(Не)Спаси меня.

      — Он тебя погубит. — Повторила Лила, чей голос очень глухо звучал в динамике телефона.              Маринетт ничего не ответила. Она пыталась накрасить губы. С одной стороны лица блестел криво нанесенный блеск, выходящий за пределы, а с другой красовалась матовая помада. Еще никогда ранее Маринетт не всматривалась в отражение так пристально и явно, стремясь заметить любое несовершенство раньше, чем его сможет увидеть Клод.              Сердце все еще отчаянно билось о грудь, а на глаза точно натянули розовый фильтр. Все в этом мире источало нечто прекрасное. Даже Маринетт нравилась себе, хотя это казалось сущим нонсенсом. Ни веснушки, ни детские щеки, ни зубы не вселяли страха. Странное дело, но именно сегодня Маринетт чувствовала себя самой счастливой девушкой на планете. Это чувство било с сердца, ударяясь о череп и тревожа корни волос.              Как вообще Дюпэн-Чэн не замечала этой своей красоты?! Как вообще стеснялась внешности, когда природа наградила ее так щедро?!              Пальцы тронули волосы. Их стоило как-нибудь красиво уложить. Завтрашний день обязывал выглядеть блестяще. Прекрасно. Неотразимо. Маринетт тронула пальцами чуть колкие концы и не без некоторой печали подумала, что все же шевелюру надо подровнять. Хотя бы ради того, чтобы убрать сечь.              — Мари-и-и-и-и, ты совершаешь ошибку! — Проныла Лила, совершенно точно желая добра.              В этом Маринетт не сомневалась, но все же не могла не согласиться с тем, что настойчивость подруги вызывает легкое раздражение. Отчасти это даже больно било. Никогда раньше Дюпэн-Чэн не чувствовала себя настолько счастливой, что боль чужих предостережений казалась слишком сильной. От того, чтобы сбросить звонок, Маринетт сдерживала лишь собственная совесть и некоторая доля корысти. Мысленно Дюпэн-Чэн решила — она должна одолжить у Лилы щипцы для волос. И посоветоваться насчет того, что требуется нанести на губы.              Блеск или помада? Помада или блеск?              Блеск заставлял губы мерцать. Не так, как в рекламе косметики, но все же, присмотревшись, можно было решить, что среди кратеров от укусов, скопились маленькие звезды. Маринетт провела кончиком языка вдоль кровавого пунктира. Это не делало ее милее. Еще никогда привычка закусывать губу не вызывала у Дюпэн-Чэн столько бессильной ярости. Но блеск добавлял свежести. Новых ярких штрихов. Заставлял заострять внимание.              Но вот помада… Маринетт повернула голову чуть в бок, позволяя свету лампы мазануть лицо. Под помадой не было видно крови или неровностей. Помада вообще делала Маринетт как-то взрослее. Даже, в некотором роде, чувственнее.              От этой мысли по животу разнеслась стая горящих светлячков. Предвкушение выдалось сладким и чарующим.              — Мари, ты ведь меня не послушаешь? — Обреченно поинтересовалась Лила.              — Нет.              По ту сторону трубки раздалась напряженная, ни на что не похожая тишина. Лила обреченно выдохнула, понимая, что пути назад нет.              — Тогда приходи завтра. — После паузы, голос итальянки точно немного огрубел. — Я накрашу тебя.              Лила могла превратить Маринетт в клоуна, прямо накануне свидания. Ей бы не потребовалось и щелчка пальцами. Тем не менее, Дюпэн-Чэн не сомневалась, что подруга не пойдет на такую низость. Это было бы слишком жестоко.              — Спасибо-спасибо-спасибо. — Маринетт едва удержалась от того, чтобы поцеловать динамик телефона. — Лила, спасибо тебе огромное! Ты… Ты — лучшая! Ты действительно самая лучшая подруга!              Ответа Дюпэн-Чэн не дождалась. Она сбросила звонок. Вопрос макияжа и прически тут же отпал. Настало время гардероба. Самое лучшее платье не рассматривалось, как и игнорировались привычные повседневные брюки. Маринетт обеспокоенно посмотрела на полки с одеждой. Впервые в жизни Дюпэн-Чэн поняла смысл бородатой шутки про бесконечное число одежды, но конечное количество нужных вариантов. Ничего Маринетт не нравилось.              