Скованная цепями

Ненавидеть — легко, оказывается, хотя раньше, когда я была Норин Лэйн — любимицей жизни, я не предполагала, что такое возможно. Я была примером для подражания и верила в то, что всем нравлюсь, что для меня нет преград и любое мое жаление исполнится не только за счет родительских денег, но и собственного обаяния. Я улыбалась и сияла, пользуясь своей молодостью и очарованием, но сейчас, когда Димитрий открывает передо мной дверь, я готова превратиться в незаметную букашку, чтобы находящиеся в комнате мужчины не заметили меня. Вальяжно развалившийся на диване Александр со стаканом алкоголя в руке и рядом с ним сидящий Давид, который при нашем появлении резко отшатывается от Алека. Теперь я понимаю, почему они так безжалостны к женщинам, — они их просто не интересуют. — О, американка! Какая честь, — Александр говорит на чистом английском и Давид ухмыляется его шутке, вставая навстречу и давая знак Димитрию отойти в сторону. Он медленно обходит вокруг меня, касаясь кончиком пальца предплечья и замечая большой синяк на локте. Прошло два дня с момента удара, поэтому сейчас он выглядит наиболее удручающе, и, по-видимому, ему это не нравится, потому что он резко разворачивается к Димитрию, переходит на албанский и гневно произносит: — Какого хера? Через несколько дней ее очередь. Кто это сделал? — Споткнулась в душевой, я узнавал у девок. — Вычту из твоей зарплаты, мудак, раз не можешь обеспечить им безопасность. Это дорогой товар, Димитрий, и каждый такой недостаток снижает его стоимость. Постели в душевой коврики, чтобы эти овцы не портили себе товарный вид. Нужно быть аккуратной, Норин, — уже мне шепчет Давид, и Александр хитро улыбается, делая большой глоток и салютуя мне стаканом. — Раздевайся, — он полупьян в отличие от Давида и, кажется, не только от алкоголя. У него затуманенный ленивый взгляд и такие же замедленные движения, когда он небрежно машет рукой, а я от его слов леденею изнутри. Покрываюсь льдом, который сковывает дыхание и замедляет кровоток. Сердце будто притормаживает в ритме, и меня прошибает холодный пот. Что это значит? — Что? — Ты слышала. Скинь с себя эти тряпки, — он указывает пальцем на футболку с джинсами, а я беспомощно оглядываюсь на Димитрия, вставшего у стены. Наивный жест найти помощь хоть у кого-то, даже если этот кто-то такой же палач, как Давид с Александром. Лед трещит по швам и теперь меня бросает в жар от стыда и страха. — Ну же! Иначе Давид тебе поможет. Не переживай, я не собираюсь тебя трахать, никто из нас. Мне просто нужно знать твою цену. Я вспоминаю слова Димитрия про аукцион и, наконец, понимаю, зачем меня сюда привели. Это унизительно и противоестественно — оценивать живого человека. — Давид, помоги даме расслабиться, — он вновь машет, и в следующую секунду острая игла вонзается в плечо, а я дергаюсь, но уже слишком поздно. Он что-то вводит, и сколько бы я не сопротивлялась, разум заволакивает пелена сонливости. Я четко вижу и четко чувствую, но не имею сил к сопротивлению: покорно поднимаю руки, когда Давид стягивает с меня футболку, и также послушно, одну за другой, приподнимаю ноги, чтобы он смог снять с меня и джинсы с трусиками. В какой-то момент я оказываюсь возле Александра и безразлично наблюдаю за тем, как она ставит пустой стакан на столик и пододвигается ближе к краю дивана. Кладет теплые руки на мою талию, сжимая ее, проводит ладонью по животу и груди, а потом разворачивает к себе спиной, чтобы точно так же исследовать ягодицы и ноги. И пока он это делает, я смотрю на Димитрия, прожигающего меня голодным взглядом. Он напряжен и его возбуждение бросается в глаза. Несколько дней назад он говорил, что хочет мне помочь, и впервые за это время я не против его помощи. Наконец, Алек мельком смотрит на мои руки и ногти, пропускает между пальцев волосы, и довольный увиденным, кивает: — Начальная цена сто тридцать, можешь одеваться, — он подталкивает меня к одежде, а у меня ощущение, что я иду по зыбучим пескам, которые обволакивают ноги. Руки путаются в рукавах, пока я с трудом надеваю футболку, и, полусонная, пропускаю момент того, как в комнату входит явно обеспокоенный мужчина. Он подбегает к Александру и что-то шепчет ему на ухо, а я от усталости не могу стоять, поэтому плавно опускаюсь на пол и сквозь полуприкрытые веки наблюдаю за тем, как до этого расслабленный Александр резко вскакивает. Его лицо бледнеет и он растерянно смотрит на меня, затем на Давида, а затем вновь на меня. — Живо! Избавиться от нее, чтобы даже запаха не осталось. Девок, что ее видели, в порт, остальным молчать! Димитрий, займись этим. Скорее! — я не понимаю ни слова, но от его взволнованного и нервного вида становится не по себе. Если бы не проклятый дурман! — Эй, стоп-стоп, ты