(Не)Спаси меня.

      Она проспала не больше пяти часов, но, видит Бог, еще никогда ранее Маринетт не чувствовала такого прилива сил. Даже ноющая спина не портила настроения. За окном дребезжало солнце, у уха сигналил будильник, а под щекой покоился труд нескольких ночей.              Маринетт сонно потерла щеку. По ощущениям карандаша на коже не осталось. Дюпэн-Чэн зевнула, проморгалась и посмотрела на скетчбук. Длинноволосый парень на бумаге кутался в неприлично-яркий пуховик, пока порывы невидимого ветра безжалостно трепал густой светлый хвост. Вдоль пуховика, цепью, расползались фразы разной степени остроты. Маринетт сощурилась.              Эскиз выглядел молодежно, дерзко и интересно. Единственное, что немного смущало швею — это пометки в области лица. Отчаянно хотелось дорисовать глаза, нос, правильную линию роста волос. Маринетт тяжело вздохнула. Будильник зазвонил опять.              — Иду-иду, — но ее никто не слышал. Маринетт потянулась к телефону. За секунду звон сменился уютной комнатной тишиной. Лишь гул машин с улицы немного бил по атмосфере. — Фух, ну, здравствуй, новый день.              Времени всегда не хватало, но этим утром на стороне Маринетт был один существенный плюс. Нетронутую кровать не требовалось убирать. Оставалось только надеяться, что никто из родителей не заходил в комнату ночью. Дюпэн-Чэн почесала ноющую спину, после чего поковыляла в ванную комнату. Энергия бурлила в голове, от творческого зуда дрожали руки, но ноги обмануть не получилось. Маринетт скорее ползла, чем шла.              Когда холодная вода ударила в лицо, жизнь окрасилась новыми красками. А когда щетка коснулась зубов, Маринетт могла твердо утверждать — жизнь прекрасна.              На первый этаж Дюпэн-Чэн выехала по лестничным перилам, едва не рухнув на середине пути. К этому времени мама убирала со стола, а отец уже трудился в пекарне. Маринетт шумно втянула носом запах свежей яичницы.              — Это не безопасно. — Беззлобно проворчала Сабин, кладя сковородку под холодную воду. Металл зашипел.              — И тебе доброе утро. — Маринетт поцеловала мама щеку, после чего плюхнулась за стол. На нее жаренных яиц опять не хватило. Дюпэн-Чэн потянулась к уж приготовленной бутылке молока с хлопьями. — М, как спалось?              Сабин повернулась. Ее глаза подозрительно сузились. Чуткое материнское сердце что-то почувствовало, но очень и очень смутно. Маринетт широко улыбнулась. Причесанные волосы, хорошо умытое лицо и свежая одежда надежно скрывали неудобную ночь за столом.              — Хорошо. А ты как спала?              — Просто за-ме-ча-тель-но.              Вместе с хлопьями в миску упала коллекционная карточка. Маринетт хихикнула. День не успел толком начаться, а ее везение уже проснулось. Дюпэн-Чэн вынула кусок мерцающей пластмассы. Голограммная карточка с Джаггетом Стоуном то улыбалась, то хмурила брови. Под ложечкой Дюпэн-Чэн засосало. Новый день начинался с улыбки дорогого кумира.              — Ты такая радостная. — Сабин заправила темный локон за ухо. — Что, сегодня особенный день?              — Не-а. Самый обыкновенный день самой обыкновенной школьницы. — Стоун перекочевал в салфетницу, а молоко из бутылки отправилось в миску. — Ты же знаешь. Ничего нового. Все, как обычно.              В молочном вихре закружились шоколадные звезды, оставляя после себя шоколадные вихри. Маринетт ткнула концом ложки ближайшую звезду, отгоняя ту от края тарелки. Время, до этого летящее, как сумасшедшее, резко замедлилось. Минуты начали дробиться на целую вечность.              — А в школе как дела? Ты так и не рассказала о поездке.              — Ты про экскурсию в госпиталь? — Маринетт криво ухмыльнулась. — Все было бы замечательно, если бы кое-кто лишний промолчал. Эта новенькая… Она не умеет себя вести. Потом покажу фотографии с экскурсии, и ты все поймешь.              Сабин озадаченно закусила губу. Напор воды в раковине спал, а первый звездочки начали терять форму. Маринетт поспешила зачерпнуть ложку потемневшего молока.              — Меня немного беспокоит ваш класс. — Вдруг сказала Сабин, выключая воду вообще. — Калин Бюстье на собрании говорила, что вы устроили бойкот. Маринетт, мне это не нравится.              Чудесный завтрак превратился в безрадостный обед. Исчезла вся радость от предвкушения нового дня. Появилось новое, тяжелое чувство, сжирающее Дюпэн-Чэн. Даже молоко на губах закислило. Захотелось подняться из-за стола, собрать вещи и уйти прочь, лишь бы не чувствовать осуждающий взгляд матери.              — Мы ее не бойкотируем. Мы ее игнорируем. Это разные вещи.              — Маринетт…              Кислота усилилась. Маринетт шумно задышала. Материнское осуждение начало давить не хуже гигантской каменной плиты. Дюпэн-Чэн даже отвернулась, лишь бы не видеть грустных маминых глаз.              — Бойкот — это общественное неприятие человека. Игнорирование — это… Игнорирование? Ты ведь сама мне говорила, что нужно игнорировать тех, кто пытается задирать. Я и игнорирую. И вообще, она сама виновата! Все ребята подтвердят, что…              — Я не говорю про всех ребят. Я говорю именно про тебя. Маринетт — ты староста. Ты не должна травить одноклассников.              — Я никого не травлю! Я вообще ничего не делаю, мам. — Дюпэн-Чэн отодвинула стул. Аппетит пропал начисто. — Если бы ты знала, что эта новенькая сделала, ты бы мне такое не говорила.              — Девушка приехала из другой страны…              — У нас в классе много таких. И почему-то никто не вызывал столько неприятностей.              Мать и дочь посмотрели друг на друга. Маринетт выпрямилась. Решимость в собственных словах таяла, точно мороженое, хотя, пожалуй, лучше всех своих одноклассников Дюпэн-Чэн знала о гнилой натуре переведенной студентки. Она приносила лишь проблемы и, что самое главное, не пыталась этого скрывать. Но, с другой стороны, маленькая, совсем крошечная часть сознания была согласна с Сабин. Проклятая жалость все портила.              Кто-то говорил, что не нужно лишний раз тратить свои силы на такое. Маринетт искренне пыталась следовать этому совету, но собственных моральных сил не хватило, чтобы выстоять позицию. Пришлось сдаться.              — Ладно. Чего ты хочешь?              Взгляд Сабин потеплел.              — Составь это девочке компанию. Посиди с ней на уроках, пригласи ее прогуляться.              Мама и близко не зналась с главной занозой Франсуа-Дюпон, но при этом волновалась о ней едва не сильнее, чем о самой Маринетт. Душу кольнуло и ревность, совершенно глупая, охватила Дюпэн-Чэн. Внутренне швея взвыла, явно не понимая, что же такого в этой новенькой, раз совершенно посторонняя женщина заинтересована ее судьбой.              По меньшей мере просьба казалась возмутительной, а по большей… Маринетт себя ущипнула. Не было ни больших, ни меньших мер. Была реальность. Не всегда дружелюбная.              Сабин открыла холодильник, отодвинула пакет с покупным печеньем и вынула продолговатую коробку мятного цвета с логотипом пекарни. Маринетт напряглась.              — Что это?              — Макаруны. Со вчерашней партии осталось немного и мы с папой решили, что тебе нужнее. Угости ту девочку и своих друзей.              — То есть, ты думаешь, что из-за одного макаруна одноклассники решат прекратить бойкот?              