Каждая тряпка казалась в равной степени страшной. Что-то было слишком простым, что-то поражало эксцентричностью, а что-то просто не находило никакого положительного отклика в груди. Маринетт закусила губу. Ей требовалось нечто, что сделает ее неотразимой. Нечто, что Клод запомнит на всю свою жизнь.              ***       Они договорились на шесть вечера, а часы в телефоне показывали полдень. Тем не менее Маринетт чувствовала, как время бьет по пяткам. Пакет с выбранным платьем бился о полы легкого пальто, а лужи под ногами хлюпали так сильно, что этот звук перекрывал собой гомон улицы.              Маринетт билась на грани двух состояний. С одной стороны ей отчаянно хотелось пронестись по каждой луже босиком, весело смеясь и плача от счастья. С другой же нечто в глубине было против притрагиваться к противной грязной воде из страха испортить вещи, да и самой выйти неряхой. Вот так и брела Маринетт вперед, отчаянно душа рвущийся энтузиазм и смотря на мир под новыми, особыми розовыми стеклами невидимых очков.              Париж был красив. Не зря его воспевают романтики, и всякий стремится посетить французскую столицу перед смертью. Маринетт на мгновение остановилась на месте, повернулась в сторону Эйфелевой башни и отвесила глубокий поклон просто потому, что это было в ее силах.              «Какой же это хороший день!» — Дюпэн-Чэн шумно выдохнула.              Прическа, макияж, подбор правильной обуви… Столько всего маячило впереди, что Маринетт совсем терялась в мыслях. Наравне с восторгом живот подрагивал от легкого налета страха. Та сторона, вечно боящаяся даже своей тени, и тут намеривалась все испортить.              «Он тебя обманет. Ничего хорошего не получится. Развернись и уйди прочь».              — Все будет хорошо. — Упрямо пробормотала Маринетт под нос, после чего остановилась у переулка.              До дома Лилы оставалось совсем ничего. Росси, наверняка, будет брюзжать, едва Дюпэн-Чэн переступит порог. Получать топливо для собственных страхов не очень-то и хотелось. Маринетт посмотрела по сторонам. Поблизости не было ни кондитерских, ни обычных супермаркетов.              «Мне стоило прихватить что-нибудь из дома!» — Мысль запоздало ударила в голову. Маринетт завертелась на месте.              Совершенно обыкновенное полотно жилых многоэтажек тянулось со всех сторон, образуя непроходимую стену. Как бы часто Маринетт не приходилось бывать в гостях у подруги, Дюпэн-Чэн все еще плохо ориентировалась в лабиринтах незнакомых улиц.              «Ну где-то здесь должен быть магазин!»              Маринетт юркнула вперед, сделала несколько шагов в сторону и лишь после этого увидела нечто любопытное. Подъезд, ведущий в один из домой, был сдвоен совершенно особенным образом. Шаг, один, второй, третий… Ноги сами набрали скорость, а в спину ударил городской ветер.              Сама того не замечая, швея быстро преодолела расстояние и оказалась напротив входа в непонятную лавку. На витрине висели колокольчики, ловцы снов и прочие занятные мелочи. Ниже располагались разноцветные бусы, раскрашенные камешки. Маринетт тут же схватилась за матагаму. Проскользнув холодной рукой к груди, Дюпэн-Чэн нащупала гладкий край подвески.              В голове забурлила кровь. Дверь открылась.              Тут пахло травами так сильно, что невольно кружилась голова. Что-то внутри Маринетт оживилось. Тихий, едва слышный голосок поманил ее прочь, как можно скорее, но Дюпэн-Чэн не послушалась. Она шагнула в сторону прилавка, активно рассматривая ассортимент.              С огромных полок свисали ноги плюшевых кукол, в темных углах белели фарфоровые края, принадлежащие не то куклам, не то посуде. Ароматические палочки, баночки с травами, целые пучки свеч… Всего этого было так много, но Маринетт ни на что не желала смотреть. Ее шаг стал тверже, хотя понимая, что же она здесь забыла, не пришло.              Не было видно ценников, да и чего-то такого, что Маринетт могла бы для себя выделить, тоже не наблюдалось. Дюпэн-Чэн сглотнула, когда носки обуви были в нескольких сантиметрах от прилавка. Продавец, человек с морщинистым, но бесконечно добрым лицом, улыбнулся.              — Пришли по зову сердца?              — Наверное.              