чего, друг? — Давид встает между мной и Димитрием, преграждая путь, а Александр поправляет одежду, скидывая с себя небрежный образ. Только трясущиеся от волнения руки и мелькающий на лице страх остаются нетронутыми, "непоправленными", потому что он не может взять над собой контроль, и я не представляю, что могло так сильно его напугать. — Каратель здесь и, говорят, он пришел за американкой, — Алек показывает пальцем на меня, и я ненавижу тот факт, что не изучала этот странный исковерканный язык. Сейчас я бы не была настолько беспомощной. Давид на секунду застывает, обдумывая его слова, а потом проводит ладонью по лицу, и, точно также как и Алек, смотрит на меня ошарашенным взглядом. — Постой. Сначала нужно все обдумать. — Какое нахуй обдумать? Нет времени, я не хочу проблем. Если он пришел сюда, значит шел по ее следам. Пусть они здесь и исчезнут. Никому ни слова, не дай бог кто-нибудь проболтается — отдам на корм свиньям. Кто она? Ты же говорил, с ней не будет проблем. — Всего лишь дочь какого-то Лэйна. Политик из Штатов, он не может вести с ним дела. — Моя фамилия с трудом доходит до сознания, и я щурюсь, вглядываясь в напряженное лицо Александра. — Не горячись, Алек, наш бизнес чист. Он никогда не кидал нам предъяв. Откуда мы знаем, кто она ему? Если сейчас ты избавишься от нее, будет еще хуже. Что если она нужна ему живой? Лучше сделать все по правилам: мы ничего не нарушаем, занимаемся своим делом, торгуем девками, что в этом такого? — Давид разводит руками, а Алек хмурится, наконец хоть немного успокаиваясь. — Она всего лишь одна из тысячи и на ее лице н написано, кому она принадлежит. Если бы она принадлежала ему, все бы об этом знали! Так что послушай меня, Алек, не будем ждать, выставляй ее на аукцион. Пусть все будет по правилам: скажем ему, что она уже пущена в расход и мы не можем прервать аукцион. Он не имеет права вмешиваться в наш бизнес. — Ты же знаешь, имеет. — Да, но только если на это есть причины. Мы никогда не переступали границ кодекса. Если он хочет ее забрать, пусть выиграет ставки. Давай же, Алек, нужно действовать быстро! Димитрий, живо приведите ее в порядок, — говорит Давид, дождавшись кивка Алека. — И замажьте синяк! — Он аккуратно обхватывает мое предплечье и поднимает на ноги, почти бережно передавая в руки Димитрия, как всегда хмурого, с перекошенным от злости лицом. Я вижу, как сжаты его челюсти и, едва поспевая за ним, ничего не понимаю. Что, черт побери, только что произошло? — Димитрий... — шепчу, а у самой от страха и непроходящего дурмана язык не ворочается. — Димитрий, что происходит? Куда вы меня ведете? Пожалуйста... Я не хочу... — плачу, хоть и обещала себе не выдавать слез, не показывать слабость, и Димитрий рычит, он резко останавливается, впечатывая меня в стену и обдавая запахом пота и алкоголя. Начинает тошнить от такой адской смеси. Он мне противен до скрежета в зубах, но он единственный, кто хоть как-то реагирует на мои слова. — Димитрий... — провожу дрожащей ладонью по его щеке и заглядываю в пылающие отчаянной яростью глаза, от которой становится жутко. — Пожалуйста, скажи, о чем они говорили. — Неважно, важно то, что я не успел. Не успел, блядь! — его кулак впечатывается в стену в дюйме от моего лица, и когда он вновь замахивается, чтобы ударить, я вижу кровь на его костяшках. Зажмуриваюсь от страха, но чувствую только дуновение ветра по скуле. Он бьет не меня, а стену, вымещая злость на ней. — Твой папаша не так прост как кажется. Сука. Это он натравил Карателя. Что же мне делать? — он переходит на албанский и больно впивается в волосы пальцами, прижимаясь своим лбом к моему и шепча словно в горячке. В нем нет ни капли нежности или сочувствия, и я не понимаю, что он от меня хочет. Кого он во мне видит, когда смотрит этим своим злым взглядом? — Я что-нибудь придумаю, не бойся. Не отдам... Найду, из-под земли достану, — он проводит кончиками пальцев по моим губам, а я едва сдерживаюсь, чтобы не отвернуться от него, ведь между неизвестностью и им я выберу последнее. Этот мир чужой для меня, да, но мне нужно подстроиться под него, чтобы выжить. И если Димитрий единственный мой шанс, я воспользуюсь им. Он проталкивает язык в мой рот и, игнорируя отвращение, я отвечаю на поцелуй. Всего лишь секунды, что они перед тем, что меня ожидает, ведь судя по лицам Давида и Алека произошло что-то серьезное. — Димитрий, твою мать! Ты совсем свихнулся?! — брошенная Густавом фраза прерывает пытку, и я незаметно провожу по губам тыльной стороной ладони, вытирая их. — Веди ее быстрее, Алек рвет и мечет! Аукцион через пять минут. В голове шумит от пульсирующей крови, но даже в таком состоянии я понимаю: это начало конца. Путь в никуда. Почти смерть, ведь меня и так уже не существует.