Сабин не ответила. Лишь загадочно улыбнулась, наверняка уверенная в собственной правоте. Маринетт легко потрясла коробку. Макаруны застучали о крышку короба, отзываясь на каждое движение. Дюпэн-Чэн снова посмотрела на довольную мать и едва сдержала скепсис. Может, во времена молодости Сабин, в далекой-далекой деревеньке на окраине китая подобный фокус и мог пройти, но не сегодня, во времена удивительной доступности выпечки.              — Я не обещаю, мам.              — А я не прошу тебя обещать. Просто попробуй.              Маринетт с сомнением посмотрела на коробку в руках. Логотип пекарни загадочно поблескивал в свете люстры.              — Ладно, я попробую. Но ради тебя.              Сабин поцеловала дочь в щеку и Маринетт показалось, что ее коснулись крылья бабочки. Мама даже привстала на носочки, чтобы губы оказались чуточку выше. Маринетт прикрыла глаза.              — И помни слова дедушки: Если ты споткнулся и упал, это ещё не значит, что ты идёшь не туда.              Маринетт нахмурилась.              — А ты мне раньше ничего такого не говорила?              — Кто знает. — Новая загадочная улыбка появилась на лице Сабин. — И помни, мы с папой тебя любим.              ***              Солнце светило, птицы пели. Весна пришла в Париж во всем цветочном великолепии. Снег не успел сойти полностью, но трав уже начала пробивать из-под земли. Солнце щедро раздавало свет. И пусть весенние сумерки не ушли полностью, Маринетт знала — по погоде с этим днем не сравнится ничто.              Хотелось прыгать, бегать, слушать песнь ручейков и покормить бродячих котов. Маринетт с сомнением посмотрела на короб, втиснутый под мышку. Окажись на месте выпечки условная бомба, Маринетт бы волновалась меньше. Дюпэн-Чэн сглотнула. Вообще-то ей казалось, что съесть макаруны в одиночестве было бы самым правильным выходом из всех. Внутренняя жадина требовала получить свое по праву, а не делиться десертом с одноклассниками. Пусть родители могли напечь по ее просьбе макарунов столько, сколько душа пожелает, Маринетт все равно хотелось присвоить угощения себе.              Это было плохо, неправильно и вообще противоречило этике, но кто бы узнал? Какой-нибудь случайный прохожий? Маринетт огляделась. Люди шли то вперед, то назад, не особо обращая внимание на школьницу. Одна из многих, Дюпэн-Чэн не привлекала к себе никакого внимания. При желании, она могла бы ворваться в банк, вынести оттуда миллион евро и никто бы не дал особых характеристик.              «Одна из сотни тысяч» — и эта мысль принесла покой.              Макаруны в коробке подпрыгнули, завернулся носок кроссовка. Маринетт пошатнулась, но не упала. Камень на тротуаре полетел в сторону.              Когда на светофоре загорелся красный, маленький человек кинулся на пешеходный переход. Маринетт не двинулась с места. Она, в отличии от незнакомца, была образцовой парижанкой, знающей и чтящей закон. Сердце Маринетт завязалось в узел, когда малиновая иномарка мелькнула перед глазами.              Ноги сами согнулись в коленях.              «Нет»              Машина резко свернула в сторону, издав душераздирающий писк. Маринетт продолжала стоять на месте, пока авто крутилось. Подобно вращающейся монетке, машина кренилась в сторону. Сонную улочку наполнил противный гул сирен.              Маринетт казалось, что аварии было не избежать, но каким-то чудом водитель справился с управлением. Оставляя после себя полосы, машина развернулась.              — Совсем сдурел, старик?!              Водитель выскочил из машины точно черт из табакерки. Низкий старичок растерянно моргнул. Что было дальше, Маринетт предпочла не смотреть. Уставившись себе под ноги, Дюпэн-Чэн поспешила перейти дорогу. Движение вокруг нее замерло. Люди, точно насекомые, потянулись к месту происшествия. Громкие крики заглушал возбужденный шепот.              «Это не мое дело. Я ничего не могла сделать»              Но, даже зная это, Маринетт почувствовала себя подавленной. Словно у нее были возможности вмешаться, но она их безнадежно упустила.              «И вообще, он сам виноват. Зачем вообще идти на красный?!»              ***       — Доброе утро.              Одноклассники лениво поздоровались в ответ. Маринетт невольно прижала к себе коробку с макарунами. Среди пестрых макушек, усталых глаз и просто сонных лиц не было той, кому пирожные предназначались в первую очередь. Маринетт с сожалением посмотрела на коробку. Дюпэн-Чэн не открывала крышки, но точно знала, что каждое пирожное идеально как внешне, так и внутренне. Папа не мог обращаться с десертами иначе.              — Эй, староста. — Макс отложил телефон. — Поставь Аликс «уважительную».              Об этом и просить не нужно было. Холодок пробежал вдоль тела Маринетт. Дюпэн-Чэн бодро кивнула и мельком посмотрела на пустующее место Кюбдэль. Бедная, бедная девочка! Последние три дня стали для нее страшным испытанием. Маринетт снова посмотрела на коробку, которой стоило бы перекочевать к дому Кюбдэль.              — А как она?              — Ким пишет, что отстойно, хотя состояние месье Кюбдэля вроде как стабильно. О, кстати. Кима тоже не будет. У него сегодня соревнование.              Хоть что-то привычное.              — Скажи ему, что я желаю удачи.              — Будет сделано.              И каждый вернулся к своим делам. Макс уткнулся в телефон, когда Маринетт принялась доставать учебники. Мир продолжал жить своей жизнью. Ничего странного не происходило. Почти.              Налет доброго утра сошел. Приподнятое настроение упало до «нормального», а дело Аликс легло на подкорку мозга. Маринетт вынула скетч-бук. До начала занятий оставалось немного времени, и швея решила уцепиться за последние минутки свободы. Карандаш почти привычно скользнул чуть правее центра листа. На молочно-белой бумаге появилась первая округлая линия — часть головы, а из нее вытекла потенциальная шея, грудина и все то, что нужно было идеальному манекену. Ноги, туловище, голова и глупый, неуместный хвост. Маринетт нахмурилась. Снова она не углядела это.              — Все еще рисуешь сказочных принцев?              — Нино!              От неожиданности Маринетт подпрыгнула на месте. Коленки больно ударились о крышку парты, а разложенные ручки и карандаши градом посыпались на пол. Ди-джей виновато улыбнулся, прежде чем нырнуть под стол.              — Не пугай меня!              — Сорри, сори чувиха. — Он положил упавшие вещи на место. — Думал, что это будет забавно.              Маринетт обиженно надула щеки и первернула скетч-бук. Нино иронично улыбнулся, но ничего по этому поводу говорить не стал. Наоборот, ди-джей перевел разговор в другое русло.              — Концерт Стоуна был чумной. Жаль, что ты не пошла с нами.              — Прости. Дядя приезжал. Весь день были вместе.              Нино понимающе улыбнулся, а Маринетт облегченно выдохнула. На этот раз родственник не стал гостить неделю, а уехал на следующий же день. С чем это было связано, Дюпэн-Чэн не знала, но и пытаться разузнать не стала. Это не было ее делом. Плюс, к своему стыду, Маринетт подумала, что так даже лучше. Ей не приходилось чувствовать на себе тяжелый взгляд родственника. Дядя Чэн был хорошим, правда, но иногда Маринетт казалось, что Ван ее осуждает за все то, что было и не было сделано. Каждый проступок, каждая мелочь сверкала в чужих глазах.              — Жиза. Скоро папа вернется.              — Говоришь так, словно это плохо.              Нино радостно улыбнулся.              — Не-а. Ведь он приезжает на-все-гда. Навсегда. Навсегда, чувиха!              — О… — Маринетт не сумела сдержать улыбки. — Поздравляю. Возьми макарун. И нет, это не ирония. Это реальное предложение.              — Стой, а разве твой день рождения не в следующем месяце? — Нино ткнул пальцем в коробку. — С чего такая щедрость?              — Мама попросила угостить одноклассников и… — Маринетт покосилась на последние ряды. — Новенькую.              Нино скривился так, будто у него заболел зуб.              — А это обязательно? Ну, угощать новенькую?              — Мадам Бюстье обеспокоена. Тебе мама не говорила о том, что вчера было на родительском собрании?              — Словно я слушал.              — То-то же. — Маринетт открыла коробку и всучила Нино макарун. — А мне утром сказали, как неправильно мы поступаем. Девушка ведь только перевелась из другой страны, а мы… Тц, надоело.              Дюпэн-Чэн даже удивилась той циничности, что проскользнула в голосе. Но, с другой стороны, так дальше жить было нельзя. Пока «новая кровь» портила жизнь одноклассникам, никто из учителей ничего не делал. Не помогали даже записки директору. Подписались все, но месье Дамокл на это не обратил никакого внимания.              Никому не нравилась новенькая и та, словно в ответ, не выделяла никого возле себя. Но если ученики Калин Бюстье делали все, лишь бы не навредить корню зла, новая ученица активно испытывала на прочность каждого человека. Каждого, кроме Маринетт. Когда круг должен был замкнуться, переведенная ученица просто… забывала о Дюпэн-Чэн? Маринетт старалась убедить себя, что пакости в ее сторону всего лишь вопрос времени, но минуты шли, складывались в часы, которые утрамбовывались в дни, но ничего не происходило совершенно.              Нино быстро съел угощение, а после бросил вещи на впереди стоящий стол.              — А Сабин не будет против такого резкого переезда?              — А Сабин вообще когда-нибудь бывает против чего-либо? — Лейф уселся на скамью и блаженно потянулся. — Он за любой движ, кроме голодовки. Да и должен же хоть кто-нибудь защитить себя, если наша мадама решит почудить.              Сдержать скептической усмешки Маринетт не могла. Как бы Нино не старался выставить себя в лучшем свете, каждый дурак знал — красота страшная сила. И даже понимая с кем именно придется иметь дело, Лейф становился точно тряпочная кукла, едва новая ученица складывала губы в улыбку. О, Святая Божья Матерь, даже девушки признавали, что улыбка новенькой как раз то, что представляют люди, говоря об ангельских устах! Но там, где чудилась святость, прятался большой червивый плод.              Но все же, иногда, Маринетт казалось, что где-то она ошибается.              — Я смогу за себя постоять, можешь не переживать.              Но Нино ей не поверил. Дюпэн-Чэн приготовилась сказать аргумент в пользу своей силы, но дверь в класс заскрипела и в помещение вошла она. Высокая, худая всецело прекрасная девушка, переехавшая в Париж не так уж и давно. Дюпэн-Чэн облизнула губы. Сегодня новенькая пришла не в привычной юбке, а в джинсах. Длинный вышитый узор причудливо поднимался от самых голеней до колен. Маринетт сглотнула. Вышивка явно относилась к ручной работе. Светлые нити причудливо переплетались между собой, формируя цветок. Оранжевая сердцевина пламенем выделялась на фоне темно-синей ткани, а белые лепестки издалека смотрелись точно живые. Пальцы задергались. Дюпэн-Чэн сглотнула. На мгновение ей даже показалось, что она сама когда-то делала нечто похожее.              — Эй, Мари!              И наваждение спало, едва чужие липкие губы коснулись щеки. Нос защекотал слабый запах духов и легкая отдушка блеска. Маринетт зажмурилась. Хватка Зои, казалось бы, стала лишь сильнее.