Маринетт стало стыдно за такой неопределенный ответ. Тем не менее, извиняться и уходить прочь Дюпэн-Чэн не собиралась. Ее ноги точно приросли.              — Сувениры, талисманы, браслетики на удачу. — Мужчина вынул из кармана плетеные фенечки. — Смотрите, милая. Все для вас.              Сердце екнуло, Когда взгляд упал на сплетение красных и черных нитей. Маринетт сглотнула. Ладони ее предательски вспотели, а на подкорку мозга вернулось чувство, что еще немного и она точно припомнит что-то важное. Чувство неопределенности, клеймо и проклятие, исчезнет, едва под руку попадется последний фрагмент пазла.              — Есть еще браслетики. — Продолжал говорить продавец, быстро-быстро водя руками. Словно из воздуха к фенечкам добавились дешевые браслеты на тонкой-тонкой бечевке с брелоком посередине. — Девушки вашего возраста любят подобные вещички.              Ни согласиться, ни опровергнуть сказанное Маринетт не успела. Запястье ее окутал ярко-красный хомут с черными вкраплениями. Брелок был с божьей коровкой какой-то странной, неправильной формой. Если бы не несколько темных пятен, разбросанных по слишком маленькому телу и чересчур большой голове, то Маринетт бы не смогла признать в чудной фигурке божью коровку.              Издалека не то мышь, не то жук, не то…              — Тикки! — Ахнула Маринетт, и магатама запульсировала огнем на груди.              ***       Этому миру стоило исчезнуть.              Сейчас!              — Открой! Нам надо поговорить!              Звенели стекла, выл ветер и комната терялась в толстой стене слез. Маринетт спряталась под одеяло с головой. Давление истерики усилилось. Мысленно Дюпэн-Чэн взвыла, проклиная родителей, которым очень захотелось пойти поесть итальянской кухни. В большом доме Маринетт была одна. Беззащитная и безоружная, она не могла ничего противопоставить ему.              — Открой! Что… Что я сделал не так?!              Под его кулаками гремела дверь. Из-за его воли на окнах и дребезжали стекла. Маринетт точно знала, что буря этого дня — это Клод. Он всегда приносит с собой страх, слезы и разрушение. Все внутри Дюпэн-Чэн слиплось от отвращения к себе. Как она вообще могла променять доброго светлого Нино на это чудовище?!              Дверь снова затряслась. Как хищники чуют кровь, так Клод почувствовал раскрытие обмана. Иначе стал бы он пробираться в чужой дом и колотить, колотить, колотить…              Время замерло. Телефон отключился без зарядного. До этого Лила позвонила Маринетт целых тридцать восемь раз, чем полностью осушила батарею. Отчасти Дюпэн-Чэн была благодарна за это. Ей никого не хотелось видеть и, тем более, слышать. Все человечество превратилось в один огромный раздражитель.              Первородный страх лизал кости. Маринетт почти физически чувствовала, как инородное тело навалилось на нее, сковывая движения. Она не могла ничего сделать. Не имела права даже на малейшее движение. Ведь едва Клод уловит признаки жизни, как все тут же пойдет прахом. Маринетт могла в этом поклясться.              Фрагменты воспоминаний били в голову, заставляя мозг кипеть. То что было или не было, упорно старалось заявить о себе. Вступить в законные права. Вместе с бушующими воспоминаниями Маринетт жала и она… Незнакомка в пятнистом костюме, с маской у глаза, начинала парад странных картинок. И ее Маринетт боялась даже сильнее, чем того, кто колотил в дверь.              Красивая, уверенная, лишенная всего плохого. Под весом той, кем сейчас Маринетт было не стать, дышать оказалось невероятно сложно. В голове эхом отзывалось чужое ликование, просьба дать автограф, горделивые улыбки Парижан и до скрежета одобрительное:              — Какая же классная девчонка эта Ледибаг!              Не Маринетт.              На слезы не осталось сил. Мокрая подушка под лицом передала всю соль коже, из-за чего Дюпэн-Чэн казалось, что кто-то сделал очень-очень тугой хвост. Глаза предательски пульсировали, соль скопилась на уголках. И все же Маринетт никак не могла осознать все то, что открылось перед ее мысленным взором в лавке странного продавца-китайца.              