередной прожитый день, зачеркивая очередную палочку на странице личного дневника. Неожиданно для себя Маринетт пришла к мысли, что ей достаточно и весны. Ручка выскользнула из пальцев Дюпэн-Чэн, едва телефон задергался на месте. Маринетт бегло посмотрела на часы. Запланированное не-свидание шло целых двадцать минут. Наверное, Лила успела соскучиться в компании кавалера. Эти мысли исчезли почти сразу, едва имя совсем другого человека всплыло на экране. Тоска отошла прочь, уступая место легкому страху. Входящий звонок: Клод Буржуа. «Спишемся вечером. Буду ждать твоего письма, Насекомое». Интересное дело. Ждал Клод ее сообщения, но при этом звонил сам. Это немного, совсем чуть-чуть, приласкало девичье самолюбие. Злой киношный штамп с парнем, который обязан звонить первым, заиграл совершенно новыми красками. Маринетт неуклюже мазанула пальцем по экрану, принимая входящий звонок. Все было просто и почти понятно. Клод был готов поспорить, что правила этой игры он сумел усвоить. Никакого волнения. Никаких длинных пауз. Никакого страха облажаться. Не смотря на веселый, даже чуть игривый тон, Маринетт по ту сторону трубки выдержала небольшую паузу и начала ответ с неловко «э». — Чего ты не пишешь? Или уже забыла про меня? Даже не запнулся, что уже тянуло на подвиг. Клод сглотнул и мысленно себя похвалил. Что ж, диалоги с Маринетт потихоньку переставали казаться пыткой. Ошибки уже прекратили быть чем-то страшным. — Извини, совсем вылетело из головы. — В трубке раздался треск и звон. Швея нервно засмеялась. — Я просто сижу над домашкой и… Дальше можно было не слушать. Мысленно Клод тяжело вздохнул. И откуда такая глупая привычка извиняться за все, что можно и нельзя? Буржуа же пошутил! Но, с другой стороны, было нечто чарующее в ее реакции. Нечто, греющее в самом низу живота. — Насекомое, тебя только за смертью посылать. — Клод кашлянул, тем самым прерывая поток бесконечных объяснений. — Да не распинайся ты так. Все нормально. Смех по ту сторону телефонной трубки заставил Маринетт немного успокоиться. Иногда, в особо редкие моменты, Буржуа умел смеяться на удивление приятно. Не зло, а вполне себе обычно, как смеется каждый, когда видит что-то до невинного забавное. — Я просто… — «беспокоился. Думал, что ты передумала» — Эм… Устал ждать. Ты вообще время видела?! Девять часов. Девять детских, почти беззубых часов. Клод хлопнул себя по лицу и возрадовался, что воспользовался обыкновенным звонком, а не видеосвязью. Но, с другой стороны, за хлопком последовал вдох облегчения. Все в силе. Это не могло не радовать. — Не так уж и поздно. — А я не всегда свободен, между прочим. — И это было враньем лишь на половину, но Маринетт это знать не требовалось. — Так что решим? Маринетт, видит Бог, в концерте была заинтересована куда сильнее, чем в занятиях английским, но только от результатов зависело слишком многое. Сам концерт в том числе. Искренне не хотелось видеть разочарованное лицо папы, скорбь мамы и искреннюю горечь мадам Бюстье. Не говоря уже о реакции самой преподавательницы по английскому. Та с самого начала со скепсисом смотрела на новоявленную старосту, чья хлипкая четверка едва-едва не падала до откровенной тройки. — Может, подождем выходных? — Маринетт потерла непривычно тяжелый лоб. — Я пока немного занята. Прости. Но я обязательно позвоню в субботу. Обещаю. — Занята? — Клод напрягся. Мрачная мысль, что прямо сейчас его пытаются слить, неожиданно дала о себе знать. — Чем? — Да так. Английским. Немного полегчало. Буржуа тряхнул головой. — А что с ним не так? На мгновение Маринетт подумала, что одноклассник над ней издевается, прямо как в старые добрые времена, но очень быстро швея вспомнила, что они находятся в разных группах. — Контрольная. — Мрачно призналась швея и отпихнула от себя тетрадь. — К которой я совершенно не готова. Он должен был извиниться, сбросить и не поднимать тему до самых выходных. Это было как-то правильно. Маринетт, во всяком случае, поступила бы примерно так. Клод по ту сторону телефонной трубки цыкнул языком, прежде чем выпалить: — Завтра после уроков встречаемся у меня. Так уж и быть, я тебе помогу в этом непростом деле, Насекомое. — Ммм… Да? От предвкушения и без того активные бабочки в животе распоясались. Маринетт поймала себя на мысли, что ей страшно лишний раз открыть рот. Вдруг оттуда, прямиком из глотки, вылетит целая пестрая стая бабочек? В горле запершило.