В какой-то момент захотелось испустить дух, чтобы прикончить все противоречия. Заглушить обиду, и задушить страх.              Котик… Что же стало с ее котом? Где он там?              Робкая влюбленность в Клода мгновенно стала тихой ненавистью. Еще никогда ранее Маринетт не ненавидела одноклассника так сильно. Никогда ей не хотелось залепить пощечину такой силы, чтобы ненароком вырвать пару зубов.              Чудесное преображение в нормального человека оказалось ложью. И с этим нельзя было смириться.              — Прочь. — Прошептала Маринетт, чуть выглядывая из-под одеяла. Но он ее не услышал бы. Поэтому, набрав легкие больше воздуха, Дюпэн-Чэн рявкнула не своим голосом:              — Прочь из моего дома!              Удары прекратились. Дверь замерла, а Маринетт снова впечатала лицо во влажную наволочку, не веря своим ушам. Она сорвалась. В кой-то веки выпустила свои эмоции. Страх и гнев немного ослабли, а разум тронуло забытье. Хотелось верить, что Буржуа подчинится и уйдет прочь из дома, а потом из жизни самой Маринетт навсегда. Сонливость тронула веки, а еще большее разочарование пронзило сердце.              — Что я сделал не так? Я… Я ведь…              От растерянности в его голосе стало тошно. Маринетт с ненавистью сбросила одеяло и прыгнула на пол. От прыжка мелкие безделушки на прикроватном столике задрожали. Стараясь идти как можно более гулко, Маринетт прильнула к запертой двери.              — Ты шутишь? Вор!              По ту сторону двери Клод прочистил горло. Маринетт рвано засмеялась, не веря в происходящее. Кровь прилила в голову. Безосновательная радость спутала мысли. Даже не видя лица одноклассника, Маринетт знала — Клод смертельно побелел. Побелел так, как белела она, когда он опрокидывал миску с супом, ставил подножки или делал что еще в попытке ее опозорить.              Родители не были правы, когда говорили, что молчание — лучший способ бороться с хулиганами. На своем примере Маринетт поняла, что это не так. Молчание раззадоривало, снимало невидимые шлюзы и вообще ассоциировалось с покорностью. Клод был ей покорен и Маринетт, обиженная так сильно, не упустила шанса окунуться с головой в новое амплуа.              — Ты… Ты действительно думал, что тебе все сойдет с рук? Ты правда думал, что я не вспомню? Ты очень сильно ошибался. Я все помню.              — Все-все?              Маринетт бессильно ударила кулаком в дверь. Не успела она войти во вкус, как Буржуа сбросил ее вниз, задав всего лишь один вопрос.              — Да. Все.              — Мертвый Париж тоже? — Клод старался говорить спокойно, но его голос немного дрожал. — Свою мертвую семью, друзей… То, что осталось от наших с тобой одноклассников? Ты это тоже помнишь?              Маринетт сглотнула. Нет. Она не помнила, или не могла вспомнить многое. Воспоминания цветными вихрями носились по голове, но из всего буйства красок Дюпэн-Чэн довольствовалась фрагментами, которые не желали складываться в единую мозаику. Но, с другой стороны, Клод врал. Он всегда врал. Поэтому смысла верить ему не было.              Но все же…              — Да.              — Тогда почему ты кричишь на меня? — Он задергал дверную ручку. — Открой. Давай поговорим. Клянусь, я тебе все объясню.              — Ты украл у меня… — Голос напряженно дрогнул. — Половину жизни. Ты действительно думаешь, что я хочу с тобой говорить?              — ВСЕ НАЧАЛОСЬ ТОГДА, КОГДА Я УПАЛ С…              — Ла-ла-ла. — Она зажала уши так сильно, что слишком громкий голос отдался. Для верности пришлось кричать самой — Я ТЕБЯ НЕ СЛЫШУ.              На жалкое мгновение Маринетт даже стало стыдно. Любопытство, прямо как противный термит, заточило мозг. Но Дюпэн-Чэн оказалась сильнее.              — Господи, да просто выслушай меня!              — Я не хочу тебя слушать. Я не хочу тебя видеть. Исчезни. Исчезни!              — Да… Чтоб! На! На! Забирай чертовы серьги! Ой, бл!              Когда Клод вскрикнул, Маринетт рефлекторно открыла дверь. Дюпэн-Чэн ахнула, заметив порванное ухо с серьгой на конце. Прежде, чем она успела что-либо сделать, на второй гвоздик села черная бабочка.